– Позвольте мне высказать дикое предположение, – опередил его Фейнман, сидевший во втором ряду. – Неужели о синтезе? Добродушные Бете и Сербер рассмеялись, и даже Теллер улыбнулся: – Совершенно верно. Но, думаю, многие порадуются тому, что я не намерен обсуждать вопросы, связанные с супербомбой. Я предлагаю поговорить о солнышке. – И чтобы Гровз был Отцом, а Оппи – Святым Духом? – съехидничал Фейнман, притворившись, будто из-за страшного акцента Теллера ему послышалось «о сыночке». – Не о сыне, тем более Божьем, – ответил Теллер, продолжая улыбаться, – а о Солнце, которое светит нам с неба. – Как и Святая Троица, – продолжал острить Фейнман. Он для вящего впечатления воздел руки, имитируя благоговение, тем самым заставив снова рассмеяться часть присутствующих ученых. – Я занимался изучением солнечных спектров, – продолжил Теллер, перехватив покрепче бразды правления. – Как-никак Солнце – это всего лишь огромный реактор для атомного синтеза. Этому вопросу уделил немало внимания и наш друг Ханс, присутствующий здесь. – Эта работа весьма осветила мой кругозор, – сказал Бете, который всегда был необычайно доволен собой, если ему удавалось пошутить по-английски. Его статья 1939 года «Производство энергии в звездах» единодушно считалась одной из лучших публикаций по этой теме. – Да, – продолжал Теллер. – Но результаты Ханса, изучавшего солнечные спектры до войны, отличаются от тех, которые зафиксированы на недавних пластинках, полученных из обсерваторий Маунт-Вильсон и Мак-Мата-Халберта, с которыми работал я. Заодно я проверил кое-какие из старых пластинок, сделанных еще до публикации Ханса. Взгляните. Готовясь к сегодняшнему коллоквиуму, Теллер с разрешения Оппенгеймера заказал в фотолаборатории базы слайд, демонстрирующий три различных набора солнечных спектров. Сейчас он вставил его в проектор «Кодак» и включил. Все уставились на полотно экрана, свисающего с потолка, где появились три горизонтальные полосы в оттенках серого, прерываемые вертикальными линиями различной степени затемнения. Даже с первого взгляда было очевидно, что верхняя и нижняя части почти одинаковы, а вот та, что посередине, казалась сложнее. Около верхней имелась подпись «1929», средней – «1938», а на нижней – нынешняя дата, «1945». Присутствующие сразу заговорили. – Вы нас разыгрываете, – сказал Ферми. – Средняя линия не имеет отношения к нашему Солнцу, это звезда класса F. – Представьте себе, это наше Солнце, – заверил его Бете, сидевший в третьем ряду. – Совершенно бесспорно, эту спектрограмму я делал лично. – В таком случае как соотнести ее с теми, что были сделаны до и после? – требовательно спросил Ферми. – У вас сильные линии поглощения углерода, а на верхнем и нижнем снимке их практически нет. – Интригует, не правда ли? – ответил Теллер. – Естественно, мы ведь лишь двадцать лет назад узнали, из чего состоят звезды. – Сесилия Пейн-Гапошкина определила, что звезды почти полностью состоят из водорода и гелия; до этого предполагалось, что Солнце (хотя оно, естественно, намного горячее) по составу сходно с Землей, поскольку они, предположительно, родились из одного и того же сгущающегося облака материи. – Причем из этих двадцати лет нужно вычесть последние шесть: с тех пор как в Европе началась война, почти никаких данных не добавлялось. – Он посмотрел на коллег. – В любом случае очевидно, что, если мы хотим когда-нибудь воспроизвести термоядерный синтез здесь, на Земле, мы должны правильно понимать, как это происходит в природе. Недавно я разработал набор уравнений, которые, как мне кажется, точно описывают этот процесс, но они не учитывают спектры Ханса или, как я теперь определил, проконсультировавшись с рядом экспертов, больше того – любые спектрограммы Солнца, сделанные в период с января по апрель 1938 года. По отношению к периодам до и после этого интервала мои протон-протонные уравнения работали, но в этот отрезок времени с Солнцем случилось что-то, заставившее его временно нагреться настолько, чтобы там заработал термоядерный синтез по циклу C-N-O. – Если бы Солнце нагрелось настолько, мы не могли бы этого не заметить, – сказал Оппи, сидевший в первом ряду, и, повернувшись на стуле, обвел взглядом сидевших позади. – Изменение сказалось бы на земном климате. – Представьте себе, оно сказалось, – ответил Теллер. – Мой друг Джонни фон Нейман из Института перспективных исследований в последнее время очень увлекся прогнозированием погоды и внимательно изучал метеорологические данные прошлых лет. Он говорит, что тот период действительно оказался теплее нормы в статистически значимой степени, хотя воздействие ощущалось больше в Южном полушарии, чем здесь. – Это естественно, – вставил Альварес, – ведь во время нашей зимы к Солнцу обращено Южное полушарие. Теллер кивнул: – Совершенно верно. Еще та зима была исключительной по части северных сияний. Так что мы имеем дело с интересной аномалией. Солнце несколько месяцев лихорадило, у него была повышенная температура. Теперь вопрос: почему это случилось? Оппи имел немалое преимущество перед всеми остальными: он уже видел две спектрограммы, а также обдумывал проблему с того самого дня, когда пришло письмо от Эйнштейна. Тем не менее только сейчас, когда он увидел все три спектрограммы сразу, в его мозгу что-то щелкнуло. – Значит, – сказал он, – проблема не в расчетах Теллера. – Совершенно верно, – самодовольно отозвался Теллер. – Но и не в спектрограммах Бете, – продолжал Оппи. Все внимание сразу переключилось на него. – Проблема, – сказал он, – в самом Солнце. И мне кажется, я знаю, в чем она состоит. Тишина воцарилась такая, что стало слышно жужжание вентиляторов под потолком и шипение диапроектора. – Что ты имеешь в виду? – прервал затянувшуюся паузу Боб Сербер. Оппи показал на экран: – Посмотри сюда, Боб. Мы с тобой вместе писали статью, в которой опровергали гипотезу Льва Ландау, заявившего, что Солнце обладает нейтронным ядром. – Эту гипотезу высказывал не только Ландау, – сказал Бете. – Первым с этим предположением выступил Фриц Цвикки. Оппи лишь отмахнулся – он терпеть не мог Цвикки – и продолжал говорить, глядя на Сербера: – И мы доказали, что такое ядро могло бы составлять не больше одной десятой солнечной массы. В большей пропорции оно… – …Будет нештабильно, – прошепелявил Сербер, и Оппи увидел, что в глазах его старого друга вспыхнул огонек понимания. – Точно. Нестабильность, которая потребовала бы разрешения – разрешения, которое, вероятно, повысило бы температуру Солнца на короткий период. – Период, в ходе которого я сделал свои спектрограммы и выявил углеродно-неоново-кислородный синтез в качестве главного источника солнечной энергии. – Верно, – сказал Оппи и несколько раз пыхнул трубкой. – Но эта нестабильность должна погаситься путем… – …выброса части массы из ядра, – подхватил Теллер. – Вырожденная материя не может сохраняться, если ее слишком мало, и поэтому она вырывается наружу. – Но Солнце большое, – сказал Оппи. – И какое бы ни было его нейтронное ядро, когда-то, давным-давно, оно было маленьким, может быть, даже меньше одной тысячной солнечной массы по теории Ландау, но, безусловно, с учетом того, что оно оказалось нестабильным, где-то между этой самой тысячной Ландау и нашей с Бобом одной десятой. Но пусть даже на него приходится десятая часть солнечной массы; если бы это была вырожденная материя, то ядро было бы крошечным – всего несколько километров в поперечнике в центре Солнца, диаметр которого составляет один и четыре десятых миллиона километров. – Нейтронное ядро обычно образуется при имплозивном воздействии, – сказал Теллер. – Таком же, как у Кистяковски – на плутониевое ядро в «Толстяке»… – Но за имплозией следует мощная эксплозия, – сказал Сербер, – а этого не случилось. – Не случилось? – повторил Оппи. – А я думаю, что как раз случилось. Боб, тебе это известно, но кто-то из остальных может не знать. Моя выпускная диссертация в Геттингенском университете называлась Zur Quantentheorie kontinuierlicher Spektren – «О квантовой теории непрерывных спектров» – и была в основном посвящена проницаемости поверхностей звезд для их внутреннего излучения. Видимая поверхность Солнца – это его фотосфера, а то, что находится под нею, от нас скрыто. Но если допустить, что временное повышение температуры, позволяющее осуществляться углеродно-неоново-кислородному синтезу, вызвано выделением энергии при взрыве, и посчитать… Пока он говорил это, Ханс Бете, авторитетнейший во всем мире эксперт по реакциям ядерного синтеза на Солнце, уже быстро манипулировал с логарифмической линейкой. – Но если посчитать, – сказал Бете уверенным твердым тоном, как бывало всегда, когда дело касалось физики, – исходя из вероятных размеров нейтронного ядра по теориям Цвикки, Ландау, Оппенгеймера с Бобом, а также величины повышения температуры, которое я обнаружил, и учесть ту непроницаемость, которую исследовал Оппи, мы получим значение, показывающее, когда выбрасываемое наружу взрывом выродившееся ранее вещество сможет завершить прохождение через основную часть солнечного тела и ударить изнутри по фотосфере. – И?.. – спросил Сербер. – Плюс или минус? – сказал Бете. – Прибавить или вычесть? Я бы сказал, лет через девяносто или около того – с того момента, когда началась кратковременная аномалия солнечной температуры, то есть с 1938 года. Скажем, через восемьдесят два года или около того. – То есть в 2028 году, – сказал Сербер. – Да, где-то так, – согласился Бете. – 2027, 2028, 2029. – И насколько сильным будет этот удар? – спросил Сербер. Бете вновь взялся за логарифмическую линейку. Оппи вынул из кармана свою. Теллер взял мел и принялся писать на большой доске, висевшей на сцене сбоку, рядом с экраном, а остальные считали на бумаге карандашами и авторучками. – Сильным, – заявил Бете с воодушевлением отличника, завершающего ответ на экзамене. – Чертовски сильным, – подтвердил Оппи несколько секунд спустя. Сербер непристойно выругался и спросил: – У кого-нибудь еще получилась шестая степень? – Да, шестая, – отозвался Ферми. Оппи почувствовал, что у него сдавило грудь. Но его собственная логарифмическая линейка подтверждала результаты, полученные коллегами. – Поскольку поверхность Солнца – его фотосфера, его видимый диск – непроницаема для того, что происходит внутри, весь этот слой, всю фотосферу, вывернет изнутри наружу и отбросит. – Отбросит… – повторил Альварес, как будто пытался убедиться, что правильно расслышал сказанное. – Вот именно, – сказал Оппи. – Фотосфера имеет эффективную температуру 5,8 тысячи градусов по Кельвину, но ее выброс унесет с собой окружающую корону, температура которой составляет уже миллион по Кельвину. Естественно, выброшенная оболочка будет остывать по мере расширения, но останется достаточно горячей, чтобы расплавить поверхность любого каменистого тела до расстояния… – Он переместил движок, а затем передвинул стеклянный бегунок с кроваво-красной волосяной линией и получил ответ: – …примерно одна и две десятых астрономической единицы. – По определению, – зловеще произнес Альварес, – астрономическая единица – это расстояние от Солнца до Земли. – И значит… – проговорил Ферми. – …И значит, – подхватил Оппи, – Земля будет уничтожена сверхгорячим солнечным выбросом, и наша Луна, конечно, тоже. И обе внутренние планеты. – Меркурий и Венера, – подсказал Теллер. – А как насчет Марса? – осведомился Бете. – Сколько до него? – спросил Альварес. – Одна и четыре? – Скорее, полторы, – ответил Оппи. – Да, он должен остаться практически невредимым, хотя, думаю, там можно будет наблюдать роскошный фейерверк, когда разреженная плазма достигнет орбиты. – Поверхности Меркурия, Венеры, Земли и Луны будут разрушены, – сказал Теллер дрожащим от потрясения голосом и снова повернулся лицом к своим коллегам. Уничтожение, о котором они говорили, превышало своим масштабом даже то, что он мог себе представить. – Вы правы, – сказал Оппенгеймер. – Океаны испарятся, и все это случится году примерно в 2028-м. Вскоре Солнце успокоится и вернется к ровному свечению, как и прежде, но населенная поверхность Земли превратится в шлак. – На Венере может быть жизнь, – сказал Бете. – Не могу представить себе там ничего разумного, но тем не менее потерять другую… как это называется? Другую экосистему. Мы должны послать туда корабли, попытаться собрать образцы. – Ханс, ради бога, – сказал Альварес. – Мы потеряем свою экосистему. Бете кивнул и повернулся к Роберту. – Но все мы исходили в основном из данных, приведенных в ваших работах. Оппи, вы уверены в них? Ваши вычисления…