Но он очень хорошо умел на время забывать о некоторых вещах, оставляя их на потом, и сейчас он так и сделал. Это все было пошло. Это сейчас не имело значения. А имело значение то, что случилось с шестилетней девочкой из поселка в Йоркшире несколькими часами ранее. Он быстро допил свой чай и направился в оперативный штаб, перешагивая две бетонные ступеньки за раз. Три — Кира, прекрати уже прыгать, сколько можно? Кира продолжала прыгать. Если она будет делать это достаточно долго, то ее мать вышвырнет ее с кухни и она сможет пойти в дом напротив. — Я тебя сейчас вышвырну отсюда, если ты будешь продолжать в том же духе! Иди посмотри телевизор. Или собери пазл. Или накрасься моей косметикой — хотя нет, этого делать не надо. Просто прекрати уже прыгать, а! Натали пробовала новый рецепт. Она постоянно это делала. Готовка была единственным, чем она наслаждалась настолько, что забывала о том, кто она и где. И сейчас она почти забыла, что была совсем одна с Кирой, которая прыгала, прыгала и, мать ее, прыгала не переставая. В ее воображении у нее был собственный ресторан или кейтеринговая компания, обслуживающая званые ужины и свадьбы. Хотя нет, свадьбы нет, ей не хотелось бы готовить какую-нибудь курицу по-королевски на сто персон, ей хотелось бы приготовить вот эту барбадосскую запеченную рыбу с фаршированными перчиками на четверых. Или шестерых. Задачка была довольно трудоемкая, да и рыба была не та — она смогла купить только пикшу, но ей нравилось пробовать готовить что-то, о чем она раньше и не слышала, и смотреть, что из этого выйдет. А потом она все это опишет в своей книге — в такой книге, где она сможет продемонстрировать всем вокруг, на что способна. Когда она уже организует собственный бизнес. «Обалденные обеды». Она начала вычищать сердцевину из зеленого перца. Кира продолжала прыгать, пока с полки не упал таймер. — КИРА!.. Кира воспользовалась моментом и убежала. Живший в одном из домов по соседству Боб Митчелл мыл свою машину. Он увидел Киру и страшно, страшно медленно стал поворачивать шланг в ее сторону, но она знала, что он не будет на самом деле ее мочить. Она показала ему язык. Мэл запирала калитку дома напротив. — Здравствуй, Мэл. — Привет, Кира. — Ты очень красиво выглядишь. — Спасибо, детка. — А у меня новая резинка для волос, смотри, Мэл. — О, здорово. Ладно, детка, до скорого. — До скорого. Мэл было шестнадцать, и она выглядела как модель. Мать Киры говорила, что убила бы за такие ноги. Машины Эдди на подъездной дорожке не было. Кира прошлась по тропинке, ведущей к передней двери, а потом подумала и обошла дом кругом. Может быть… Но Эдди не было. На самом деле она и так это знала. Она постучала в заднюю дверь и подождала — так, на всякий случай — но без толку. Она побрела обратно. Боб Митчелл зашел в дом. На улице никого не было. Даже кота. Натали поставила завернутую в фольгу рыбу в духовку. Кира просочилась в дверь, словно кусок масла. — Я же тебе говорила, — сказала Натали. Она взяла с полки таймер в виде яблока, установила его на тридцать пять минут и пошла смотреть новости. Четыре — Вы обязаны понять, — говорила Кэт. — Лиззи никуда не поедет. Все в порядке, я справляюсь. — Тогда почему вы позвонили мне? Макс Джеймсон стоял в дальнем конце длинной комнаты и смотрел на фотографию своей жены от пола до потолка. Сама Лиззи свернулась на диване под одеялом и спала после того, как Кэт дала ей седативные. — Я понимаю, как это тяжело, Макс, поверьте мне. Вам кажется, что вы сдались. — Нет, не кажется. Я не сдался. — Ладно, вам кажется, что, если вы отпустите ее в хоспис, значит, вы сдались. Но все плохо, а будет еще хуже. — Вы мне уже говорили. — И если есть место, где ей будет житься полегче… — Она любит это место. Она счастлива здесь, она никогда не была так счастлива. — Вам действительно кажется, что это до сих пор так? Вы что, не понимаете, как ей здесь страшно? Огромное пространство, эти лестницы, высота, с которой она смотрит из окон спальни… Скользкие полы, блестящий хром на кухне, в ванной. Все яркое и сияющее теперь воспринимается ею болезненно, ей от этого физически больно. — И они будут держать ее в темноте, да? В этом хосписе? Это как в тюрьме. Кэт промолчала. Она сидела здесь с Максом Джеймсоном уже сорок минут. Когда она только приехала, он долго рыдал у нее на плече. Лиззи снова было плохо, и она сидела посреди комнаты на полу — там, где и упала — подогнув под себя одну ногу. Удивительно, но у нее был простой шок, никаких серьезных травм. — И сколько пройдет времени, прежде чем она упадет с этих ступенек головой вниз? Вы хотите, чтобы ее жизнь вот так закончилась? — Знаете… — Макс повернулся к Кэт и улыбнулся. Он был высоким мужчиной, и когда-то даже весьма привлекательным, но теперь он выглядел одичавшим и осунувшимся из-за постоянных нервов и страха. Его щеки ввалились, а бритая голова начала отливать синевой. — … Я вообще не хочу, чтобы ее жизнь заканчивалась. — Конечно, нет. Он медленно пошел к Кэт, но потом резко крутанулся на месте и вернулся к стене с фотографией. — Вы думаете, что у нее крыша поехала, да? — Я бы никогда, ни при каких обстоятельствах не стала бы использовать это выражение по отношению к кому-либо. — Ладно, а что бы вы тогда о ней сказали? — Он начал злиться. — На текущем этапе болезнь уже поразила ее мозг, и она находится в полном замешательстве, хотя иногда возможны и моменты просветления. Также большую часть времени она очень напугана, страх — это один из симптомов болезни Крейтцфельдта — Якоба на этой стадии. Я хочу, чтобы Лиззи находилась там, где будет в полной безопасности, где поводов для страха будет минимум. Также ей нужен обыкновенный уход. Ее физиологические функции больше ей не подконтрольны. Атаксия [1] будет усугубляться, так что скоро она начнет падать постоянно, ее моторные… Макс Джеймсон закричал. Это был жуткий вой, полный боли и ярости. Он сжал свою голову ладонями. Лиззи проснулась и начала плакать, как ребенок, пытаясь сесть. Он продолжал реветь, словно животное. — Макс, прекратите, — тихо сказала Кэт. Она подошла к Лиззи, взяла ее за руку и снова потихоньку уложила под одеяло. Глаза молодой женщины расширились от страха, а еще от полного недоумения, которые может испытывать только человек, совершенно не понимающий, что происходит, что за люди его окружают и кто он сам. Для которого весь мир — это просто жуткая, пугающая неразбериха. В комнате стало тихо. Кто-то прошел под окнами, насвистывая. — Позвольте мне сделать звонок, — сказала Кэт. После долгой паузы Макс утвердительно кивнул. Прошло меньше трех месяцев с того дня, как Лиззи Джеймсон появилась у них в приемной. Она ходила слишком осторожно, как будто боялась потерять равновесие, и ее речь казалась чуть замедленной. Кэт помнила, что только однажды встречалась с ней раньше — по поводу контрацепции — и тогда она поразила ее своей сияющей красотой и своим смехом; она едва узнала ее в несчастной молодой женщине, вошедшей к ней в кабинет. Было несложно определить, что она страдает от тяжелой депрессии, но ни Кэт, ни сама Лиззи не могли понять ее причину. Лиззи говорила, что она очень счастлива и с ее браком тоже никаких проблем нет, как и со всем остальным. С работой тоже все вроде бы было хорошо — она была графическим дизайнером, она обожала свою квартиру на Старой фабрике лент, обожала Лаффертон, не переживала никаких потрясений или тяжелых заболеваний. — Каждое утро, когда я просыпаюсь, вокруг все становится как будто темнее и темнее. Я словно скатываюсь в глубокую яму. Тогда она посмотрела на Кэт пустыми глазами, в которых не было слез. Кэт выписала ей антидепрессанты и попросила приходить раз в неделю на протяжении ближайших шести недель, чтобы понаблюдать за прогрессом. Прошло больше месяца, и ничего не изменилось. Таблеткам едва удалось коснуться первого слоя ее депрессии. Но во время четвертого посещения Лиззи показала ей жуткий синяк на руке и вывихнутый палец, на который она оперлась при падении. Она просто потеряла равновесие — так она это описала. — Такое случалось раньше?