— Такое случается постоянно. Я подумала, что это может быть из-за таблеток. — Хм. Возможно. Они могут вызывать легкую слабость, но она обычно проходит через несколько дней. Кэт записалась на встречу с неврологом в Бевхэмской центральной. Тем же вечером она поговорила с Крисом. — Опухоль мозга, — сразу же сказал он. — МРТ покажет более точно. — Да. Может быть, очень глубоко. — Паркинсон? — Мне это приходило в голову. — Или, может, эти две вещи не связаны… Можно рассматривать депрессию и потерю равновесия отдельно. Потом они стали говорить о чем-то другом, но уже на следующее утро Крис шел по коридору, решительно направляясь из своего кабинета в кабинет Кэт. — Лиззи Джеймсон… — Идеи? — Что у нее с походкой? — Нетвердая. — Я сейчас читал про болезнь Крейтцфельдта — Якоба. Кэт уставилась на него. — Очень редкая, — сказала она наконец. — Да. Никогда не сталкивался. — Я тоже. — Но все совпадает. После того, как ушел ее последний пациент, Кэт сразу же связалась с неврологом Бевхэмской центральной. Когда Макс Джеймсон встретил Лиззи, он уже пять лет как был вдовцом. Его первая жена умерла от рака груди. Детей не было. — Я сходил с ума, — говорил он Кэт. — Я просто потерял рассудок. Я хотел умереть. Да я и был мертв, я был ходячим мертвецом. Я просто проживал день за днем, не совсем понимая, зачем вообще даю себе этот труд. Друзья постоянно приглашали его куда-то, но он нигде не появлялся. — Я и не собирался идти на ту вечеринку, но кто-то решительно вознамерился вытащить меня — им пришлось буквально физически выволакивать меня из дома. Когда я вошел в ту комнату, я сразу начал искать пути к отступлению и придумывать повод просто развернуться и убежать оттуда. Но потом я увидел Лиззи, стоявшую у камина… вернее, я увидел двух Лиззи, потому что она стояла напротив зеркала. — Так что вы не развернулись и не убежали. Он улыбнулся ей, и его лицо осветилось от внезапной радости, которую пробудило в нем это воспоминание. А потом он вспомнил о том, что Кэт пыталась ему сейчас сказать. — То есть у Лиззи коровье бешенство? — Это отвратительный термин. Я не стану его использовать. Болезнь Крейтцфельдта — Якоба. — Ой, не прячьтесь за словами, господи боже мой. Было невозможно определить, как долго болезнь дремала у нее внутри. — И это из-за того, что она ела мясо? — Зараженную говядину, да, но мы понятия не имеем, когда именно. Скорее всего, много лет назад. — Что теперь будет? — Макс поднялся и уперся руками в ее стол. — Простыми словами. Что Теперь Будет? Как и Когда? Мне нужно это знать. — Да, — сказала Кэт, — нужно. И рассказала ему. Болезнь протекала очень быстро и очень страшно. Помимо депрессии и атаксии, появились и другие ментальные отклонения, с которыми Максу было гораздо тяжелее справляться — резкие перемены настроения, растущая агрессия, паранойя и подозрительность, панические атаки и долгие часы с трудом сдерживаемого страха. Лиззи постоянно падала, у нее появилось недержание мочи, ее периодически тошнило. Макс оставался с ней, ухаживал и следил за ней двадцать четыре часа в сутки. Ее мать дважды приезжала из Сомерсета, но не могла оставаться в лофте надолго из-за недавней операции на бедре. Мать Макса прилетела из Канады, оценила ситуацию и сразу же улетела обратно домой. Макс был сам по себе. — Все в порядке, — говорил Макс. — Мне никто не нужен. Все в порядке. Кэт вышла из квартиры, спустилась по непривычного вида кирпичным пролетам, которые все еще напоминали фабричную лестницу, и зашагала вниз по улице, где у нее наконец-то начал ловить телефон. Она решила позволить Максу побыть с Лиззи в тишине. В хосписе Лаффертона под названием Имоджен Хауз была свободная койка, и Кэт обо всем договорилась. Улица была пуста. В самом конце она загадочно темнела, что намекало на присутствие поблизости воды, хотя канала отсюда видно не было. Совсем близко прозвонили колокола собора. — Господи, иногда ты очень усложняешь задачу, — сказала Кэт вслух. Но потом с жаром вознесла молитву — за мужчину в квартире наверху и за женщину, которую скоро увезут оттуда умирать. Пять Сигнал мобильного телефона потревожил благочинную тишину, царившую на церковном собрании в соборе. Дин прервался. — Если это важно, выйдите с ним на улицу и ответьте. Преподобная Джейн Фитцрой покраснела до ушей. Она приехала в Лаффертон всего неделю назад, и это было ее первое полноценное собрание. — Нет, это может подождать. Я прошу прощения. Она нажала на кнопку выключения, и Дин продолжил неторопливо двигаться по повестке дня. Прошло больше часа, прежде чем она смогла проверить пропущенные вызовы. Последней звонила ее мать, но, когда она набрала ее номер, сработал автоответчик. — Мама, извини, я была на церковном собрании. Надеюсь, все нормально. Перезвони, как получишь сообщение. Следующие несколько часов она провела в Имоджен Хауз, где теперь служила капелланом, также являясь главным специалистом по связям с церковью в Бевхэмской центральной больнице. Это работа одновременно позволила ей и окунуться в местное сообщество, и вернуться к своим корням в церкви, где она могла полноценно принимать участие в богослужениях и таинствах. На данном этапе самой важной частью ее работы было знакомство с разными людьми, которые в свою очередь могли бы приветить ее, чему-то научить и дать совет. Это был насыщенный день, конец которого она провела, сидя рядом с мужчиной под сто, намеренным, как он говорил, «пойти за телеграммой». Он выглядел как птичка, даже скорее как неоперившийся птенец — весь целиком из кожи и хрупких косточек, совсем маленький на широкой белой постели — и кожа у него была цвета сальной свечи, но глаза оставались ясными. — Я дойду дотуда, юная преподобная, — сказал Уидфред Армер, сжимая руку Джейн. — Я задую все свечки, вот увидите. Джейн сомневалась, что он проживет даже сутки. Он хотел, чтобы она оставалась с ним и слушала, как он, похрипывая, рассказывает одну историю за другой: о своем детстве, о том, как он рыбачил в канале в Лаффертоне и плавал в реке. Когда она вышла из хосписа, она снова включила мобильный телефон. Он запищал и показал сообщение. «Джейн? — Голос Магды Фитцрой казался странным и каким-то далеким. — Ты там? Джейн?» Она нажала кнопку вызова. Ответа не последовало, но и автоответчик в этот раз не включился. Она села под дерево, соображая, что ей теперь делать. Из всех соседей ее матери в Хэмпстеде она знала номер только одного, и он на три месяца уехал в Америку. Дом напротив принадлежал какому-то иностранному бизнесмену, который, кажется, там почти никогда не бывал. Полиция? Больницы? Она колебалась, потому что не хотела драматизировать и прибегать к таким мерам, пока еще сама не была уверена, что что-то не так. Клиника. Этот номер был у нее в телефоне, тогда как все остальные, может быть, валялись где-то среди ее вещей в нераспакованных коробках, все еще лежащих в садовом сарае за домом регента. Мимо нее на велосипеде с грохотом проехал мальчишка, выделывая трюки на щебенке. Джейн улыбнулась ему. Он не ответил на улыбку, но, когда проехал чуть дальше, обернулся через плечо. Она к такому привыкла. Так она выглядела — девушка в джинсах и с воротничком. Люди все еще удивлялись. — Клиника Хитсайд. — Это Джейн Фитцрой. Моя мать, случайно, не рядом? Магда Фитцрой все еще принимала нескольких своих пациентов на старом рабочем месте, хотя официально вышла на пенсию уже год назад и теперь, вместе со своим коллегой-детским психиатром — работала над большим научным пособием. Но она скучала по клинике — Джейн это знала, скучала по людям и по своему положению здесь. — Прошу прощения за ожидание. Сегодня никто доктора Фитцрой не видел, но мы ее сегодня и не ожидали, у нее вообще не было приемов последнюю неделю.