Лео кивнул и удалился, шаркая ногами по паркету. – А вы? – спросил Эйнштейн у генерала. – Мы занимались организационными вопросами, – ответил вместо него Оппи, – а сейчас идем в Олден-Мэнор. Пора перекусить. – Ну и марш отсюда! – приказал Эйнштейн. – Убирайтесь! Все! Здесь место для размышлений, а не для ругани. * * * В Олден-Мэноре имелись еще три спальни, и, поскольку обсуждение затянулось, генерал Гровз и полковник Николс остались ночевать. Когда военные ушли спать, Оппи и Китти ушли к себе и проговорили еще почти до двух часов ночи. – Гровз совсем спятил? – спросила Китти, приподнявшись на локтях. – Он что, действительно ожидает, что ты снова будешь руководить засекреченной работой, чтоб ей пусто было? Оппи уставился в темный прямоугольник потолка: – Мы долго крутили и вертели, но – да. Именно так оно и будет. Лучше тайна, чем паника, которая непременно начнется, если мы преждевременно объявим о том, что спасти удастся лишь малую часть человечества. – Иисус… – пробормотала Китти. – Я знаю, что это нелегко, – продолжал Оппи, – для всех нас. Ну а для меня особенно. – Почему? – Нужно стараться помешать другим докопаться до солнечной нестабильности, а для этого придется тщательно следить за тем, чтобы основополагающие исследования, которые привели к ее открытию, не попадали в поле зрения научного мира. – Их можно засекретить? – Нет, нет, уже поздно. Они уже опубликованы… мною. Китти вопросительно хмыкнула, и Роберт объяснил: – В тридцать восьмом и тридцать девятом годах я опубликовал три статьи с Сербером, Волкоффом и Снайдером. Любой желающий может прочитать их в «Физикал ривью». И любой сколько-нибудь квалифицированный физик, внимательно ознакомившийся с этими материалами и понимающий, что в них говорится, а также имеющий доступ к солнечным спектрам, снятым в период, когда Ханс Бете считал, что в Солнце стабильно идет термоядерный синтез C-N-O, установит связь между тем и этим. – Но эти статьи… Роберт, ведь это же ступенька прямо к Нобелевской премии. Першение у него в горле вдруг сделалось гораздо сильнее, чем обычно. – Я знаю, – сказал он мягким тоном. Голос в темноте: – Но, черт возьми, ты же заслужил ее. – Да, – еще мягче ответил Оппи. – Да, но… – Но что? Помилуй бог, ты же не можешь скрыть от мира эти открытия. Ты же сам сказал: они уже опубликованы. – Увы. И поэтому мы должны… – Он тяжело вздохнул, выжав из груди весь воздух, выкинув вместе с ним и свою самую заветную мечту. – Мы постараемся дезавуировать их. – А это что еще за чертовщина? – По крайней мере, название сохранится: «предел Оппенгеймера – Волкоффа». Он определяет максимум массы нейтронного ядра. По нашим с Джорджем расчетам, он соответствует 0,7 массы Солнца, а это значит, что Солнце действительно может иметь нечто вроде скрытого нейтронного ядра, которое постулировал Лев Ландау. Но мы также вычислили в связи с этим и нижний предел для стабильного нейтронного ядра, и он составил 0,1 массы Солнца. Так что мы попросим нескольких уважаемых людей опубликовать в журналах статьи, где будет предполагаться большее значение сильного ядерного взаимодействия в сердце звезд, так что верхний предел, предел Оппенгеймера – Волкоффа, будет казаться выше – 1,4 или 1,5 или даже более того. Это, в свою очередь, выведет минимальную стабильную массу за пределы солнечного диапазона. Это гарантирует, что фанатичные аспиранты не смогут случайно докопаться до того, что произойдет в очень скором времени. – А как же ты? Твоя Нобелевская премия? Медаль? Слава? Деньги, наконец? Роберт закрыл глаза и процитировал из «Гиты»: Побеждай врагов с оружием в руках… Всецело овладей науками И разнообразными искусствами… Тебе все это посильно, но только лишь сила кармы Способна предотвратить то, чему не суждено случиться, И заставить сбыться то, чему суждено. Китти повернулась на бок, отвернувшись от Роберта, и медленно вздохнула с таким звуком, будто что-то шептала. В ту ночь она больше не сказала ни слова. Глава 30 Мы познали грех гордыни. Мы гордились тем, что полагали, будто знаем, что хорошо для человека. Это не является естественным занятием ученого. Дж. Роберт Оппенгеймер – Черт вас возьми, Оппенгеймер, я же сказал: нет! Оппи был обескуражен. За все годы знакомства с Гровзом ему крайне редко доводилось слышать, чтобы генерал поминал нечистую силу, а такого, чтобы он назвал его просто по фамилии, без «доктора» или «профессора», и вовсе не бывало. Он постарался говорить как можно более умиротворяющим тоном: – Нам позарез необходим человек, способный витать в облаках, а Силарду в этом нет равных. Мы же ставим себе цель решить эту проблему, а для этого потребуются свежие идеи и новые подходы, которые он способен рожать, как никто другой. Допустим… допустим, я смогу устроить так, чтобы вы с ним почти не встречались? – Каким образом? – сварливо поинтересовался Гровз. В этот момент в комнату вошел повар с очередной порцией кофе. Китти гуляла с детьми, а полковник Николс по поручению генерала отправился в Принстон. – Ну, скажем, я выделю Лео его собственную группу в институте, но не в Фулд-холле? Соберем туда белых ворон вроде него и оставим перебрасываться идеями друг с другом. Если у них ничего не получится, что ж. – Он улыбнулся Гровзу, который как-то раз попенял Оппи, что тот совершенно не разбирается в спорте. – Нет пользы, но ведь нет и вреда. Оппи заметил, что верхняя губа генерала под усами дрогнула в улыбке – собеседник уловил и оценил спортивную метафору. Но всплеск хорошего настроения оказался совсем кратким. – Силард попросту опасен. – Я знаю, что вы так считаете, – ответил Оппи. Они сидели в гостиной Олден-Мэнора с выкрашенными в белый цвет, как и в большинстве помещений особняка, стенами и скрипучим полом из дубовых досок. Над мраморным камином висел закатный пейзаж кисти Ван Гога, входивший ранее в отцовскую коллекцию. Перед тем как перейти в ИПИ, дом служил резиденцией губернатора Нью-Джерси. Ну а Фрэнк Эйделотт, хоть все еще продолжал формально выполнять свои директорские обязанности, уже переехал отсюда вместе с женой в апартаменты в Принстоне, рядом с квакерской церковью, к которой принадлежал. – Насколько мне известно, – продолжал Оппи, – вы около года назад просили Конанта, чтобы тот взял Силарда на работу в Гарвард, и тем самым его вывели бы из Манхэттенского проекта. Гровз свел брови вместе с видом человека, который почувствовал, что его доверие грубо обмануто. А ведь Оппи слышал, что генерал предлагал даже сохранить за Силардом правительственную зарплату, лишь бы Гарвард согласился взять его. – В таком случае вы должны знать, – ответил Гровз, – что доктор Конант рассмеялся мне в лицо и сказал, что я ни за какие деньги не уговорю его взять на себя головную боль по имени Силард и что на это не согласится никакой другой университет. – Ну а я хочу взять его, – сказал Оппи. – Сюда, в Институт перспективных исследований, где будет уместна и его склонность к перипатетическим размышлениям. Откровенно говоря, сюда, для этой почвы – я говорю и в прямом, и в переносном смысле, – он подходит куда лучше, чем вы или я. К тому же он доподлинно знает, чем мы тут занимаемся, а вы совершенно прямо дали понять, что будете настаивать на секретности этой работы. Ну а с этой точки зрения держать его здесь, на глазах, будет куда безопаснее, чем отправить куда-нибудь далеко. Гровз погрозил собеседнику пальцем: – Но государственная казна не выделит на его содержание ни единого пенни. – Нет, нет. Все расходы на содержание этой группы пойдут из моего директорского фонда. – И как вы собираетесь назвать эту группу? – спросил Гровз. – Приют лунатиков? Или прямо: Сумасшедший дом? Оппи чуть заметно улыбнулся: – Мне понравилось кодовое название, которое выдумали британцы: «Трубные сплавы». Как вам такое название: «Скрепляющий цемент»? – Он закрыл глаза и процитировал две строки из «Анатомии мира», которую Джон Донн, любимый поэт Джин, посвятил безвременно умершей молодой женщине: