— Так. — Даги Милап встал и отодвинул свой стул от стола. — Я открываю двери. Зачем вообще нужен сад? Эйлин наблюдала за ним. — Я вынесу туда шезлонг, ты возьми свою книгу. — Нет, я лучше здесь. — Эйлин, там так прекрасно светит солнце, я поставил зонтик, ты можешь посидеть в тени. — Я не могу сидеть снаружи. — Никто тебя не увидит. Соседи сейчас уехали. И никто больше ничего не знает. — Ну конечно, они знают. Они знают другую мою фамилию, и она не то что какая-нибудь Смит, они все смотрят телевизор, читают газеты. Они знают, что у меня две девочки. — И что, даже если они знают? Кто бы эти «они» ни были? Что, если они знают? — Я не виню тебя за то, что ты теряешь из-за меня терпение. — Это вовсе не так. Я просто хочу, чтобы ты немного взбодрилась. Ты не можешь скрываться здесь вечно, Эйлин. — Взбодрилась? О, это я могу. Я обязательно взбодрюсь, когда буду знать, что это ошибка, и что они обвинили не того человека, и должны быть за это осуждены. Будут осуждены. Когда во всем разберутся. Только до этого момента кто-то может верить. Кто-то, кого мы знаем. Кто-то, кто меня увидит. Кто-то уже поверил, только Даги ей об этом не сказал. Когда он звонил ей на работу, чтобы сообщить, что она заболела, с другой стороны повисла пауза, а потом прозвучали слова: «Да. Понятно». Они были сказаны таким тоном, что ошибиться было сложно. Это накатывало волнами. Но волны теперь поднимались все чаще и выше. Когда-нибудь, думала Эйлин, волна будет такой высокой и налетит так быстро, что сомкнется над ее головой, потопит ее и унесет очень далеко, и она молилась об этом. Никогда не проснуться. В ее глазах на экране мелькали фотографии. Винни три года. Винни идет в школу в свой первый день. Винни и Джэн держатся за руки, стоя у ворот. В большой папке на полке в гостиной хранились настоящие фотографии. Скоро она их достанет, потому что фотографии расскажут правду, какими счастливыми они тогда были, и какими милыми маленькими девочками, и какая крепкая у них была семья. Правда была на фотографиях. Она знала это. — А еще, — сказал Даги, — я собираюсь позвонить и договориться о посещении. Она постукивала ложкой по своему блюдцу. — Я возьму тебя, мы все туда поедем. Это была тюрьма Гидли Вэйл. Название сказали в новостях. Даги нашел ее на карте. Она оказалась примерно в девяноста милях. — Мне нужно все записать — все, что я хочу ей сказать. Мне нужно будет говорить очень четко. Она должна знать, что я со всем разбираюсь. Может, сначала мне надо разузнать, что у нее за адвокаты? Увидеться с ними тоже? Как ты думаешь? — Я не знаю, что тебе разрешается делать. — В каком смысле? — Ну насчет адвокатов и всего такого. Мне никогда не приходилось иметь дела ни с чем подобным. Она посмотрела на него широко открытыми глазами. — Ты думаешь, мне приходилось? Даги покачал головой. Всю дорогу домой в машине Кита она громко ругалась. Ругалась на полицию, на газеты и телевидение, ругалась на них за то, что произошло с ее дочерью и за допущенную ими чудовищную несправедливость; ругалась без малейшей тени сомнений. Это была ошибка. Как ошибка могла быть настолько серьезной и зайти так далеко, она не знала, но это точно была ошибка, и она должна была исправить ее раз и навсегда. Винни обвиняли в таких страшных вещах, о которых невозможно было даже подумать, в том, что могут делать только самые злые, самые отвратительные люди, да и то далеко не все. Винни была совсем не таким человеком. Как кто-то мог подумать, что это она? Как такое могло случиться? Джэнет звонила дважды — с криками и слезами — так что в конце концов Даги был вынужден забрать у нее трубку и сказать девочке, чтобы успокоилась. — У меня дети, — все повторяла Джэнет. — У меня дети, понимаешь? — Но она ничего этого не делала, Джэн, она этого не делала. — Да какая разница? Это ее имя, оно постоянно в телевизоре, и повсюду, ее фотографии в газетах, все смотрят. — Они не должны смотреть, никто не знает, что ты ее сестра. — Конечно, они знают, а если чего-то еще не знают, то скоро точно выяснят. Я хочу знать, что теперь с нами будет, ты должна что-то с этим сделать. Эйлин встала, пошла к раковине, включила оба крана и стала смотреть, как вода закручивается и убегает в сток. Нужно было помыть кастрюли, но она ничего не помыла. — Возвращайся лучше на работу, — сказала она. Даги взял два дня отгула, а потом попросил отпускать его домой в обед, сославшись на то, что Эйлин больна и ее нельзя надолго оставлять одну. Ему, конечно, не поверили, но ему показалось, что он услышал сочувствие в голосе начальника. — Никто ни о чем не догадывается, — сказал он. Хотя все догадывались. Это было несложно. Некоторые спрашивали его прямо, и он просто разворачивался и уходил, а им только этого было и нужно. Потом он проклинал себя за это. Его мальчики просто приняли это и теперь сохраняли молчание. Кит ничего не сказал по дороге домой, но он поцеловал Эйлин и приобнял ее слегка, сказав, что он всегда рядом, и Ли тоже всегда рядом с ней. Что это ужасный кошмар, страшное недоразумение, но все разрешится. Разумеется, разрешится. Но потом они затихли. Телефон не звонил. Даги подумал, что он съездит потом к Киту сам. Когда они разберутся с этим тюремным посещением. — Тогда я ухожу, — сказал он. — А теперь возьми книгу и сядь на улице. Как следует насладись солнцем. Не нужно отвечать на телефон или на звонки в дверь, только запри замок. Просто посиди на солнце. Я остановлюсь по пути домой и захвачу яиц и немного салата на потом. Мы еще чего-нибудь хотим? Она все еще наблюдала за тем, как вода течет из кранов в раковину. Даги подошел и выключил их. Он положил ей руки на плечи и несколько секунд простоял так. — Я не знаю, с чего начать, — сказала Эйлин. — Тебе не нужно ничего делать. Лучше оставь это профессионалам. Они знают, за какие ниточки дергать, как это все работает. — Ты думаешь? Насколько я могу видеть, пока они справляются со своей работой так себе. — Я знаю, милая. Но это просто так выглядит. Но ведь они эксперты, не так ли? — Нет. Это я. Я ее мать. Что они понимают о ней лучше, чем я? Он задумался над тем, насколько это правда, но ответа у него не было. Ему хотелось бы съездить туда самому, попросить о посещении, встать перед ней и спросить ее. Выяснить. Заставить ее рассказать ему, как все это вышло. Вытянуть из нее правду, и если действительно окажется, что это одна большая невероятная ошибка, он станет бороться за нее так, как никто другой. Но ему надо было выяснить это самостоятельно. А если тут не было никакой ошибки? О, это он тоже выяснит. И тогда он расскажет ей, что за человек ее мать, как это на нее влияет и будет продолжать влиять до конца ее дней, как это раздавит ее и будет продолжать давить — медленно, неумолимо, и как она будет разваливаться на все более мелкие кусочки, которые потом будет невозможно собрать. Если это была правда, ему хотелось бы залезть внутрь головы Эдвины, раскрыть череп, заглянуть туда и постараться увидеть, рассмотреть корень всего этого, найти какое-то объяснение, какую-то причину или, может быть, изъян, признак болезни или безумия. Если это была правда, то какая-то гниль, которая там окажется, должна быть извлечена и уничтожена. Гниль. Он представил себе это — пористую, гноящуюся область и себя со скальпелем, вырезающего это зло. Он ярко представил себе дыру, которая останется, чистую, зияющую, открытую рану, которая обязательно останется. Тут он осознал, о чем он сейчас думал. Он посмотрел на волосы Эйлин, когда-то каштановые, но теперь почти целиком седые, тонкие и сухие. Он рассмотрел кусочек шелушащейся кожи на ее черепе. Он убрал руки с ее плеч и вышел. Ему захотелось воздуха, и солнца, и нормальной жизни. Захотелось остаться одному, оказаться подальше от всего этого, и очень надолго. Тридцать девять — Кажется, вы решительно настроены со всем справляться в одиночку. Вы не хотите принимать ничью помощь. Вы не хотите, чтобы к вам приходили посетители. Я подумала, а не могли бы вы попробовать объяснить мне, почему это так? — Я не обязана. — Нет, не обязаны. Докторша была одета в бледно-голубую футболку с блестящим кругом на груди и стильные черные джинсы. Это выглядело стильно, но все равно казалось неправильным. Она была профессионалом, врачом, она была на работе. Джинсы были здесь неуместны. Эдди сидела, поджав под себя ноги, в низком кресле. Вентилятор в углу всасывал в себя теплый воздух, прогонял его по кругу и выдувал обратно.