— Ваша мать. — Что она? — Я не понимаю, почему вы сказали, что у вас нет близких родственников. У вас есть мать, сестра, племянники. — И что дальше? Они не имеют никакого отношения ко мне и уж точно никакого отношения к вам. — Почему вы так считаете? Они — ваша семья, так что в любом случае имеют к вам отношение. Это элементарный факт. Разве нет? Эдди пожала плечами. — Значит, на этом все и заканчивается. — Мне хотелось бы знать, почему у вас такие чувства по отношению к ним. — Правда? Эдди захотелось ударить ее. Она никогда не выглядела смущенной, рассерженной, расстроенной или обиженной. Она всегда выглядела одинаково — спокойно и, пожалуй… приятно. Да. Приятно. Ее лицо было приятным. У него было приятное выражение. Вежливое. Приятное. Она сидела, подогнув ноги, и ждала. Она знала, что сейчас будет. Как вы ладили со своей матерью? Как она к вам относилась? Что вы можете сказать о вашем детстве, вашей сестре, вашем отце, смерти вашего отца, вашем самом первом воспоминании, было ли у вас много друзей, относился ли к вам кто-нибудь плохо, подвергались ли вы насилию, делали с вами что-то, не делали, что, кто, когда, как, почему, почему, почему? — Вы когда-нибудь задумывались о том, каково это для ребенка? Когда ты счастлив, ты в безопасности и все нормально, а потом тебя затаскивает в машину незнакомец и увозит из этого надежного, знакомого мира? Вы когда-нибудь представляли себе это чувство? Это были не те вопросы. Все пошло не так, как должно было. Эдди разозлилась. — Вы когда-нибудь представляли себе, что чувствуют родители, когда их ребенка похищают? Или сестра, братья? Соседи, друзья? Бабушки и дедушки? Потратьте минуту и представьте себе это. Ей хотелось воткнуть пальцы в уши и закричать. Ей хотелось выбежать из комнаты. Ей хотелось броситься на молодую женщину в бледно-голубой футболке с блестящим кругом на груди и черных джинсах и расцарапать ей лицо и глаза, схватить ее за горло. В углу гудел вентилятор. Ее лицо оставалось таким же. Приятным. Она ждала. Она не писала и даже не смотрела в свой блокнот. Она смотрела на Эдди и ждала. Вежливо. — Вы думаете об этом? — Нет. — Как вы думаете, вы должны? — Нет. — А как вы думаете, вы сможете? Или это будет слишком сложно и вам может не хватить духу? Настолько, что это станет опасно? — Я не понимаю, о чем вы говорите. — Вы когда-нибудь чувствовали себя в опасности? — Что? — Не в физической. Хотя, может, и в физической, может, даже так. Но на самом деле я имею в виду, чувствовали вы, что в опасности находитесь непосредственно вы, Эдди — та, кем вы на самом деле являетесь внутри себя? — Бла-бла-бла. — Я хочу предложить вам слово, чтобы к следующему разу вы о нем подумали. Я попрошу вас вдуматься в это слово и серьезно рассмотреть его… со всех сторон. Подумать, что это слово может значить. Для вас. Для других людей. Для вашей семьи, может быть. Для ребенка. Можете что-то записать, если это вам поможет. Сфокусируйтесь на этом. Но не занимайтесь этим постоянно, конечно. Тратьте по несколько минут в день при случае, чтобы сфокусироваться на нем, чтобы слово проникло в подкорку. Ладно? Эдди пожала плечами. — Хорошо, Эдди, тогда вот это слово. «Любовь». Сорок Воздух над дорогой плавился от жары. Кэт Дирбон ехала по Газ-стрит в тщетном поиске места в тени, где можно припарковаться. Но вся тенистая сторона дороги была заставлена бампером к бамперу. Полицейский автомобиль медленно подъехал к ней, когда она вышла из своей машины с кондиционером на улицу. Снаружи было как в турецкой бане. Она сразу вспомнила о Саймоне. Она звонила ему два раза, оставила ему сообщение на мобильном. Он не ответил. Строгий разум подсказывал ей, что его надо оставить наедине с собой, чтобы он переварил ту суровую правду, которую они с ним проговорили. Но вообще, ей было стыдно. Было почти шесть часов. Это был ее последний выезд на сегодня. Она решила, что, когда закончит, она заедет проверить, дома ли ее брат. Квартира 8 на Старой фабрике лент находилась этажом выше апартаментов Макса Джеймсона. Она прошла три пролета вверх по лестнице и оперлась о железные перила, чтобы восстановить дыхание. Она не могла понять, почему трое детей, работа, лошади и целый загон кур не помогают ей оставаться в хорошей форме. Пациентом оказался мальчик-подросток с аппендицитом, который она мгновенно диагностировала и вызвала «Скорую». С работой было покончено. Теперь Сай. Она начала спускаться вниз по лестнице. Тут из своей квартиры в окружении двух полицейских вышел Макс Джеймсон — растрепанный и совершенно потерянный. — Макс? Он резко повернул голову в ее сторону. — Добрый вечер, док, — сказал один из констеблей. — Дело в Лиззи. — Лиззи? Кэт перевела взгляд с него на полицейского, который решил промолчать. — Макс… — Я увидел Лиззи, а она убежала от меня. Вот и все. Я пошел за ней. — Все, хватит, извините, док. — Они взяли его под руки с обеих сторон и повели вниз по лестнице. Кэт взволнованно проводила их взглядом, а потом быстро пошла к собственной машине. Теперь у нее были еще более веские причины поговорить с Саймоном. Уже гораздо меньше людей ехали с работы домой, так что движение в городе стало свободнее, и она спокойно доехала до района Собора. Здесь она смогла припарковаться в тени толстых раскидистых деревьев. Мальчики из хора небольшой стайкой вышли из песенной школы и поторопились к боковой двери собора, к вечерне. На них были темно-алые рясы под белыми стихарями. Она надеялась, что, может, Феликс станет хористом. Сэм всем своим существом восстал против этой идеи. Крис тоже был против. Распорядок слишком строгий, говорил он, надо вставать рано с утра, каждое воскресенье в минусе, к тому же еще практика по вечерам, праздники постоянно заняты поездками в другие церкви здесь или за границей. И все-таки, когда она слышала, как Феликс подает голос и в тон подражает ей, если ей случается пропеть одну-две строчки перед репетицией хористов собора Святого Михаила, это подогревало ее личные амбиции. Она смотрела, как мальчики один за другим исчезают за дверями собора, и думала, не пойти ли ей тоже туда и не послушать ли вечерню, вместо того чтобы донимать своего брата. Но пока она стояла в нерешительности, через арку проехала машина Саймона и двинулась дальше, в сторону домов в дальней части квартала. Она пошла за ней. — Привет. Саймон обернулся. — Ага. Пришла раскурить трубку мира? Не уверен, что я готов к этому. — Нет. Я просто была у пациента на Старой фабрике лент и случайно увидела, как Макса Джеймсона уводят двое полицейских. — Ничего об этом не знаю, извини. — Мне нужно выяснить, что происходит, Сай. Как ты понимаешь, констебль мне ничего не сказал, но он в очень плохом состоянии, я волнуюсь за него. — Там со всем разберутся. Сержант пошлет за офицером медицинской службы, и он пригласит дежурного психиатра, если сочтет это необходимым. Ты знаешь, как это работает. — Мне нужно увидеть его. Саймон покачал головой. — Я попробую разузнать что-нибудь завтра. Они стояли в тени здания, но напряжение и злость плавили воздух между ними вместе с неспадающей жарой. Ссоры с Саймоном расстраивали Кэт больше всего — наверное, даже сильнее, чем те немногие столкновения, что были у них с Крисом, потому что Крис мог взорваться, а потом забыть, и при этом Крис был человеком логичным, открытым и прямым. О Саймоне ничего этого сказать было нельзя. — Он совершил достаточно серьезное преступление, когда удерживал ту женщину-священника. — Она не выдвинула обвинений. — Да, но, насколько мне известно, это заметили. — Но сейчас он был совершенно не в себе. Он сказал, что видел свою мертвую жену.