Уголки рта Теллера на лице с глазами, спрятанными за зелеными линзами, уныло опустились. – Ах, вы считаете, что все они в конце концов высвобождают силу атома и вскоре приходят к самоуничтожению. Оппи непроизвольно вздернул брови: такая версия не приходила ему в голову. – Нет, я предполагаю, что они были уничтожены. – Каким же образом? – Герлинг утверждает, что Земле и, следовательно, Солнцу 3,2 миллиарда лет, верно? А обнаруженная нами солнечная аномалия привязана к 1938 году, когда Отто Ган и Лиза Мейтнер открыли расщепление ядра. – И?.. – Так ведь получается замечательное совпадение, не правда ли: наше Солнце уничтожит нашу планету практически в тот же момент, в космическом масштабе, когда мы открыли атомную энергию. Возможно, когда обитатели планеты начинают постигать истинную природу атома и содержащейся в нем энергии, они становятся настолько опасными, что им уже нельзя позволить свободно обретаться во вселенной. – Позволить? – повторил Теллер с такой интонацией, будто это слово смутило его. – И в таких случаях вселенная предпочитает истребить цивилизацию. Они подошли к Бастьюб-роу. – Бросили бы вы, Оппи, читать всю эту восточную мистику. Оппенгеймер улыбнулся: – Может быть. – В любом случае мы должны дать бой, – сказал Теллер. – Если вселенная вздумает разделаться с нами, мы обязаны одолеть ее. А для этого нужно задействовать для начала ту самую коллекцию мозгов, которая у нас тут собрана. И вы можете возглавить нашу работу. – Простите, Эдвард, но не могу. Я один раз уже попытался спасти мир, и… – Оппи, не отказывайтесь. – Теллер опять обвел Гору взмахом руки. – Все это не должно закончиться вот так. – Для меня это уже закончилось. Может быть, пришло время отпустить человечество, а может, и нет, но меня определенно пора отпустить. – Он умолк было, но решил, что такая новость очень скоро станет всеобщим достоянием. – Сегодня утром я отправил Гровзу заявление об отставке. * * * Перед скромным домиком под названием Фуллер-Лодж громоздилась приземистая платформа, напоминающая аллигатора, греющегося на осеннем солнце. Позади нее безвольно свисали с шестов в неподвижном воздухе флаги всех сорока восьми штатов. Гровз, в темно-коричневой повседневной генеральской форме, в пилотке, стоял на трибуне перед огромной толпой, собравшейся, чтобы попрощаться с Оппенгеймером. Впереди несколько сотен человек сидели на складных стульях, за их спинами стояли все остальные, а позади возвышались скалистые, поросшие соснами горы Сангре-де-Кристо. – А вот еще одна награда, – проревел Гровз в три микрофона, поднимая мясистую руку, – помимо Премии «Е» от армии и флота[36] за выдающиеся достижения, – он улыбнулся Оппи, – благодарственная грамота от мистера Паттерсона, военного министра. Гровз принялся зачитывать текст. Оппи слушал его со стеклянными глазами. Он не стал заранее сочинять благодарственную речь и сейчас собирал в уме тезисы. Он верил, что, когда потребуется, нужные слова придут и, возможно, они все еще придут, но прошлой ночью он плохо спал, и во сне его преследовали лица японских детей, которые никогда не повзрослеют. Был – черт возьми, действительно был – смысл бомбить Хиросиму, но Нагасаки – это… это? Он долго подбирал термин, не нашел ни в одном из шести знакомых ему языков и поэтому придумал неологизм: сверхубийство. – Роберт! – вырвал его из задумчивости голос Гровза. Возможно, генерал окликнул его уже во второй раз. Оппенгеймер поднялся со стула. Он намеревался уверенно взойти на сцену, но поймал себя на том, что волочит ноги и кромка его слишком длинных серых брюк касается земли. Преодолев три ступеньки, он взял у Гровза красиво оформленное в виде свитка послание и позволил генералу крепко пожать ему руку. Когда рука освободилась, он поднял ее, и аплодисменты стихли. Гровз отошел в сторону. – С признательностью и благодарностью, – сказал Оппи, наклоняясь к микрофонам, – я от лица всех мужчин и женщин, чьими трудами и сердцами был достигнут успех, – он жестом указал на собравшихся перед трибуной, – принимаю это послание для Лос-Аламосской лаборатории. Мы надеемся, – продолжил он, – что в предстоящие годы сможем, глядя на этот свиток, гордиться всем тем, что он собой воплощает. Он обвел взглядом толпу. Здесь была добрая тысяча ученых, все еще остававшихся на Горе, а также сотни мужчин и женщин в форме и примерно столько же работавших здесь по хозяйству местных жителей, в основном смешанных индейских и мексиканских кровей. На сцене рядом с Гровзом стояли Кен Николсон, Дик Парсонс, президент Калифорнийского университета Роберт Спроул и другие. – Сегодня, – продолжал Оппи, – эта гордость должна сдерживаться глубоким беспокойством. Если атомные бомбы будут добавлены в качестве нового оружия в арсеналы воюющего мира или в арсеналы наций, готовящихся к войне, то наступит время, когда человечество будет… – Он сделал паузу, размышляя, не хватил ли он через край, но не слишком ли рано пришло ему в голову это слово. Но нет. – Будет проклинать имена Лос-Аламоса и Хиросимы. По толпе пробежало волнение; конечно же, подумал он, никто не ожидал услышать от него такое. Но сейчас ему представилась уникальная возможность, поскольку прессе впервые было позволено освещать мероприятие на Горе, а начальство, прибывшее вместе с Гровзом из Вашингтона, сидело в первом ряду. Оппи знал, что недавно лишился изрядного количества друзей среди своих коллег из-за того, что поддержал законопроект Мэя – Джонсона, который две недели назад военное министерство представило конгрессу. Если он будет принят, то гражданские власти США фактически лишатся контроля над атомной энергией, он окажется в руках военных. Но он, Дж. Роберт Оппенгеймер, которого уже рекламировали как «отца атомной бомбы», видит проблему гораздо шире, и сейчас у него есть идеальный шанс сформулировать свое видение. Не исключено, что внутренняя часть Солнечной системы не переживет предстоящее столетие, но человечеству совершенно незачем самому прекращать свое существование с помощью атомного оружия – по крайней мере, если оно может этому помешать. – Народы этого мира должны объединиться, иначе они погибнут. Эти слова написала война, опустошившая так много земель. Атомная бомба сделала их понятными всем людям. Все молчали; слышен был только шелест листьев тополей, да изредка вскрикивал в вышине одиноко парящий коршун. – Подобные слова звучали много раз. Их говорили другие люди в другие времена, о других войнах, о другом оружии. Им не удалось настоять на своем. И сейчас некоторые, введенные в заблуждение ложным пониманием истории, считают, что их опять ждет неудача. – Он поднял голову, так что свет солнца осветил его глаза, прикрытые до тех пор тенью широких полей шляпы. – Мы не должны поддаваться пессимизму. Наша работа направлена… направлена на объединение мира перед лицом общей опасности, мы привержены закону и человечности. Он сошел с трибуны под гром единодушной овации. Сидевшие в первых рядах встали, наконец-то закрыв от его взгляда Сангре-де-Кристо, Кровь Христову. Глава 19 Я никогда не видел человека в столь нервном состоянии, в каком пребывал Оппенгеймер. Казалось, он чувствовал неотвратимость уничтожения всей человеческой расы. Генри Э. Уоллес – Итак, это званый обед! – заявил Лео Силард. Оппи, случайно услышав эту реплику, посмотрел на невысокого венгра, не поняв, что тот имел в виду: обилие блюд, расставленных на столах этого зала в Вашингтоне, или список звездных гостей. Помимо Силарда и Оппи здесь присутствовали нобелевские лауреаты Энрико Ферми и Гарольд Юри, а также Эд Кондон, полдюжины сенаторов Соединенных Штатов и бывший вице-президент Генри А. Уоллес. Дирижировал всем происходившим Уотсон Дэвис из информационного агентства «Сайенс сервис». Обед был устроен для того, чтобы ввести в курс дела нескольких сенаторов, и, хотя Чарльз Тоби, республиканец из Нью-Хэмпшира, открыл его словами: «Похоже, у нас беспартийный вопрос», вскоре разгорелись жаркие дебаты – но в основном среди ученых, а не политиков. Ферми присоединился к Оппи в поддержке законопроекта Мэя – Джонсона, тогда как Юри, Кондон и, яростнее всех, Силард были против. Поданные блюда – салат «Уолдорф», мэнский лобстер и изумительный бифштекс – были съедены с большим аппетитом, и Оппи вскоре стало ясно, что выигрывает сторона Лео. Усугубляло положение и то, что они по-настоящему не разговаривали после беседы на повышенных тонах, что состоялась между ними здесь же, в Вашингтоне, в мае. Послевкусие от той встречи и вдобавок тот факт, что Оппенгеймер запретил распространение на Горе его петиции, призывающей к демонстрации бомбы вместо ее боевого применения, о чем Силард точно знал, придавали его пылким речам еще большую убедительность, чем обычно. Оппи пытался, по обыкновению, отвечать уклончиво, сглаживая острые углы, но сенаторы, которым, вероятно, подобные маневры надоели в их повседневной жизни, явно прониклись симпатией к экспансивному венгру. Когда обед завершился, Оппи подошел к Силарду, который, стоя у окна, любовался ночным освещением столицы. – Нам надо поговорить. – Роберт, мы уже говорили. – Кое-что… осталось недоговоренным. В каком отеле вы остановились? – Я всегда останавливаюсь в «Уордмэн-парке». – Я провожу вас. – В таком случае я возьму Юри в качестве арбитра! – бросил Силард. Юри был химиком, но катализатором научного творчества ученых являлся именно Силард, его огромный творческий потенциал вызвал у других столь же глубокие озарения. – Нет, Лео, с глазу на глаз. Силард надолго задумался, а потом кивнул: – Я возьму плащ. * * * Оппенгеймера более чем устраивала возможность говорить вполголоса, пока они с Лео шли по Вудли-роуд; можно было не сомневаться, что если кто-то и услышит обрывки их разговора, который они вели на немецком, то не поймет смысла. А вот в отеле оказалось, что бар переполнен, и поэтому они решили подняться в номер Силарда. Оппи отметил, что обстановка там гораздо вычурнее, чем у него в «Статлере»; пристрастие венгра к декадентским стилям было широко известно. Через открытую дверь ванной он увидел, что ванна наполнена горячей водой; об этом Лео, должно быть, распорядился заранее. Возле окна стояло массивное мягкое кресло, а перед письменным столом – деревянное, украшенное элегантной резьбой. Лео сел в мягкое, Оппи досталось второе. Занавески были раздвинуты, через открытое окно в комнату вливался прохладный октябрьский воздух. – Лично я умыл руки, – сказал Оппи, – а вот вам следует кое-что узнать. – Неужели? – отозвался Силард. – Да. Это… – Оппи сделал паузу, подбирая слово, – пожалуй… забавно. И трудно укладывается в слова. Очень уж дерзко. В общем, миру скоро придет конец. – Это совершенно бесспорно, – согласился Силард, – если мы дадим военным возможность распоряжаться атомной энергией. – Нет, нет, это никак не связано ни с военными, ни с бомбой. Дело в Солнце. Мы в Лос-Аламосе обнаружили, что в недрах Солнца, содержащих вырожденную нейтронную массу, идет взрывная активность. Через восемьдесят-девяносто лет вещество прорвется сквозь поверхность и вытолкнет наружу фотосферу и корону. Общая потеря солнечной массы будет незначительной, но перегретая плазма захлестнет внутреннюю часть Солнечной системы и уничтожит все вплоть до земной орбиты. – Полагаю, что это ошибка. – Очень хотелось бы на это надеяться. Однако позвольте представить вам обоснования.