В течение следующего часа Джейн предприняла еще несколько попыток дозвониться до матери. Ничего. Ни ответа, ни автоответчика. Тогда она пошла к настоятелю. Джоффри Пича на месте не было, и она оставила сообщение. Когда она выехала из Лаффертона и свернула на трассу, уже начал заниматься день. Движение в Лондоне было плотное, и она застряла на Хаверсток Хилле на двадцать минут, вообще не двигаясь с места. Время от времени она набирала номер матери. Никто не отвечал, и, сворачивая к Хит Плейс, она уже жалела, что сразу не позвонила в полицию. Когда она притормозила у небольшого георгианского коттеджа, она заметила, что дверь открыта настежь. На секунду Джейн показалось, что в коридоре все было как обычно. Но потом она заметила, что лампа, которая всегда стояла на столике из орешника, теперь валялась на полу разбитая, а самого столика не было. — Мама? Магда проводила много времени в своем кабинете с видом на сад. Джейн любила эту комнату с мягким плюшевым диваном под сливовым покрывалом, заваленную мамиными книгами, которые лежали и на столе, и на стульях, и на полу. В комнате даже пахло по-особенному, во многом потому, что окна большую часть времени были открыты, даже зимой, так что сюда постоянно проникали ароматы из сада, а еще потому, что ее мама иногда курила маленькие сигарки, дым от которых за долгие годы пропитал всю комнату. Кабинет был полностью разорен. Со стен сняли все картины, с полок — весь фарфор, все ящики рабочего стола и даже маленького комода были выдвинуты и выпотрошены. В воздухе чувствовался отчетливый запах мочи. Только когда Джейн простояла несколько минут на одном месте, в шоке оглядываясь по сторонам и пытаясь переварить увиденное, она услышала слабый звук, доносящийся с кухни. Магда лежала на полу рядом с плитой. Одна ее нога была согнута, а на голове засыхала кровь, запачкавшая ей волосы и коркой застывшая у нее на лице. Ее лицо посерело, губы были крепко сжаты. Джейн упала на колени и взяла ее за руку. Она была холодной, и пульс прослеживался слабо, но ее мать была в сознании. — Джейн?… — Ты уже давно здесь? Кто это с тобой сделал? Боже, ты мне звонила, а я даже не поняла… — Я… я думаю, наверное, с утра? Кто-то позвонил в дверь и… просто… я не смогла снова добраться до телефона… Я… я думала, ты сможешь… — Милая, я сейчас позвоню в «Скорую» и в полицию. Я принесу одеяло, но двигать я тебя не буду, пусть лучше они сами это сделают… подожди секунду. Все комнаты, в которые она заглядывала, пока бежала наверх, были перевернуты вверх дном и разгромлены. Ей становилось дурно. — Так тебе будет теплее. Они скоро будут. — Я не поеду в больницу… Но Джейн уже набирала номер. — Я умру, если поеду в больницу… — Более вероятно, что ты умрешь, если не поедешь. Джейн села на пол и взяла свою мать за руку. Магда была высокой, сильной женщиной с седыми волосами, которые она обычно собирала в оригинальный пучок. Сейчас они растрепались и лежали кое-как; ее черты, такие яркие и характерные — острый нос, высокие скулы и лоб — как будто ввалились, так что сейчас она выглядела скорее на восемьдесят, чем на свои шестьдесят восемь. Всего за несколько часов возраст и слабость целиком отразились на ней, изменив до неузнаваемости. — Тебе больно? — Ну… сложно сказать… все онемело. — Что это был за человек? Как это вообще случилось, бог ты мой? — Двое… молодые… Я услышала машину… Сейчас уже сложно вспомнить. — Не волнуйся. Я просто злюсь на себя, что не приехала раньше. И в этот момент на лице Магды Фитцрой появилось старое выражение, с которым Джейн слишком хорошо познакомилась в последние годы. Взгляд Магды на мгновение упал на ее воротничок, и даже сейчас, после всего, что случилось, он выражал презрение и глубокое недоверие. Магда Фитцрой была атеистом старой школы. Атеистом, социалистом, психиатром, рационалистом, выплавленным в классическом хэмпстэдском котле. Для нее христианская вера дочери, не говоря уже о ее желании быть рукоположенной в священники, стала одновременно поводом для искреннего удивления и для насмешек. Но потом этот взгляд исчез. Ее мать лежала на полу, раненая, напуганная, явно в шоке, и Джейн было ее жаль; она впустила врачей «Скорой» и рассказала им то немногое, что знала сама. Один из них осмотрел раны на голове у Магды. — Я Ларри, — сказал он, — а это Эл. Как вас зовут, дорогая? — Я доктор Магда Фитцрой, и я вам не дорогая. — Эх, очень жаль, Магда. — Доктор Фитцрой. Он взглянул на Джейн. — Она всегда такая? — О да. Не обращайте внимания, ради собственного блага. — Вы в порядке? Джейн внезапно рухнула на стул, только сейчас полностью осознав, что ее мать ограбили и избили в собственном доме обычным тихим утром буднего дня, пока весь остальной мир спокойно занимался своими делами, и что сейчас она вполне могла бы быть мертва. Она заплакала. Шесть Отель Холли Буш был как из фильма ужасов категории Б, подумалось Эдди по дороге на парковку, находившейся на вершине крутого склона. Его уродливые башенки возвышались над большой скоростной трассой, а по ночам их подсвечивали неоном и гирляндами. На Рождество оттуда встречному потоку машин ухмылялся горящий Санта на санях с оленями, контуры которых были очерчены огоньками, гоняющимися друг за другом по кругу. Если долго на такие смотреть, можно заработать мигрень. Но никто так не делал. Ты либо проносился мимо, либо поднимался в горку и заходил внутрь. Здесь пахло именно так, как обычно пахнет в подобных местах, и при свете дня становилось заметно, насколько все тут отсырело и обветшало. По вечерам свет неоновых огней хотя бы придавал всему этому какую-то томность. Не то чтобы Эдди доводилось бывать здесь вечерами чаще, чем пару раз. У Эдди было правило — не смешивать работу и удовольствие, даже такое никудышное, как пойти выпить в Холли Буш. — Брайан? В подсобке кто-то насвистывал. На парковке стоял только один автомобиль. Сейчас было не лучшее время года для тех, кто останавливается на ночь в местах типа Холли Буш — коммивояжеров и предпринимателей самого низкого пошиба. В отеле было пять номеров, куда Эдди заходить не приходилось, три бара, ресторан и игровая комната. Туалеты — единственные помещения, которые Эдди были действительно хорошо знакомы — украшали устрашающие обои с гигантскими голубыми розами и жуткими зелеными лианами. — БРАЙАН! Держать себя в руках, вот что сейчас было нужно. Все как обычно, просто работа. И вести себя надо нормально. Сначала было страшновато, но год назад стало понятно, как надо действовать. — Бра… — Да что такое, здесь я, черт побери… О. Это ты. И обязательно было так орать? — Мне показалось, ты в кладовке. Ладно, тебе что-то нужно? — А мне откуда знать? Это твое дело — иди и проверь. — Да, да, сейчас я пройдусь по сортирам. Я имею в виду, еще что-нибудь? — А что у тебя есть? Раньше, до того, как все произошло, весь товар хранился в багажнике, но теперь Эдди пришлось переложить коробки на заднее сиденье и прикрыть их старой собачьей подстилкой. — «Мальборо», «Силк Кат», «Би энд Эйч». А, и еще несколько «Гамлетов». — Почем? — Как и в прошлый раз. — Сколько? — Могу продать тебе на пять сотен. — Ладно, давай. Ты там пока разберись в сортирах, а я принесу деньги. Дверь у Эдди за спиной открылась, и внутрь вошли двое мужчин. Значит, они проходили мимо машины, значит, они могли… Нет. Не могли. Машина была закрыта и заперта, все прикрыто, она выглядела как любой другой автомобиль. — Ты варишь кофе? — Только через фильтр. — Ладно, давай двойной фильтр. — Тебе как? Эдди? Да, все правильно, лучше еще немного здесь постоять, поболтать, не показывать виду, что тебе не терпится смыться.