– Сейчас – возможно. Однако Оппи должен был решать задачи того периода – и он действительно баловал тебя в Лос-Аламосе. – Тем, что поставил меня в подчинение Бете? – Эд… – Ладно, ладно, – примирительно махнул рукой Теллер. – Но ты должен согласиться, что после войны он только и делал, что ставил палки в колеса. – Тем, что возражал против бомбы ядерного синтеза? Тем, что придерживался своего тщательно продуманного мнения? Тем, что не соглашался с тобой? И за это ты уничтожил его? – Он вполне может преподавать, если захочет. – И если кто-нибудь захочет взять его в преподаватели. – Для такого человека, как Оппенгеймер, для человека, который столько лет вращался в самом средоточии событий, отрешение от коридоров власти равносильно гибели. И ты это знаешь. – У него остается Институт перспективных исследований – кстати, перехваченный у меня – и все, что там происходит. Ферми приподнял брови, отчего его взгляд сделался еще печальнее. – Мы с тобой относимся к тому ограниченному кругу, где известно, чем он там занимается и насколько это важно. Теллер посмотрел в окно: там пылали яркие, как грибовидное облако, кроны осенних кленов. – Энрико, я ни в чем не виноват. Он сам уничтожил себя. Он лгал службам безопасности. Вечером, накануне моего выступления на слушаниях, Роджер Робб показал мне текстовые расшифровки звукозаписей и… – И теперь ты будешь настаивать на том, что эти расшифровки заставили тебя изменить мнение? Что до тех пор, пока ты не ознакомился с ними, ты не мечтал толкнуть Оппи под… Энрико снова умолк, не договорив фразу. Они говорили на английском, которым оба владели одинаково хорошо, и Теллер мысленно завершил: «…под движущийся поезд», прежде чем итальянец перевел дух. Но, заговорив, он удивил Эдварда: – …под движущийся трамвай. Нобелевский лауреат хорошо знал его. Теллер мало кому рассказывал о несчастном случае, стоившем ему правой ноги. Глупая выходка, юношеская бравада и глупость. Это случилось в Карлсруэ, когда ему было семнадцать лет. Он проехал свою остановку, спрыгнул с подножки движущегося трамвая, потерял равновесие и упал. Заднее колесо переехало его лодыжку, оторвав ступню. – Нам всем случается делать дурацкие ошибки, – продолжал Энрико. – По крайней мере, Оппенгеймер совершил глупость, желая спасти друга, разве не так? Этого Шевалье. – Друга… – повторил Эдвард. Слово звучало горько даже для него. – Я потерял столько друзей. И… – И теперь потеряю еще и тебя. – На твоем месте, – сказал Ферми; в его голосе еще прибавилось болезненной хрипоты, – я затаился бы на время. Исчез из поля зрения публики. Память сотрется. А если ты сможешь как-то компенсировать… – У меня тоже есть мое собственное мнение. И я считаю, что после отстранения Оппенгеймера жизненно важные интересы этой страны оказались в более надежных руках. Ферми, похоже, хотел возразить, но Теллер, чтобы не позволить умирающему другу переутомиться – и чтобы самому не слышать порицаний, – продолжил: – Но, поскольку необходимо опровергнуть… неправильное представление о супербомбе, я предпринял шаг к примирению. Совсем недавно свет увидела научно-популярная брошюра под названием «Водородная бомба: люди, опасность, механизм», написанная двумя корреспондентами журналов «Тайм» и «Лайф». В ней Теллер был представлен гением-провидцем и единственным создателем супербомбы, тогда как Оппенгеймеру была отведена роль злодея и даже шпиона. Более того, в книге говорилось, что бомбу разработали в Ливерморской лаборатории, основанной два года назад в Северной Калифорнии Теллером и Эрнестом Лоуренсом, а не в Лос-Аламосе, как это было на самом деле. Книжка привела в бешенство Норриса Брэдбери, преемника Оппенгеймера, и, как предполагал Эдвард, должна была возмутить и самого Оппи. – Я кое-что написал. – Эдвард достал из внутреннего кармана пиджака тонкую пачку бумаг, покрытых машинописным текстом, и передал их Ферми. – «Дело многих рук», – прочел Энрико, с трудом удерживая дюжину листов двумя руками. – Что это такое? – Правдивое изложение истории разработки супербомбы. Правда, не знаю, буду ли издавать. Льюис Стросс считает, что публикация только ухудшит положение. Ферми начал просматривать статью. – Но что может мешать опубликовать это? Действительно, это было делом многих рук. Тебе бы отнюдь не повредило показать, что ты признаешь и чужие заслуги. – Он дочитал до конца, вернулся к началу и пробежал текст еще раз. – Я не вижу упоминаний Станислава Улама. У Теллера болезненно дернуло под ложечкой. Он далеко не в первый раз слышал этот упрек. – Улам ничего не сделал! Он не верил в успех! – Последнее не отменяет первого. Я своими глазами видел его уравнения. – Да, но… – Эд, ты пытаешься реабилитироваться. Будь великодушным. Теллер хмыкнул: – Пожалуй, можно будет вставить упоминание о нем. – Отлично, – отозвался Энрико и изобразил дрожащей рукой нечто вроде того жеста, которым римский первосвященник приветствует толпу. – Римский папа благословляет. Эдвард донельзя устал – от всего. Он обвел взглядом тесную комнатушку, нашел в углу маленький уродливый стульчик и подтащил его по кафельному полу к кровати с тем мерзким звуком, который иногда издает мел, когда пишешь на доске. Усевшись перед Ферми, он тяжело вздохнул и сказал: – Я хочу поделиться кое-чем, что у меня на душе. – Тебе повезло: мало кому удается исповедаться лично папе, – ответил Энрико со слабой улыбкой. Эдвард пошевелился, поудобнее устраивая свое увесистое тело на деревянном сиденье хлипкого стула. Его протез лязгнул о металлическую ножку кровати, но он ничего не почувствовал. – Я хочу использовать бомбу, – сказал он после продолжительной паузы. – Я хочу увидеть, что на свете не осталось ни одного коммуниста. Если надежда на спасение человечества все же есть – если оно возобновит свое существование с чистого листа на Марсе или где там еще, – нужно, чтобы оно было чистым. – Ты думаешь о превентивной войне против России? – Не только я, – ответил Теллер и разозлился на себя, уловив в собственном голосе интонацию оправдывающегося. – Со мною согласен Джон фон Нейман. Он рассуждает так: «Если мне скажут, что мы будем бомбить их завтра, я спрошу: “Почему не сегодня?” Скажут: «В пять часов дня», а я спрошу: “Почему не в час?”». – Фон Нейман слишком заигрался в свою теорию игр. Люди в России ничем не отличаются от всех остальных. – Я ненавижу коммунистов, – сказал Теллер. – Эд, Эд… Даже Гитлер убил примерно шесть миллионов. Неужели ты хочешь полностью истребить всех жителей Советского Союза? – И не только их. Теперь – еще и коммунистов Китая. Считаного количества супербомб хватит для того, чтобы уничтожить всех коммунистов, дать человечеству возможность начать с чистого листа, избавить его от раковой… Он осекся, потрясенный неосознанным выбором метафоры: – Энрико, прости. – Ego te absolvo[63], – с наигранной важностью произнес Ферми. – Грех вот этой оговорки. Но что касается того, что ты проповедуешь: Эдвард, это бесчеловечно. Теллер снова стукнул протезом ноги по кровати, на этот раз намеренно: – Тут я не согласен с тобой. Супербомба может очистить. Кроме того, подумай, во сколько обойдется переселение того, что осталось от человечества, перед фотосферной вспышкой. Миллиарды, может быть, даже триллионы долларов. Уничтожив врага сейчас, мы избежим разорительной гонки вооружений, которой все так боятся. Все эти деньги могут пойти на финансирование… – Исхода? – вставил Ферми. – Совершенно верно. Но Ферми покачал головой: – Ветхий Завет не по моей части. И, определенно, я не доживу до всего этого. – Тебя будут помнить, – сказал Теллер. – Будут? – Ферми, казалось, задумался об этом. – Возможно. Пожалуй, за нашу чикагскую поленницу. Но знаешь, что сказал Лео Силард, когда мы наконец-то запустили его? «Этот день будет черным в истории человечества». – Энрико наклонил голову. – Допускаю: может оказаться, что он был прав. – Такая возможность – абсолютное превосходство в вооружении – может никогда не повториться. Сейчас или никогда. – В таком случае, Эд, ради бога, в которого ни ты, ни я не верим, пусть будет никогда. И пусть твоя идея умрет вместе со мною. – Но… – Эдвард, дай мне честное слово. Это последнее желание умирающего. Никакой превентивной войны, никакого упреждающего удара. – Ферми снова протянул правую руку. Теллер несколько секунд смотрел на нее, а потом осторожно пожал, легонько встряхнув. Глава 48 1958 Существует возможность разогнать транспортное средство массой в несколько тысяч тонн до скоростей, в несколько раз превышающих скорость отрыва от Земли. Круглый диск из прочного материала, который называется толкателем, соединен через амортизирующий механизм с самим судном, которое находится над узлом «толкатель-амортизатор». Ядерные бомбы, находящиеся на корабле, периодически взрываются под толкателем. Каждая бомба окружена массой вещества, служащего рабочим телом. В результате каждого взрыва рабочее тело ударяется о толкатель и выталкивает его вверх, к амортизаторам, которые затем передают кораблю конструктивно приемлемый импульс. Технико-экономическое обоснование космического аппарата, приводимого в движение ядерной бомбой. Контракт между Военно-воздушными силами США и «Дженерал атомикс», 30 июня 1958 г.