— Это не твоя забота. Дай нам этим заняться. — Что с тобой не так? Это не слова брата, которого я знаю. Он отвернулся. — Возможно, это потому, что ты не знаешь своего брата. Кэт смотрела, как он открыл дверь, прошел в нее и закрыл за собой. Он не предложил ей подняться. Не оглянулся. Она медленно дошла до своей машины, вся в слезах, и позвонила домой. — Кэт? — Я уже еду. Пришлось сделать крюк. — Что случилось? — Да ничего. Просто нужно было заехать к Саймону, кое-что проверить. — Что на этот раз сказал твой чертов брат? Мне уже надоело, что он постоянно расстраивает тебя. — Я не расстроена. — Как скажешь. — Ты знаешь, какой он. — Да уж, это точно, я знаю. Просто приезжай домой. Мы тебя любим. — Я волнуюсь за Макса Джеймсона. — И ты не на работе. Забудь об этом. Ханна получила золотую звезду за аккуратность. — Ого! — Я приготовил лосося. Ханна помогает мне делать картофельный салат. — А где Феликс? — Смотрит Уимблдон. — Крис, ты же знаешь, что ты не должен просто сажать его перед телевизором. — Я и не сажал. Это все Сэм. Они оба влюблены в мисс Шарапову. Кэт рассмеялась. — Отлично. Теперь давай езжай домой, к нам. Она поехала длинным путем, через Газ-стрит, и остановилась в начале улицы. Никаких признаков серьезных неприятностей не было. Макс просто посидит в камере. Может быть, уже сегодня вечером его снова отпустят. «Я увидел Лиззи, а она убежала от меня. Я пошел за ней». Было очень просто обозначить то, что с ним происходило, каким-то ярлыком. Самообман. Галлюцинации. Человеческим определением было бы «страдание». Сколько медицинских проблем вырастало из человеческих? Но весь остаток пути до дома она думала о Саймоне. Ей было противно то, как он иногда себя вел, противна его холодная сторона, та часть его, которая всех отталкивала. Высокомерный Саймон. Она вспомнила, как лет в шестнадцать она вылила ему на голову полфлакона одеколона, когда он разозлил ее. Он пах дешевыми духами еще несколько дней. Она улыбнулась про себя. Может, Диане Мэйсон стоит делать что-то подобное? Сорок один Эйлин Милап помнила справочный отдел библиотеки по столбикам с газетами, прикрепленным к стенам, стойкам с журналами и полкам с энциклопедиями и словарями. Здесь стояли тяжелые деревянные столы и стулья, и отполированный пол так скрипел под ботинками, что все оборачивались. Тишина здесь была какая-то особенная, как и едва уловимый запах старости. Как в церкви. Она вошла и встала как вкопанная. Все изменилось. Они выкрасили комнату в белый. Огромные книги и журналы, деревянные столы и стулья заменили рядами небольших столиков с компьютерами и крутящимися креслами перед ними. Вокруг ярко горели мониторы и раздавался стук клавиш. Она развернулась и пошла к стойке, где выдавали книги на дом. Газеты? Девочка за стойкой что-то пробормотала про киоск с прессой за углом. Эйлин вышла. Помимо газетного киоска, здесь еще было заведение с выпечкой, в котором имелась стойка у окна и два высоких стула. Эйлин взяла кофе с молоком и взгромоздилась на один из них. Теперь, когда с газетами ничего не получилось, нужно было думать дальше. Когда-то они хранили копии за весь предыдущий год в отдельном месте. Ты просто просил тот выпуск, который тебе нужен, и они либо выдавали его сразу, либо можно было за ним вернуться. Она надеялась на них и уже представляла, как она будет перебирать номера, дата за датой, от первого до последнего. Это было все, о чем она думала последнюю неделю, и только это ее и приободряло. В газетах было бы все, что ей нужно — все сообщения, обращения полиции, фотографии, все. Каждое дело должно было быть там. Она могла бы изучить их медленно, как следует, чтобы быть уверенной, что она знает все. И в одной из них где-нибудь нашлось бы то, что она искала. Неважно, насколько скрытое между строк или незаметное, но должно было быть доказательство, что Винни не имеет ко всему этому никакого отношения, что произошла чудовищная ошибка, целая вереница ошибок. «Нарушение правосудия». Все, что от нее требовалось — это потратить время, а его у нее теперь было в избытке. Она написала заявление на работу, так что теперь все дни недели целиком были в ее распоряжении. А теперь у нее было ощущение, что она оказалась в давно знакомом месте, внезапно оказавшемся совершенно чужим. Она не знала, каким путем ей теперь идти и в каком направлении. От Винни не было никаких вестей. Даги почти час потратил на то, чтобы выяснить по телефону, можно ли ее матери посетить ее в тюрьме. Но точная дата так и не была назначена. У Винни всегда была такая особенность — она все хотела делать сама. Ее этому научил Клифф. Уметь постоять за себя, ни в ком не нуждаться. Но сейчас, когда она столкнулась со всем этим, она, разумеется, напишет, она должна. Эйлин собирала остатки кофе со дна своей пустой чашки. Как можно противостоять хаосу вокруг себя, как можно понять, что именно пошло не так, когда рядом с тобой нет семьи? Даже Винни с таким не справится. Когда они были маленькими, Джэнет все время плакала, всегда и по любому поводу. Винни — никогда. Она всегда была сдержанной, всегда одинаковой — никогда много не смеялась, не плакала, не болтала без умолку, как Джэн. Эйлин любила ее за это, любила ее тихую замкнутость, любила, когда она сидела рядом с ней и читала или рисовала что-то в альбоме. Ей не нужно было внимание, чтобы вокруг нее все прыгали, как Джэн. Джэн была папиной маленькой девочкой. Винни — ее. И все-таки она ушла. Подросла и просто уехала, и с тех пор почти не выходила на связь, по-прежнему ни в ком не нуждаясь, по-прежнему сама по себе. Не считая какой-нибудь страшной смертельной болезни, происходящее с нею сейчас было, наверное, самым худшим, что может случиться. Но все равно Винни им ничего не сказала, не поделилась ни с кем из них, так что им пришлось узнать обо всем из новостей по телевизору. Каково это? Знать, что тебя обвиняют в чем-то настолько омерзительном, что это просто не укладывается в голове, знать, что тебя наказали за то, что сделал кто-то другой, знать, что так быть не должно, но все равно переживать это день за днем? Это было невообразимо. Чего бы ей ни пришлось сделать — она это сделает, с кем бы ей ни пришлось разговаривать, что бы ей ни пришлось сказать, чтобы доказать правду, она это сделает. И Даги тоже сделает. Даги так же хорошо понимал, что это чудовищная ошибка, как и она. Они должны быть с Винни. И, конечно, Винни должна позволить им быть рядом. Она заплатила за кофе и пошла обратно в библиотеку. Девушка с выкрашенными в серебристый цвет ногтями отошла, и ее место за стойкой заняла полная женщина. Эйлин подождала, пока еще трое человек сдадут свои книги. — Доброе утро. — Я только что к вам заходила. Я хотела узнать, как можно посмотреть газеты. — Мы… — Я знаю, она сказала. У вас теперь нет газет, и старые вы теперь тоже не храните, как раньше? — Боюсь, что нет, мы перестали это делать несколько лет назад. Вы хотели найти какие-то старые статьи? — Не очень старые. Просто кое-что за прошлый год. — Вы пробовали онлайн? Эйлин молча посмотрела на нее. — У нас есть онлайн-архив газет. Вы можете зарегистрироваться и поискать там. — Она улыбнулась. Она явно хотела ее приободрить. — Я так понимаю, вы не очень хорошо знакомы с компьютерами? — Никогда даже не прикасалась. Нет. — Это очень просто. Вы можете приобрести получасовой сеанс за одним из наших компьютеров, а также пройти краткое обучение. — О нет, не думаю, что у меня получится. — Конечно, получится. Если вы хотите просто посмотреть какие-то старые новости, вам придется выучить всего несколько шагов. Почему бы вам не взять сеанс? Даги менял прокладку в кухонном смесителе. Вся сушка была чем-то заляпана. — И зачем ты хочешь сейчас во все это вникать? — Мне нужно все разузнать, это единственный способ, я должна во все это вникнуть, я должна помочь ей, я ее мать. — Я знаю. Только это для тебя смог бы сделать Кит, нет? — При чем здесь вообще Кит? Даги выглядел обиженным. — Я не хотела, чтобы этот так прозвучало. — Я имею в виду компьютеры. Смог бы выручить тебя с ними. — Он начал закручивать кран, крепко схватившись за плоскогубцы. — Если ты действительно этого хочешь. Вникать во все это. В компьютеры. — Я не могу его просить. — Почему нет? Он — семья.