Расхлябанность. Коллективная безответственность. И вынужденная взаимовыручка, когда одни закрывают глаза на промахи других, чтобы те в свою очередь не обратили внимания на промахи первых. И все накапливается, пока не достигает той точки, за которой наступает кризис. И что-то подсказывало Лотте, что здешняя точка весьма близка. Она все-таки бросила последний взгляд на панораму и решилась. Обошла робота. И мрачного вида блондинку, окруженную знакомыми девицами, наперебой ее утешавшими. Блондинка всхлипывала и жаловалась. Подруги ее слушали. Кивали. Совали конфеты и бокалы, в то же время обмениваясь тоскливыми взглядами. Лотта раскланялась с толстым физиком. А тот произнес: – Рисунок неправильный. – Простите? – это прозвучало так, будто человек говорил сам с собой, но Лотта привыкла быть вежливой. – Рисунок, – он вскинул руку, указывая куда-то в экран. – Или это запись, или рисунок неправильный. Видите, вон там? Лотта кивнула. Там она видела. Пусть даже не понимала, что именно нужно было разглядеть. – Вон там… точка… ага, это Шемета, она должна находиться чуть левее. Исходя из оптимального курса. А вот кольца Траты и вовсе не должно быть видно. Извините, – он робко улыбнулся и тут же смутился. – Я, наверное, ошибаюсь. Я часто ошибаюсь… хотя не в том, что касается звезд. – И каково отклонение? – Три с половиной градуса. Я знаю, что допуск идет в пределах трех градусов. Но это верхняя граница, которая гарантирует, что корабль сумеет встать на струну. – Конечно, может статься, что тонкая настройка будет осуществлена по достижении точки отправки… – толстяк неловко пожал плечами. – И вообще… это ведь не первое их путешествие, да? Волноваться не о чем. – Я тоже так думаю, – кивнула Лотта, убеждая себя же, что все будет именно так. И вправду ведь не первый полет. И не десятый. И даже не сотый. И предыдущие сто семьдесят три проходили без происшествий. Курс давно прошит в искусственных нейронах искина, а навигаторские программы просто не позволят отступить от него больше чем на те же безопасные три градуса. И все остальное – просто ощущения отдельного человека. А на Лотту слишком много всего навалилось, вот она и нервничает. Да еще разговор предстоящий. Она вздохнула. Обхватила себя за плечи. Нет, ей случалось нанимать людей и проводить собеседования, но… с теми, кто изначально хотел работать на корпорацию. А что-то подсказывало, Кахрай предложению не обрадуется. У него ведь обязательства. И даже если Лотта перекроет контракт, а она предложит вдвое или втрое больше, и вообще столько, сколько он скажет, но тогда что делать с ученым? С беспомощным по сути своей человеком, для которого Кахрай, возможно, был единственной связью с миром? Ученого было жаль. Себя еще жальче. Совесть вежливо молчала, позволяя Лотте самой разбираться. А разум нашептывал, что Лотта вполне может компенсировать все неудобства. Например, нанять сиделку. Двух. Да хоть передвижной госпиталь организовать… но совесть ехидно помалкивала. Оказавшись в коридоре перед каютой, Лотта велела себе успокоиться. Даже если Кахрай не согласится, он ведь не съест ее. Впрочем, спустя минуту Лотта уже не была так уверена. Кахрай возвышался над ней, как сигнальная башня над волнами. И руки на груди сложил. Нахмурился. – Добрый день, – сказала Лотта, чувствуя, что немеют колени. Прежде с ней подобного не случалось, но вряд ли следовало считать это онемение признаком большой любви. От любви заикание не появляется. И язык не присыхает к нёбу. – Точнее, вечер. Почти ночь. – Добрый, – согласился Кахрай. – А… я к вам. – Заметил. Издевается он, что ли? – Мне с вами нужно поговорить, – она сделала вдох и выпалила: – Сколько вы стоите? – Что? – Его брови сошлись на переносице. – Я хочу вас нанять, – Лотта поняла, что предыдущее ее высказывание прозвучало донельзя двусмысленно. – На время. Ничего такого… мне просто нужно сопровождение надежного человека. – Меня? – Вы выглядите надежным. – И человеком являюсь. Определенно издевается. Лотта вздохнула и сказала: – Может, впустите? – А вы с чулками? – В каком смысле? – чулки она как раз и не надела, потому как климат на корабле был стабильным, да и новые брючки сами по себе были хороши безо всяких чулок. – Ни в каком. Забудьте, – он посторонился, но не отступил, и Лотте пришлось протискиваться мимо, так близко, как никогда-то прежде она не стояла к другому человеку. Не считая доктора. И, быть может, старого бабушкиного приятеля, с которым Лотте позволялось танцевать. Но тот, сухонький старичок, знающий все о птицах Старого Света и правильных манерах, был безопасен. А здесь… здесь Лотта почувствовала, что сердце ее самым пошлым образом рухнуло в желудок, а потом вернулось в грудную клетку, как и положено приличному органу. И застучало. Засбоило. Может, уйти, пока она глупостей не натворила? Впрочем, Лотта догадывалась, что натворила уже изрядно глупостей. Убедившись, что в каюте ничего-то не изменилось, даже кресло с застывшей мумией ученого стояло на прежнем месте, Лотта присела. – Я попала в неожиданно… неприятную ситуацию. И имею все основания предполагать, что мои родственники желают от меня избавиться. Она выпрямила спину. И велела себе не смотреть на Кахрая, который по-прежнему застыл в дверях. И руки сцеплены. И… и вообще, мог бы сочувствие проявить к девушке, в беду попавшей. В книгах все герои проявляли сочувствие к девушкам, попавшим в беду, причем даже когда беда была не такой всеобъемлющей. А этот… неправильный. Лотта разозлилась. И на себя. И на него. И на ученого, который вдруг ожил и промычал что-то жалобно-мучительное, пробуждая совесть. – К сожалению, я повела себя не самым разумным образом, что и привело к нынешней ситуации, – Лотта сложила руки на коленях. – Реальность такова, что мои шансы вернуться домой… боюсь, без помощи не выйдет. – И зачем родне, – голос прозвучал неожиданно насмешливо, – убивать скромную писательницу? Лотта прикусила губу. Врать? Что-то подсказывало, что вранье все испортит. – Из-за денег. – Вам так хорошо платят? – Семейные капиталы, – Лотта поднялась. – Извините, кажется, я ошибалась… – Семейные, стало быть? – Кахрай заступил дорогу, и это как-то легко у него получилось. Вот он стоял в стороне, а вот уже перед Лоттой, и так, что носом она упирается в его грудь. Мелькнула мысль, что, в отличие от ее обладателя, грудь вполне себе годится для романа. Огромная. Массивная. Повышенной, так сказать, могучести.