– Да, – ответила она, устремив неподвижный взгляд вперед, – это несомненно. Спуститься по лестнице было для Китти очень трудной задачей, и она демонстративно отдала костыли Гаррисону, а не мужу, и медленно прыгала со ступеньки на ступеньку, цепляясь одной рукой за поручень перил. Когда они вышли из здания и оказались на Национальной аллее, Оппи подвел итоги; тем же самым, как он заметил, занималась и Китти. Ярость, которой она полыхала несколько мгновений назад, утихла, и он увидел в ее глазах то же выражение, которое было у нее, когда они запирали дом на Уан-Игл-хилл, переезжая в Олден-Мэнор, – тоску и неуверенность в том, что они когда-нибудь вернутся сюда. Утром, когда они приехали на заседание, им казалось, что до Белого дома, расположенного к северу от времянки, где проходило разбирательство, совсем недалеко. А сейчас? Теперь он казался недосягаемо далеким. А находящийся восточнее купол Капитолия с таким же успехом мог располагаться на другом континенте, в другом мире. Отсюда его не было видно, но до сегодняшнего дня он находился всего в нескольких минутах на автомобиле, за Потомаком. И Пентагон, как он знал, тоже почти наверняка оказался вне его досягаемости. Эдвин Хаббл был прав: Вселенная расширяется – и все коридоры власти, все места, где Оппи совсем недавно мог находиться с полным правом, теперь отдалялись от него. * * * Среда, 21 апреля 1954 года, была кануном пятидесятого дня рождения Оппи. Вместо руководителя адвокатской группы Ллойда Гаррисона, который не смог сделать ничего полезного, на этом заседании Оппенгеймера представлял его давний личный адвокат Герб Маркс – тот самый, в доме которого он отравился снотворным. Это придало Оппи некоторую уверенность. Он также был доволен тем, что на вопросы Герба сейчас отвечал великий и ужасный Исидор Айзек Раби. – Доктор Раби, – сказал Герб, – вам случалось говорить с председателем Комиссии по атомной энергии Льюисом Строссом по поводу доктора Оппенгеймера? – Маркс произнес имя председателя в той самой невообразимой провинциальной манере, в какой тот именовал себя сам. – Совершенно верно, – заявил Раби. Когда Оппи не давал показаний, ему полагалось сидеть на продавленном диванчике позади свидетельской трибуны. Оттуда он не видел лиц свидетелей, но подозревал, что глаза Раби – почти такие же печальные и мудрые, как у Эйнштейна, – устремлены не на Герба Маркса, который, в конце концов, был всего лишь орудием, а на Гордона Грея, председателя совета по обеспечению благонадежности. – Я никогда не скрывал от мистера Стросса своего мнения о том, что, по моему мнению, приостановление допуска доктора Оппенгеймера – очень неразумный поступок и этого не следовало делать. Раби всегда говорил эмоционально, что нравилось Оппи даже в обычных обстоятельствах. Но сегодня нобелевский лауреат был в ударе. – Иными словами, мое мнение таково: он был консультантом, и если вы не хотите, чтобы этот парень консультировал вас, то не консультируйтесь у него. Точка! – Раби покачал головой и добавил с нескрываемым отвращением: – Но зачем нужно отменять его допуск и устраивать вот это?.. – Он развел руками, указывая на зал и находившихся в нем, и добавил с интонацией человека, донельзя уставшего от мировой несправедливости: – Человек с такими достижениями, как доктор Оппенгеймер, вряд ли заслужил это. Судя по виду Герба Маркса, он был намерен прервать выступающего. «О боже, нет! – подумал Оппи. – Пусть Раби продолжает!» И нобелевский лауреат, подавшись вперед в кресле свидетеля, продолжал: – В конце концов, есть же реальный, сугубо положительный послужной список. Мы имеем атомную бомбу, причем не одну, а целую серию изделий, а также целую серию супербомб. – Он раздраженно всплеснул руками. – Чего вам еще надо, русалок? Это просто потрясающее достижение! И если итогом этого пути оказывается вот такое слушание, которое нельзя назвать иначе, как унизительным, – он снова укоризненно покачал могучей головой, – то, думаю, спектакль… спектакль получился никудышным. Оппи стиснул в зубах мундштук трубки и скрестил руки на груди. Он даже позволил себе мгновение приятного предвкушения, когда Роджер Робб поднялся для перекрестного допроса. Но его улыбка вскоре увяла. – Доктор Раби, – сказал Робб со своей улыбочкой, больше похожей на гримасу боли от удара в живот, – возвращаясь к инциденту с Шевалье: если бы вы оказались в таком положении, вы, конечно, рассказали бы об этом всю правду, не так ли? – Я правдивый от природы человек, – гениально ответил Раби. – Вы не стали бы лгать об этом? – Послушайте, – сказал Раби, – согласен, что это было серьезным проступком, но я не стал бы придавать этому случаю принципиальное значение. Тон Робба сочился презрением и фальшивой решимостью резать правду, несмотря ни на что. – Конечно, доктор, вы не знаете, как могли звучать показания доктора Оппенгеймера перед комиссией по поводу этого инцидента, не так ли? Раби явно хотел сказать, что это все несущественно, однако ограничился коротким: – Нет. – Итак, – резко бросил Робб, – комиссия имеет больше оснований судить об этом деле, чем вы. – Может быть, – согласился Раби. Но, к радости Оппи, его старый друг не собирался сдаваться. – В свою очередь, я имею преимущество в виде очень долгого знакомства с этим человеком – с 1929 года, то есть двадцать пять лет. Я питаю больше доверия к одному чувству, просторечное наименование которого я здесь приводить не буду; из литературных выражений ему лучше всего соответствует слово «интуиция». – Допустим, – пренебрежительно сказал Робб. – Но если бы вы как ученый оценивали, скажем, взрыв, то, вероятно, имели бы преимущество, будучи его свидетелем, перед тем, кто этого взрыва не видел, верно? Раби раздраженно всплеснул руками: – Я не намерен играть с вами в словесные игры и просто не понимаю, куда вы клоните. – У меня и в мыслях не было играть с вами, – елейным тоном ответил прокурор. – Если вы хотите сказать, что очевидец способен рассказать о чем-либо лучше, чем историк, то даже не знаю, что вам возразить, – ответил профессор Колумбийского университета. – Историки ни за что не согласились бы с вами. – Он махнул рукой. – Это вопрос семантики. – Позвольте снова вернуться к конкретике, – сказал Робб. – Согласны ли вы, доктор, что при оценке инцидента с Шевалье следует учитывать и слова доктора Оппенгеймера о том, что произошло, а также и показания таких людей, как вы? – Погодите, погодите. Я не давал показаний по поводу этого случая. О нем я только слышал. – Отлично. Но тот, кто слышал, как доктор Оппенгеймер описывал этот инцидент, имеет преимущество перед тем, кто не слышал этих показаний, верно? И снова Раби обрадовал Оппенгеймера, не поддавшись на эту уловку: – Я оставляю за собой право на собственное мнение. За мной очень продолжительное общение с Оппенгеймером и непосредственное наблюдение за его всевозможными мельчайшими реакциями. Я видел, как работает его мозг. Я видел, как развивались его чувства. И я по-прежнему буду придерживаться своего права на собственное мнение. Робб, судя по всему, понял, что проигрывает эту схватку. – Благодарю вас, доктор, – с этими словами он вернулся на свое место. Гордон Грей посмотрел на другой стол: – У вас имеются еще вопросы? Ллойд Гаррисон кивнул Гербу Марксу, и тот встал: – Я хотел бы задать еще один вопрос, если на это будет согласие комиссии. Грей кивнул. – Доктор Раби, в ходе допроса доктора Оппенгеймера об этих обстоятельствах адвокат правления задал ему вопрос, не была ли история, которую он рассказал сотрудникам службы безопасности, выдумкой и сплетением лжи, и на это Оппенгеймер ответил: «Верно». Он согласился с характеристикой, которую дал этому эпизоду адвокат. Раби полуобернулся, как будто хотел взглянуть на Оппи, но их разместили так, что они не могли встретиться взглядами. Маркс продолжал: – Хочу спросить вас, доктор Раби, не вызывает ли эта информация у вас желания высказать какие-либо дополнительные комментарии? Раби полностью повернулся вперед, и Оппи заподозрил, что его взгляд снова был прикован к комиссии, а не к задавшему вопрос адвокату. – Видите ли, – сказал он, – я могу это объяснить весьма сильным чувством личной лояльности, обусловленным дружбой. Я понимаю это так, что, упомянув Элтентона, он счел, что полностью выполнил свои обязательства. Да, все остальное было очень глупым поступком, но я не стал бы вкладывать в это зловещий подтекст. – Доктор Раби, вы уверены, что доктор Оппенгеймер не повторит впредь подобной ошибки? В статье для журнала «Тайм», поместившего на обложке его портрет, Роберт написал, что в детстве был «до противной елейности хорошим мальчиком». В 1940-х годах И. А. Раби – по крайней мере, такой слух дошел до Оппи – назвал взрослого Роберта «богатым избалованным еврейским отродьем из Нью-Йорка». Но если принц Арджуна смог смириться с уготованными ему обязанностями, то, очевидно, то же самое по силам и некоему Робу Оппенгеймеру. – Безусловно уверен, – ответил Раби. – Этот человек способен необыкновенно быстро учиться. – Он поднял руки ладонями вверх, словно изображая весы правосудия. – Я думаю, что сегодня перед нами гораздо более зрелая личность по сравнению с той, которую он представлял собою тогда. Оппи улыбнулся и откинулся на спинку дивана. Часы показывали 3:25 пополудни, и Грей объявил перерыв до завтра. Раби покинул свое место, повернулся и подошел к Оппи, который тоже поднимался на ноги. Роберт наконец-то смог увидеть лицо своего старого друга, которое, хотя и не сияло, но выражало удовлетворение от хорошо выполненной работы. – Спасибо, – сказал Роберт, пожимая руку Раби. – Спасибо. – Что за цурес![62] – воскликнул Раби. – Остается надеяться, что они поймут намек. Кто у них следующий свидетель? Тут к ним дохромала Китти с все еще загипсованной ногой. Раби поцеловал ее в щеку; она тоже поблагодарила его за показания. – Помилуй бог, – удивился Раби, глядя на нее, – что с вами случилось? – Проклятые ступеньки в Олден-Мэноре, – ответила, поморщившись, Китти. – Нога подвернулась. Раби воспринял ее слова с не очень хорошо скрытым скептицизмом, как будто подумал: «Не ступеньки, а стаканчики!» – и вновь повернулся к Роберту: – Извините, что вы сказали? – Вы спросили, кто из свидетелей будет давать показания завтра. – Ах да, – кивнул Раби. – И кто же? Оппи жестом предложил идти к двери: – Эдвард Теллер. Раби на мгновение застыл: – Вот же черт… Глава 44