Как и рекомендовал Самвел, новоявленный Вингров пару лет обретался в волжском городе Камышине, где занялся мелким бизнесом, организовав службу такси из частных извозчиков. Даже при наличии массы уже давно работавших на этом рынке конкурентов его дела сразу пошли на лад. Правда, на первых порах некоторые недоброжелатели пытались его выдавить из рынка таксомоторных услуг, но потом смирились, и конфликтов больше не возникало. Питбуль покорно платил дань местной крыше, полиции, кое-каким чиновникам из администрации, не изъявляя ни малейшего намерения взбрыкивать и рыпаться. Немного обжившись, он попытался вклиниться и в бизнес речных извозчиков, организовав «речное такси». Однако властвовавший на Волге криминальный авторитет Маракас, который сам себя предпочитал именовать Стенькой, сразу же воспринял это как вторжение в свою вотчину. Он приехал прямо в контору Питбуля и прилюдно уведомил, что если тот продолжит свои поползновения на волжскую акваторию, то отправится кормить раков. И Вингров немедленно отступил. Он не очень-то испугался угроз Маракаса-Стеньки. При его нынешних финансовых возможностях организовать досрочное «вознесение к райским кущам» камышинского «паханка» было плевым делом. Но страшило другое – не дай бог, он попадет в поле зрения ментов, не дай бог, те покопаются в его биографии. И тогда… Тогда о нем тут же узнают воры в законе, и его дальнейшее бытие обратится в бесконечный кошмар, при одной лишь мысли о котором у Питбуля по спине пробегал холодок. В личной жизни Вингров тоже старался быть достаточно незаметным. Избегал посиделок в кабаках, не допускал и мысли о том, чтобы, как и в былые времена, посмолить косячком с травкой. Не-е-т, теперь это было не для него. Назови он себя под кайфом прежним именем, и – быть беде… С женщинами, не в пример былой поре, бедокурить он уже не рисковал. Теперь он и не помыслил бы тащить в кабинку приглянувшуюся девчонку, как раньше не раз бывало. Ведь вопрос вообще стоял об элементарном выживании… Когда истекли два года добровольной «ссылки», в две тысячи седьмом Вингров решил сменить территорию своего обитания. Хотелось быть поближе к центрам – Москве или Питеру. Но в сами мегаполисы соваться было страшновато, проще обосноваться где-нибудь невдалеке, чтобы без особого риска, когда надо, сгонять в «белокаменку». После недолгих раздумий свой выбор Питбуль решил остановить на Ярославле. А почему бы нет? Старинный, патриархальный город, где развернуться особого труда не составит. Продав за хорошие деньги свой бизнес, Вингров отправился на берега Которосли, несущей свои воды в Волгу. Возможно, он потому и выбрал Ярославль, чтобы на тех же волжских берегах взять реванш, заочно отквитавшись за свое вынужденное поражение в Камышине. Прибыв в незнакомый город и пару недель порыскав по его улицам и окрестностям, Питбуль пришел к выводу, что здесь речной бизнес существенно уступает и по прибыльности, и по валу сухопутному. А потому начал присматриваться к весьма крепкому и растущему автопредприятию грузовых перевозок «Феникс». Изучив его экономические показатели и прикинув перспективы, Питбуль, как и явствовало из его клички, всеми своими клыками намертво вцепился в предполагаемую добычу. Образовав «Гермес-2007», оформленный на подставное лицо, он тщательнейшим образом подготовил рейдерский захват. Не жалея денег, купил молчание или поддержку тех, кто должен был в нужный момент ему помочь или хотя бы не помешать. Задуманное прошло как по нотам. Купив «Феникс» у самого себя, он оказался единовластным хозяином автобазы, да еще и при многомиллионных капиталах. Правда, пришлось отправить на тот свет Двинцова-старшего. Благо эта операция прошла без сучка без задоринки. Хоть Двинцов-младший и размахивал кулаками, Питбуль знал: он победил. Успех вскружил голову, и Вингров, забыв об осторожности, решил вклиниться в политику. По достоинству оценив организаторские качества лидера ППР и его демагогические таланты, он сделал ставку именно на эту партию. И его расчеты себя оправдали – он внезапно оказался депутатом Госдумы. Впрочем, несмотря на головокружение от упоения достигнутым, здравый смысл в его действиях все же присутствовал. Вингров принципиально нигде не светился на трибунах, никогда не мелькал на телеэкранах, предоставив это право Фырпису, чем того, можно сказать, осчастливил. Лидер ППР обожал свет софитов, объективы десятков телекамер, нацеленных в его сторону, всевозможные рауты и пресс-конференции… Ну, а Питбуль из своей депутатской должности сделал прибыльный бизнес, за хорошие деньги лоббируя интересы тех или иных финансово-промышленных групп. При этом он, являя чрезвычайную осторожность, сам нигде и никогда лично ни в чем не участвовал. Все операции по получению денег шли только через помощников, через двух-трех посредников. Конечно, это влекло дополнительные накладные расходы, однако значительно повышало фактор безопасности. Постепенно, забыв о прежних страхах, Питбуль вновь начал становиться самим собой – алчным, наглым и нахрапистым. Будучи крайне озабоченным и неразборчивым в своих вкусах и пристрастиях, он относился к рабочим автопредприятия как к безгласному стаду, наказывая и поощряя на свой вкус и лад. На автобазе тут же началась текучка. Особенно часто менялись кадры на должностях, куда принимали молодых привлекательных женщин. Многие из них, лишь почуяв не вполне служебный интерес к своей персоне со стороны патрона, сразу же разворачивались и уходили. Пара попыток добиться своего, пустив в ход руки, обернулась «душеспасительной» беседой с двумя суровыми ярославскими мужиками, которые, придя на личный депутатский прием под видом обычных просителей, популярно объяснили Питбулю, как принято в здешних краях карать подобного рода «удальцов». Идея отправиться ко дну на середине Волги со штанами, заполненными песком, ему крайне не понравилась, поэтому он благоразумно убавил обороты. Зато в столице Вингров оттягивался вовсю. Здесь он позволял себе очень многое. Даже слишком. Останавливаясь в «Онтарио», свободное время он посвящал красоткам, работающим по вызову. Прикормленные им сотрудники отеля, которые обеспечивали незаметный проход девиц в номер и их эвакуацию из номера, о его похождениях хранили молчание, поэтому депутат Вингров успешно сохранял реноме если и не аскета, то уж и не завзятого бонвивана. Но однажды прозвенел первый звонок, давший понять, сколь хрупко и ненадежно его кажущееся благополучие. Полгода спустя он случайно узнал в работавшем на автобазе Боре-Кардане своего однозончанина, который в одно с ним время отбывал срок в другом отряде чернореченского ИТК. Так-то они никогда не пересекались и тем более лично не общались ни разу. Но даже сама эта информация сразу же внесла в жизнь Питбуля струю тревоги и не самых приятных ожиданий. Особенно неуютно Вингров стал себя чувствовать после того, как однажды ощутил на себе изучающий, слишком уж внимательный взгляд Кардана. До него вдруг дошло: тот что-то почуял, и теперь он рискует оказаться разоблаченным. Впрочем, некоторое время спустя водила вдруг утратил к нему всякий интерес, возможно, решив, что обознался. Питбуль несколько успокоился, однако ненадолго. Еще полгода спустя один из его соглядатаев доложил хозяину, что видел Кардана, который выходил из офиса «Сладкого айсберга». От подобной новости Вингрову стало по-настоящему дурно. Значит, и Колька Двинцов продолжает копать под него, чтобы вернуть папашин бизнес, и его, Вингрова, работники работают на сына своего бывшего хозяина?! Не менее чем на неделю Питбуль вновь потерял сон и аппетит. Впрочем, спешно прозвонив все контрольные точки местной административно-судебной системы власти и не обнаружив со стороны Двинцова-младшего каких-либо, даже минимальных бумагодвижений, он снова успокоился – мало ли зачем к Николке-кулинару бегал бывший зэк Боря-Кардан? Может, только для того, чтобы попросить на бутылку? Однако настоящий звонок прозвенел погребальным колоколом в тот миг, когда владельца автопредприятия Вингрова встретил все тот же Кардан и сказал ему то, что едва не стало причиной хозяйского инфаркта: «Здорово, Питбуль!» Как он смог его раскусить, Вингров догадался сразу – Кардан видел его недавнюю перебранку с инженером и то, как он непроизвольно дергал себя за щеку. Проклятая привычка! Как же она его подвела! Неведомо какими силами Питбулю удалось в тот критический момент сохранить самообладание, но именно тогда он понял – от Кардана надо избавляться. И чем скорее, тем лучше. Тем же вечером Вингров отдал все необходимые распоряжения. Когда на следующий день ему сообщили, что Кардан и экспедитор разбились насмерть, он впервые за много дней почувствовал, как разжались невидимые тиски, сдавливавшие его голову безжалостной хваткой. Летним днем, получив извещение о повестке очередного заседания комиссии Госдумы, в ведении которой был транспорт, Вингров созвонился с отелем «Онтарио» и заказал свой любимый люкс. Оставшееся свободное время он потратил на поездку в Репное, где возводил себе дом-замок, на посещение массажного салона, ресторана, местного театра, где ставили оперу здешнего автора на историко-патриотические темы… Оперу, тем более провинциальную, Вингров на дух не переносил, но он обязан был соблюдать политес, корча из себя патриота и радетеля своего региона, а также всей страны в целом. Учитывая данный фактор, пусть даже и с трудом сдерживая зверскую зевоту, он от начала до конца терпеливо просмотрел вокально-музыкальное повествование на тему противостояния славян и викингов. Напоследок Питбуль съездил на корпоративную базу отдыха, где в компании своих подельников-сподвижников – Шарпунина, Халтыша и прочих, а также «вип-эскортных» девиц, вволю поел шашлыков, попил классного пива и на всю катушку покуролесил с легкодоступными очаровательницами. Прибыв в столицу, Вингров вновь окунулся в свою депутатскую, а также гостинично-развлекательную жизнь. Отсидев несколько часов на заседании комиссии и сумев протолкнуть в обсуждаемый законопроект несколько поправок, оплаченных их заказчиками, Питбуль вернулся в «Онтарио». Входя в свой номер, он неожиданно заметил горничную Фаину Лантухину, которую до этого почему-то вовсе не замечал, воспринимая ее лишь как элемент гостиничной обстановки. Наверное, сегодня она показалась ему очень интересной и привлекательной во многом потому, что надела новую униформу, куда более элегантную, нежели прежняя. Поймав горничную за руку, он указал кивком на дверь своего номера, пошевелив пальцами растопыренной пятерни, что означало: хочу тебя, предлагаю пятьсот баксов. Вначале несколько обалдев от столь неожиданного предложения, Фаина, в конце концов, все же изъявила благосклонность, однако попросила его подождать хотя бы час, чтобы успеть управиться с неотложными текущими делами. С неохотой согласившись малость перетерпеть, Вингров удалился в номер, чтобы там, между делом, предвкушая волнительный момент, поработать над еще недочитанными законопроектами. Впрочем, подобная затея вызвала у него изжогу при одном лишь виде кипы бумаг, поэтому Питбуль, завалившись на диван, лениво перелистывал номера «Пентхауса» и «Хастлера», облизываясь и покряхтывая при лицезрении глянцевой «обнаженки». До вожделенного визита Фаины оставалось еще полчаса, когда в дверь раздался негромкий робкий стук… Глава 11 «Волга» мчалась по трассе в сторону заката, и поэтому солнце светило хотя еще и сверху, но уже с предвечерней стороны небосклона, на котором начала разгораться вечерняя заря. Подуставшие за время поездки опера лишь время от времени перебрасывались парой слов. Когда они пролетали по мосту над одним из притоков Камы, в кармане Гурова запиликал его сотовый. Оглянувшись в сторону Стаса, Лев пояснил: – Петр… – Да это я уже понял! – кивнул тот. – «…Как хорошо быть генералом!..» Но это – смотря для кого. А вот я не хотел бы в генералы… – Да вот и я не рвусь… – включая связь, согласился Гуров. Орлов, поздоровавшись, с ходу поинтересовался тем, как у оперов идут дела и когда они собираются вернуться домой. Узнав, что дела идут неплохо и они уже в пути, генерал удовлетворенно хмыкнул и спросил: – Ну а кроме того, как вы там в Романово всех на уши поставили, больше ничего похожего не натворили? – Не-е-е-т! Конечно же, нет! – убедительно заговорил Лев. – Если не считать того, что именно мы утопили «Титаник», взорвали башни-близнецы и синтезировали новый, особый сыскной вирус гриппа на базе свиного. А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо… Чего ты привязался к этому Романово? Министерство, что ли, пилит? – А то кто же еще?.. – подтвердил голос Орлова. – Сегодня раза два названивали. Мол, как же это могло случиться-то? Жили там люди, жили… Ладили и дружили… А тут вдруг приехали два каких-то смутьяна, и все тамошнее благолепие в момент накрылось медным тазом. – А ты им не пытался объяснить, что все тамошнее «благолепие» – не более чем дешевая фикция, наподобие фурункула под пластырем? – не скрывая ноток иронии, спросил Гуров. – Внешне – вроде ничего, а отодрал – такое обнаружится! Впрочем, что уж такие дела обсуждать на ходу? Приедем – на месте все обговорим. Но будем на работе, сам понимаешь, только завтра утром. – А что там у вас с подозреваемыми? – О-о-й, это – наш самый больной вопрос… – с ироничной досадой в голосе ответил Лев и добавил: – Как говорится – и не спрашивай. – В смысле? Их так много, что никак не определитесь? Или, наоборот, ни одного реального? – обеспокоенно спросил Орлов. – И ни то и ни другое. Конкретные подозреваемые есть, но… Их и ловить как-то не очень хочется. А уж Стас – тот и вовсе вне себя от возмущения, – Гуров чуть иронично рассмеялся. – Ну, тебе эта тема знакома – мы у тебя этот вопрос уже обсуждали. Да, подозрения все больше и больше сходятся на Людмиле Иванцовой и Александре Миличеве. Но это, опять-таки, слишком долгий разговор… Приедем – обговорим. Подобно Питбулю, Шпыль тоже два года подряд отлеживался на дне. От Лесокамска он уехал еще дальше, чем его сообщник по побегу, – аж в Краснодар. Позанимавшись то мелкорозничной торговлей, то производством сувениров (ему за считаные пять тысяч баксов удалось купить небольшую мастерскую со штатом из всего трех человек), то сапожным бизнесом, обменяв сувенирное производство на мастерскую по ремонту и пошиву обуви, он, наконец-то, решился перебраться поближе к Москве. Еще годик побарахтавшись в Калуге, где Шпыль-Капылин какое-то время поработал директором кафешки с полуподпольным варьете, принадлежащей одному из местных крупных чиновников, он отправился в столицу. Купил скромненькую коммуналку, которую потом прирастил и расширил за счет соседей, и стал подыскивать место приложения своих капиталов. Памятуя опыт своей работы в Калуге, Капылин решил нечто подобное организовать в одном из спальных районов. С одной стороны, он уже убедился, сколь прибыльной может оказаться обнаженка, а с другой хотелось продолжить привольное житье в роли эдакого владельца гарема, где он был волен распоряжаться любой из танцовщиц. Случайно подвернувшаяся ему Виллина Атапина – одаренный, хотя и с трудным, неудобным характером хореограф, предложила не заморачиваться на общепите. Это и понятно – там столько всего надо было бы пробивать, согласовывать, увязывать и утрясать!.. По ее мнению, лучше всего организовать некое подобие театра, что и проще, и прибыльнее. В театре посуду мыть не надо. Зритель пришел, представление просмотрел, и – до свидания! Пристрастие Капылина к оголению актрис она вполне разделяла, будучи нудисткой со стажем, и охотно предложила программу ревю, в котором актеры и актрисы как бы и одеты, но как бы и не совсем. Он арендовал подходящее помещение, купил реквизит, она сформировала труппу, и через месяц состоялась премьера их первой постановки «Ночь на Бродвее». Все танцовщицы в процессе оформления на работу в обязательном порядке проходили через собеседование в кабинете Капылина. Те, что сразу и безоговорочно соглашались на «взаимность», утверждались в составе труппы немедленно, иногда даже вопреки мнению Виллины. А вот упертые, не желающие ублажать босса или уходили ни с чем, или шли к хореографу. С явными дарованиями соискательниц Виллина оставляла, всем прочим без обиняков говорила, что им в театре делать нечего. Капылина очень часто раздражала излишняя самостоятельность и категоричность его хореографа. Атапина словно и не задумывалась о том, что это он босс, а она всего лишь нанятый им художественный руководитель. Она могла осечь его на полуслове, могла отматерить за попытки «оприходовать» в кабинете танцовщицу не из числа панельных, не из тех, кто с первого же дня добровольно согласился с его «правом босса», как это он сам называл. А как-то раз произошел для него и вовсе неприятный инцидент. Капылин частенько любил посидеть на первом ряду, часами наблюдая за ходом репетиции, за всем тем, что происходит на сцене. Но, чтобы показать, что главный здесь именно он, а не кто-то там еще, время от времени давал те или иные советы. Виллина на это никак не реагировала, делая вид, что его вообще не замечает. Но однажды взорвалась. Когда Капылин явно перебрал по части указаний, Атапина объявила внеочередной перерыв, а его взяла за рукав и вывела в фойе. – Ты какого хрена тут раскомандовался? – прорычала она сердитой тигрицей. – Ты хоть ухо или рыло в балетной хореографии смыслишь? Тогда чего лезешь не в свое дело? Нет, если уж тебе так хочется потаращиться на то, что у девчонок под подолом, – хрен с тобой, сиди, таращься. Для тебя это бесплатно. Но вот свои «ценные» советы и указания оставь при себе. Понял? И еще… Изображать на сцене «трахаловку» труппа не будет. Ни «гетеро», ни, тем более, «гомо». Мне твоя озабоченность – по барабану. Что, девчонками уже объелся, на голубизну потянуло? Ну, про твои забавы с Олежком и Славочкой мне уже известно. В принципе, если это их устраивает, если у них есть такие личные наклонности – мне плевать. А вот к остальным – не лезь! Да, и Катюшку Топоркову, напоминаю еще раз, принуждать не вздумай – яйца вырву. Уяснил? Услышанное до крайности уязвило самолюбие Шпыля, но он безропотно проглотил обиду. Резко взлетевшая популярность «Айседоры» с самого момента ее открытия среди определенного контингента зрителей, постоянные аншлаги, весьма солидная прибыль – все это было заслугой прежде всего Виллины, поэтому ссориться с ней ему было не с руки. Даже когда она поставила вопрос (кстати, вполне обоснованный – заработанное театром давно уже перекрыло вложенные Капылиным деньги) о своем соучредительстве, попытавшись решить его через суд, Шпыль все равно даже не помыслил заменить Виллину другим худруком. Разумеется, немало жизненных волнений ему доставляли трения с соседями по дому. Он и сам понимал, что зря создает напряженность, причем совершенно ничем не оправданную, продиктованную лишь какими-то пустыми амбициями. Подобная «дуровщина» с его стороны рано или поздно могла привести только к одному финалу – разоблачению, весьма нежеланной встрече с полицией и судом, а в дальнейшем – к разбору полетов на воровской правилке, где самое легкое и даже гуманное, что его могло ждать, – нож в горло или в сердце. И тем не менее… Несмотря на страх однажды оказаться перед «синклитом» воров в законе, Шпыль упорно продолжал вести себя вызывающе и даже нагло, словно какой-то бес, уже давным-давно засевший в нем, диктовал ему все то же – хамить, унижать, притеснять. Как и Вингрову-Питбулю, судьба посылала и ему свои предупреждения, свои тревожные звонки. Когда его, по сути, опознал один из тех, с кем он отбывал срок в чернореченской колонии, Капылин запаниковал не на шутку. Он узнал этого человека. Это был один из зоновских «положенцев», отбывавший восьмилетний срок за нападение на инкассаторов. Звали его Миша-Архитектор, поскольку тот и в самом деле имел высшее архитектурное образование, ну, а налеты и грабежи – это было его, так сказать, хобби. Шпыль долго не мог понять, специально Архитектор заглянул к ним в «Айседору» или это была чистая случайность? Однако тот больше не появлялся, и Капылин вновь позволил себе расслабиться и успокоиться. И вот однажды погожим летним днем к нему пришла видная собой, необычайно эффектная девушка лет двадцати пяти, которая представилась корреспондентом одной из крупных столичных газет, в подтверждение своих слов показав членский билет Союза журналистов и корреспондентскую корочку. Визитерша, назвавшаяся Юлией Царицыной, свой приход объяснила тем, сколь неоднозначную оценку театр «Айседора» получил в столичных СМИ. Поэтому главный редактор поручил Юлии побывать на репетиции, составить собственное представление о театре, но самое главное – о его продюсере. Алчно пожирая ее глазами и заранее пьянея от предощущения чего-то необычайно приятного, Капылин в какой-то миг, сам не зная отчего, вдруг заколебался. Может быть, из-за того, что вчера в теленовостях он увидел кадры, которые заставили его пережить не самые лучшие мгновения жизни? А там и в самом деле показали такое… Сныпкина-Вингрова он узнал сразу же, лишь взглянув на телеэкран. Тот полулежал на диване в гостиничном номере с перекошенным от ужаса лицом, а рядом с его бездыханным телом деловито занимались своим делом эксперты, которые что-то высматривали, что-то искали, что-то выясняли у персонала. Этим утром Шпыль торопливо перечитал газеты, где были опубликованы материалы о смерти депутата и предпринимателя. Однако почерпнутое из газет его несколько успокоило. Сразу несколько изданий выдвинуло версию, согласно которой Вингрова никто не убивал, а он умер сам от остановки сердца, переборщив со спецпрепаратом, повышающим потенцию, изрядные запасы которого были найдены в его вещах. В комментариях медработников к газетным материалам о смерти Питбуля подтверждалось, что препарат «Сатириазин» в случае злоупотребления обладает целым рядом побочных эффектов, в частности вызывает легкое наркотическое опьянение с галлюцинациями, а также имеет свойство угнетать сердцебиение. «…Я больше чем уверен, что постоянное использование «Сатириазина» в больших дозах и могло вызвать у господина Вингрова некие негативные галлюцинации, вызывающие ощущение безграничного ужаса, что при ослабленном препаратом сердце чревато его полной остановкой», – утверждал один из врачей. Правда, всех смущала прилепленная ко лбу депутата игральная карта «дама пик». Именно это и не позволило сказать твердо и однозначно, что эта смерть – исключительно естественного порядка, и в том, что она наступила, никто не виноват. Но газетчики и этот момент сумели объяснить маленькой женской местью кого-то из работниц отеля, с кем Вингров ранее имел обыкновение крутить шуры-муры, а потом взял и бросил… Как бы там ни было, но через полчаса после прочтения газет, в круговерти проблем и забот, Капылин уже забыл о бесславной кончине своего когдатошнего сообщника по побегу. Никакой скорби по этому поводу он не ощущал даже на уровне намека. Да и чего напрягаться-то? Все идет своим чередом, как давно прописано на небесах. Питбуля же никто не зарезал, не задушил, не проломил ему голову утюгом? Нет. Значит, и в самом деле он гигнулся без посторонней помощи, наширявшись всякой химией, чтобы обострить подугасший аппетит на баб. Ну а раз так – чего слезы-то лить? Счастливого пути в мир неведомый! Испытывая волнительное упоение от общения с незнакомкой, Шпыль предложил, не заморачиваясь лицезрением всяких там репетиций, пройти прямо к нему, чтобы в его кабинете, в непринужденной обстановке, обсудить все вопросы, интересующие представительницу СМИ. Одарив его чарующей улыбкой, Юлия выразила согласие, и когда они вошли в служебные апартаменты Капылина, одобрительно отметила: – А здесь уютно… Мне нравится! – Может, кофе с коньячком? Или просто коньячка? – игриво подмигнул тот. – Отчего же не попробовать? – усаживаясь в кресло и положив ногу на ногу, загадочно улыбнулась корреспондентша, покачивая носком изящной туфельки. Капылин поспешно расстелил на столе чистую льняную скатерть с вытканными на ней узорами, открыл холодильник, чтобы выставить на стол свои «банкетные» припасы. Но в этот момент зазвонил телефон его гостьи. Открыв сумочку, она достала дорогущий гаджет и поднесла его к уху. Обменявшись парой слов со своим собеседником, Юлия, сокрушенно вздохнув, уведомила, что в редакции возникли проблемы с ее материалом, идущим в завтрашний номер. – Ничего не поделаешь, форс-мажор… – улыбнувшись, констатировала она. – Давайте поговорим о вас и вашем театре как-нибудь в следующий раз. Но Шпыль, которого уже основательно «расколбасило», и он был уже не в силах отказаться от разгоревшихся в нем настроений подпоить гостью и потом с ней оттянуться на все том же «репетиционном» диване, поспешил предложить: – Ну, давайте сегодня в течение дня… – Боюсь, освобожусь слишком поздно, – огорченно улыбнулась Юлия. – Пустяки! Я в вашем распоряжении в любое время дня и ночи! – пылко объявил Шпыль, ударяя себя кулаком в грудь. – Знаете, сегодня у нас до десяти идет постановка. Я буду здесь до конца. Иногда остаюсь и позже – работа обязывает. Поэтому, если будет желание, – милости прошу! – Я постараюсь… – Кивнув на прощание, девушка скрылась за дверью.