– О, никакой спешки нет. – На сей раз Стросс попытался изобразить великодушие. – Располагайте своим временем. Я вернусь домой к восьми вечера. Почему бы вам тогда не сообщить мне о вашем решении? – К восьми? – Оппи почувствовал, что его глаза широко раскрылись. – Сейчас, – он посмотрел на наручные часы, – почти четыре. Я… – Он сглотнул и обнаружил, что к нему возвращаются силы. – Мне необходимо посоветоваться с юристом. – Конечно, конечно, – согласился Стросс. – Насколько я понимаю, вы приехали из Принстона поездом. Может быть, вас подвезти? Я попрошу своего шофера отвезти вас, куда вам понадобится. «Неужели? – подумал Оппи. – Неужели он отвезет меня прямо в Перро-Кальенте? Далеко-далеко, прочь от всего этого безумия? Туда, где мир и покой?» – Благодарю вас, – деревянным голосом сказал Оппи и поднялся. – Вы очень любезны. – Он хотел взять письмо с обвинениями, но Стросс остановил его руку. – К сожалению, мы не можем разрешить вам взять это с собой. Оставлять без контроля неутвержденный документ… это может привести к, так сказать, недоразумениям. – То есть, обсуждая вопрос с консультантом, я должен полагаться исключительно на свою память? – И это говорите вы? Доктор, с вашим-то интеллектом вы должны помнить все до мелочей, скажете, нет? «Нет, – подумал Оппи, глядя на Стросса. – Но ты, несомненно, помнишь все». * * * Китти приехала в Вашингтон вместе с Робертом. В тот вечер она была в гостях у Герберта Маркса, поверенного Оппи, жившего в Джорджтауне. Энн, жена Герба, служила на Горе секретаршей Оппи. – Чушь это все, – сказал Герб. – Вы спасли эту страну, а теперь какой-то идиот, взбесившийся от мании величия, пытается опорочить вас. – Ты не можешь просто сдаться, – сказала Китти. Герб и Энн не были посвящены в проект «Арбор», поэтому Китти добавила неопределенно и в то же время многозначительно: – Ведь на карту поставлено так много! Энн согласилась с ними: – Начать хотя бы с того, что самим своим существованием атомные секреты не менее чем наполовину обязаны вам! Без всего того, чего мы достигли под вашим руководством в Лос-Аламосе, атомной бомбы просто не было бы. – Они сидели вокруг маленького столика со складными ножками вроде тех, которые ставят для игры в бридж. Оппи занимал восточное кресло. Энн, сидевшая на севере, положила ладонь ему на руку. – Уйти в отставку было бы ошибкой с вашей стороны. Вокруг Эйзенхауэра слишком много поджигателей войны; они постоянно дуют ему в уши, и ему необходимо слышать ваш голос. – Не знаю, – ответил Оппи и сам услышал в своем голосе смертельную усталость. У него вырвались слова, навсегда врезавшиеся ему в память, но не знакомые никому другому из сидевших за столом, фраза из предсмертной записки Джин, написанной много лет назад: – Мне все опротивело. – Не волнуйтесь так, – сказал Герб. – Мы подготовим ответ, дадим им знать, что вы хотите – нет, черт возьми, требуете! – слушаний. Нельзя же вот так взять и смахнуть Дж. Роберта Оппенгеймера, словно пешку с доски! Оппи попытался приподнять уголки губ, изображая улыбку, но, кажется, у него это не получилось. Но в любом случае Стросс может исходить пеной у телефона хоть до утра: ответ будет доставлен в письменном виде завтра утром. На его составление ушло несколько часов. Оппи чем дальше, тем больше впадал в растерянность, и бразды правления перехватила Китти, решительно отвергавшая все, что могло показаться шатким в юридическом плане. Он отказывался уходить в отставку, и Стросс с Николсом, эти гнусные, коварные мерзавцы – эта парочка подонков, – знали причину. – Пиши, – сказала Китти, обращаясь к Энн, которая прекрасно владела стенографией. – Я самым серьезным образом обдумал предложенную альтернативу. В сложившихся обстоятельствах такой образ действий означал бы, что я полагаю… – Принимаю и подтверждаю, – подсказал Герб. – Да, да, – согласилась Китти. – Что я принимаю и подтверждаю, будто не гожусь для работы на правительство, на службе которого нахожусь уже… Роберт? Он с трудом прикинул в уме числа. – Двенадцать лет. – …Около двенадцати лет. Я не могу на это пойти. – Точно, – поддакнула Энн, не переставая писать. – В задницу их! Китти кивнула и продолжила: – Будь я таким недостойным человеком, вряд ли я мог бы столь самозабвенно служить нашей стране… – Или быть директором, – подсказал Герб. – Верно, – согласилась Китти. – Или быть директором института в Принстоне, или выступать, как это неоднократно было, во благо науки. – И нашей страны, – добавила Энн. – Да! Прекрасно… во благо нашей науки и нашей страны. – Оппи! Как, по-вашему, прилично звучит? «Я хотела жить… и отдавать, но… не имела… сил для этого». Роберт поднялся. – Считайте меня мертвым, – объявил он. Они уже договорились с Марксами о ночлеге, и он, собрав последние силы, побрел в гостевую спальню. * * * Китти в кухне дома Марксов наливала себе очередной бокал вина и вдруг услышала грохот. Она взлетела по лестнице и столкнулась наверху с Энн и Гербертом. В гостевой спальне никого не было, и дверь примыкающей к ней ванной оказалась закрыта. – Роберт! – позвала Китти, барабаня костяшками пальцев по белой двери. – Роберт! Ответа не последовало. Она попыталась открыть дверь и в первый момент подумала, что муж запер ее, – но нет! Что-то лежало на полу и не позволяло открыть дверь. О боже! Это же тело Роберта! Он упал или потерял сознание. Втроем они смогли толкнуть дверь – и отодвинуть ее мужа! – и проскользнуть внутрь. Роберт скрючился, неестественно разбросав длинные руки и ноги, но все же дышал. В этот вечер они все немало выпили, Роберт даже больше, чем обычно, и – черт возьми! – рядом валялся открытый и – твою мать! – пустой флакон из-под прописанных Китти снотворных таблеток. – Вызывайте доктора! – крикнула она. – Скорее! Энн кинулась к телефону, а Китти и Герб подняли Роберта на ноги, отволокли в гостиную и усадили на короткую кожаную кушетку. Вскоре он более-менее очнулся и попытался говорить, но лишь невнятно бормотал. Китти вроде бы разобрала «избавиться» или «отделаться», и «жуткая боль», и совершенно безумный обрывок фразы «…истерзанный, истекающий кровью Иисус». Но она не поручилась бы, что правильно уловила слова. Глава 41 Беда Оппенгеймера состояла в том, что он любил женщину, которая совершенно не отвечала ему взаимностью, – правительство Соединенных Штатов. Альберт Эйнштейн Убогая комната, подумал Оппи, в самый раз для такой убогой затеи. Слушание проходило на втором этаже здания, называвшегося просто Т-3, одного из множества обветшавших сразу после постройки временных сооружений, слепленных в начале войны на Национальной аллее между монументом Вашингтона и мемориалом Линкольна. Комиссию по проверке допуска к секретной информации возглавлял Гордон Грей, президент Университета Северной Каролины. Ему было сорок четыре года – на пять лет меньше, чем Оппи. Он постучал деревянным молотком по круглой подставке. – Слушание возобновляется. Я хотел бы спросить доктора Оппенгеймера, желает ли на этом процессе он давать показания под присягой? Оппи кивнул: – Конечно. – Это необязательно для вас, – напомнил Грей. – Думаю, так будет лучше, – ответил Оппи и встал. – Дж. Роберт Оппенгеймер, клянетесь ли вы, что показания, которые вы дадите совету, будут правдой, только правдой и ничем, кроме правды, да поможет вам Бог? Он подозревал, что Бог, вероятно, не чувствовал себя обязанным Прометею какими-либо одолжениями, но Роберт полагал, что попросить не повредит. – Клянусь. Роджер Робб, ведущий юрисконсульт Комиссии по атомной энергии, мужчина сорока шести лет с резкими чертами лица и зачесанными назад темными волосами, не умел улыбаться. Если же он пытался это сделать, то получалась болезненная гримаса, как будто он только что получил футбольным мячом в живот. – Доктор, – сказал он, – позвольте мне задать вам прямой вопрос. Разве вы не знаете и разве вы не знали наверняка к 1943 году, что Коммунистическая партия служила инструментом шпионажа в этой стране? Грей и еще двое членов совета сидели за покрытым сукном столом красного дерева, перед ними громоздились черные папки с секретными документами. Еще два стола, сдвинутых вместе торцами, стояли посередине комнаты, с одной стороны сидели адвокаты Оппи и Китти, а с другой – Роджер Робб и косоглазый К. Артур Роландер, заместитель директора КАЭ по безопасности, который помогал готовить дело против Оппенгеймера. – Я не думал о такой возможности всерьез, – ответил Оппи, пытаясь говорить непринужденным тоном.