Это он не спросил. Это он так вслух планировал. Алине стало весело, хотя она нервничала ужасно. Ну куда они сейчас поедут? И зачем? Лучше бы поговорить, отношения выяснить. – Мне сейчас главное – тебе одну вещь показать, – прочитал ее мысли Егор. – Наговоримся еще. И они отправились караваном в две машины, и ехали довольно долго, но все же успели до наступления сумерек. Московская промзона, граничащая с зоной отдыха. Бывает. Егор оставил машину на въезде, Алина пристроила свою рядышком, и они заспешили по разбитой асфальтовой дорожке в глубь городского лесопарка. Вскоре они оказались на берегу прудика, обычного, заброшенного, поросшего камышом и сине-зелеными водорослями. А в середине этого вполне обычного московского прудика утвердился на прочных металлических сваях широченный бревенчатый помост. И на помосте этом был сооружен терем с резными кокошниками крыш, балкончиками, огороженными витыми балясинами, и фигурными арочками вместо дверей. Только терем был совсем невысокий, метр в высоту, не больше. Зато он простирался по помосту вширь и вглубь наподобие крепостной стены. Или это не терем был, а именно что крепостная стена? Из одной арочки, деловито покрякивая, выкарабкивалось утиное семейство в составе строгой рябенькой мамаши и четырех подросших утят, а непосредственно под крепостными стенами расхаживали, шлепая по струганому деревянному настилу смешными красными лапами, два селезня и несколько утиных матрон. Остальные члены сообщества нарезали прогулочные круги, ладными корабликами рассекая серую рябь прибрежных вод. Приостровных вод, если точнее. Алина стояла замерев, как завороженная, не в силах оторвать взгляд от этой красоты, и вдруг возмущенно ахнула, стремительно развернувшись к Егору: – Ты украл у меня мечту! Как ты мог! Если бы я знала, что ты так воспользуешься моей откровенностью!.. – Да ладно тебе, – устало усмехнулся Егор. – Ничего я не крал. На вот, держи. Он полез во внутренний карман пиджака, вытянул оттуда сложенный вдвое какой-то документ с голограммой герба Москвы в верхней части и солидной фиолетовой печатью снизу и протянул его Алине. Алина, взяв из его рук сей державный документ, отчего-то сразу не смогла вникнуть в его содержание и все перечитывала и перечитывала сухой юридический текст. Тогда Егор подхватил ее под локоток и подвел к высокой, выше его роста, и узкой сварной металлической конструкции типа «ферма», зацементированной в берег пруда, по всей видимости, совсем недавно. К фронтальной части этой конструкции была намертво приварена толстенькая зеркально сияющая табличка размером в журнальный разворот, а на табличке было выгравировано каллиграфически и очень крупно: «Остров «Серая Шейка», частное владение». – Какое название оригинальное, – сказала Алина. – Колька Ревякин придумал. Я не мог отказать. – И что? – спросила Алина безучастно. – Ничего. Это твое. Это мой подарок. То, что ты держишь в руках, – это свидетельство на акваторию и на постройку. Все зарегистрировано и оформлено самым тщательным образом. Видишь ли, Алина, я просто очень захотел тебе сделать подарок. А поскольку она никак на эту новость не отреагировала, то есть вообще никак, лишь смотрела в сторону пруда на чудо-островок и на уток, которые, ей казалось, счастливо улыбаются, то со вздохом продолжил: – Я еще раз хочу извиниться за тот неприятный случай. Который с Лори. Понимаешь, мне трудно тебе в этом признаться… Я ведь старше тебя. Я этого стеснялся. Стесняюсь. Алина презрительно фыркнула. – Лариса это сразу почувствовала. Она вообще спец по болевым точкам. Отыщет, уколет и кайфует. Вампир, видимо. Ей ни в коем случае нельзя показывать, что она достигла цели, иначе присосется насмерть. Вот я и не показывал. Дурак. Прости меня, Алина, я смалодушничал. Мне было стыдно перед тобой за наши десять лет разницы. Но самое скверное, что мне было стыдно перед этой… Ларисой. – Двенадцать с половиной, – глядя на рябь пруда, обронила Алина. – Извини. У меня была тройка по арифметике. – В прошлый раз ты мне все объяснял иначе. – Я помню. Ты мне не поверила. – Не поверила. – Я бы не хотел, чтобы ты не поверила мне и на этот раз. Вот и подстраховался, приготовил подарок. Чтобы задобрить. Я как рассуждал: вот подарю тебе что-нибудь этакое, сногсшибательное, ты обрадуешься и бросишь на меня сердиться. А со временем и поверишь. Я правильно рассуждал? И замер, ожидая ее ответа. Оказывается, он волновался, очень сильно волновался. Хорошо, что этот дурацкий текст был заготовлен и выучен заранее. Однако чего так нервничать-то? Подумаешь, ну пошлет она его куда подальше вместе с его сумасшедшим подарком, ну порвет гербовую бумажку на мелкие кусочки. Ну и дурой будет. Тебе-то, парень, что до этого?.. Чего так нервничать, говоришь? Это как сказать. Если ты возненавидел свои привычные маленькие радости и работа тебе не в кайф, если тяготишься обществом приятелей и с кислой миной отвечаешь на звонки недавних пассий, если образовавшееся свободное время с упоением воешь попеременно то на Луну, то на стены и при этом тебя все, абсолютно все, устраивает, то нервничать, конечно, ни к чему. И продолжай в том же духе. Смешно, но ему теперь безразлично, пахнет от нее французскими «Клима» или советским «Тройным» одеколоном, как она одета и что у нее на голове на этот раз. Когда он увидел ее на обочине дороги, растерзанную и грязную, со страшным кровоподтеком на шее от удавки-ремня, мокрую от слез и минералки, которой ее обильно поливали верные братья Коробковы, пытаясь вытащить из обморока, то жалость к ней намного превысила злость на того мерзавца, который сначала мучил и пугал ее в каком-то вонючем подвале, а потом увечил и чуть не задушил здесь. Мало было Егору, что с первой встречи его необъяснимо и сильно влекло к этой непростой и колючей девочке, которая, как могла, защищалась от хищного мира, сама и только сама. Так теперь еще и треклятая жалость подлезла. Ему захотелось стать для нее броней. Это вообще-то для мужчины нормально. Но еще ему захотелось стать для нее нянькой, а такой симптом его озадачил. Теперь он частенько, как заполошная мамашка, предавался бессмысленным терзаниям на тему, что там девочка сейчас поделывает и не попала ли опять в беду. Он искоса посмотрел на нее и отвернулся. Что-либо добавлять к сказанному ему не хотелось. Он все сказал. Пусть думает и решает. И гори оно… Алина, пряча в пушистом капюшоне куртки горящее лицо и сосредоточенно-напряженный взгляд, думала и решала, и старалась поймать в суматохе мыслей главную, самую важную, и кажется, поймала. И с этой мыслью она согласилась. И она подумала, что ни за что ему не скажет: «Уважаемый, как вы смеете мне это предлагать, я вам не продажная девка!» Или: «Что вы хотите этим сказать?!» Или жеманно и лицемерно: «Я не могу принять настолько ценный подарок, поскольку не имею возможности отплатить вам тем же». Даже ограниченной дуре должно быть понятно, что деньги в данном случае не только деньги. С такой суммой очень нелегко расстаться, сколько бы у него на счетах ни было. А он расстался. Корректно ли тогда предположить, что таковая денежная трата есть показатель того… Показатель чего? Да, например, того, насколько ты, Алина Трофимова, дорога Росомахину Егору? Что ж, предположение вполне корректно. «Но разве мне нужны доказательства?» – спросила сама себя счастливая Алина. И тут же Алина рациональная сама себе ответила: «Не нужны. Но с ними как-то спокойнее. Особенно с такими». И тогда она, неловко улыбнувшись, произнесла: – Выходит, я вам тоже должна подарок. Из-за той моей выходки в курилке. Это было глупо и грубо. И если я вам начну объяснять причины, вы тоже мне не поверите. Егор быстро ответил: – Я все знаю, и я поверил. Мне про вас все объяснили после того, как вы гордо отбыли, доведя меня до предынфаркта. Шучу. – Кто и о чем? – разволновалась Алина. – Ну, как о чем… – растерялся вдруг Егор. – О том, что вас, то есть с вами не очень правильно поступил один… я хочу сказать, человек, которого вы… – Киреева? – грозно спросила его Алина. – Ну, я не знаю… Она такая, как вам сказать… Яркая. Бюст у нее еще весьма… Извините, я хотел сказать, очень энергичная женщина. – Киреева, – вполголоса подтвердила Алина. – Откуда только информацию берет. Не иначе из космоса. Потом посмотрела на Егора в упор и смело произнесла: – Но я, наверное, должна быть ей благодарна. Я думаю, если бы не она, мы бы сейчас с вами не разговаривали. После той моей истерики вы вряд ли бы стали искать со мной встречи. – А куда бы я с этой подлодки делся?.. – вздохнул притворно Егор, но Алине показалось, что не совсем притворно, и ей стало легко и весело. Она повернулась в сторону водной глади и спросила, хотя голос ей слегка изменил, немножко сорвался, даже пришлось покашлять, скрывая волнение: – Этот остров действительно мой? – Да. Он твой. Если ты его примешь в подарок. Она повернула к нему счастливое лицо и, прижав ладошки к груди, прошептала: «Спасибо», а потом, вновь оглянувшись на остров, воскликнула радостно: «Спасибо! Спасибо!» – кинулась ему на шею. Он не успел обхватить и удержать ее плечи, а она уже бежала к самой кромке воды и принялась рассматривать свой собственный утиный остров и дергать подоспевшего Егора за рукав, побуждая его тоже оценить великолепие утиного дворца. Как будто это не он возился с архитектором и строительной бригадой, и не он лаялся с прорабом, чтобы тот поторопил своих трудоголиков, и не он проверял сваи и мостки на прочность, а лазы на собаконепроницаемость. – А это, Алина, обратите внимание, пристань. Захотите навестить ваших питомцев, сможете подплыть к ним на лодке. И для обслуги хорошо – помыть, починить. Подкормить… И помолчав, тихим голосом спросил: – Ты о таком острове мечтала? И взял ее руки в свои ладони и прижал их к груди. И заглянул в глаза. И собрался произнести что-то очень важное. Самое главное. Алина вдруг струхнула и принялась нести какие-то глупости. Про то, что в этом тереме теперь можно будет прятаться от непогоды. Или укрываться от врагов. Или, на худой конец, оборудовать тайник. Замечательный тайник, в который никто и никогда из чужих людей не догадается залезть. Что у них с Риткой Радовой, когда они еще учились в школе, был свой тайник за одной из балок на чердаке Риткиного дома. А когда Егор был школьником, у него тоже был тайник? Если, следуя каким-то неподдающимся обычной человеческой логике женским мотивам, ей и хотелось отвлечь своего героя от разговоров на серьезные темы, то в этом она вполне преуспела. Он застыл, как-то уж очень заинтересованно задумавшись над ее последним вопросом, и так глубоко погрузился в свои мысли, ища правильный ответ, что сжал ее руку слишком сильно. Пискнув, она выдернула ладошку. И тогда он сказал: – Зяблик, а ведь про школьный тайник – это идея. У меня появилась одна интересная гипотеза, на которую меня навел твой милый треп. Хочешь, мы ее прямо сейчас и проверим? Мы ее быстренько проверим, а потом покатаемся, что ли… Хотя нет, ты тоже на машине. Тогда посидим в кафе, чтобы не замерзнуть. На самом деле я очень хочу пригласить тебя к себе домой. Ни-ни-ни, никаких глупостей, только чай с вишневым вареньем. Но должен предупредить, что тебе у меня может показаться скучно. Кроме варенья, мне нечем будет тебя развлечь. Видишь ли, у меня нет художественных фильмов для просмотра, ну совсем. То есть абсолютно. Раньше у меня их было без счета, но я их стер, все до единого. А Алина, не поняв ничего про фильмы, подумала, что, если он предложит ей просмотреть видеоряд острых моментов с позапрошлогоднего полуфинала на кубок УЕФА, она, наверное, согласится. Чернильница оказалась именно там, где и должна была быть, – под крышкой старого, всеми забытого канализационного лючка, доживающего свой век у кромки бетонной отмостки с задней стороны типового пятиэтажного дома. Покрутив головой, Алина сориентировалась и поняла, что где-то рядом должен находиться дом Тамары Михайловны, вернее, ее покойного мужа Поляничева Александра. Егор не без труда откинул толстенькую скрипучую крышку. Узкий лаз вел вовсе не в глубокий колодец со ржавыми скобами вместо лестницы вниз, а укрывал углубление с толстой трубой и массивным вентилем на ней. На этой-то короне вентиля и возлежал сине-белый пакет из «Седьмого континента», в который была упакована чернильница, и, безусловно, это была именно та самая чернильница, доставившая всем столько хлопот.