За дверью оказался его двадцатидвухлетний сын Питер, высокий, худой – и с потрясенным выражением на лице. Оппи поспешно отодвинул кресло, встал и вышел навстречу ему в приемную. – Что-то с Китти? Питер вскинул ладонь: – Нет, с нею все в порядке. Папа, я только что услышал по радио, в машине. В президента Кеннеди стреляли. Роберта пронзило болью, будто его тело тоже пробила пуля. Он отвел взгляд от сына и оперся о край стола Верны, чтобы не упасть. – Я… мне необходимо выпить. Ты как, Питер? – О боже, конечно. Он неверными шагами добрел до встроенного шкафа, где всегда имелось несколько бутылок спиртного, и… Пуля. Одна-единственная пуля. История вращается не вокруг атомных бомб; она вращается вокруг выстрелов из ружей и пистолетов, будь то убийство эрцгерцога Фердинанда, положившее начало Первой мировой войне, или пуля, которую Гитлер собственноручно пустил себе в мозг, положившая конец Второй в Европе, или сегодняшнее покушение на человека, который призвал нацию доставить человека на Луну к концу десятилетия, который утихомирил Хрущева во время Кубинского ракетного кризиса, когда мир действительно оказался на грани ядерного уничтожения… Стреляли, судьба неизвестна. Живой, мертвый?.. Кот Шредингера, чье будущее висит на волоске. – Папа… – позвал его Питер. Оппи слышал его голос, но так и стоял, окоченев, уставившись на бутылки, выстроившиеся на крышке небольшого сейфа, – стеклянные ракеты, готовые к пуску. – Папа, не переживай, – сказал Питер. – Все обойдется. – Оппи почувствовал, как сын взял его под локоть, вывел в кабинет и помог опуститься в кресло. Из коридора вбежала Верна: – Боже мой! Вы слышали? Оппи поднял голову. Собственный голос донесся до него как бы издалека. – Питер сказал, что в президента стреляли. – Не просто стреляли. – Голос Верны сорвался. – Только что объявили. Он умер. Несколько секунд Оппи сидел, прислушиваясь к грохоту собственного пульса. Голова кружилась. – Что ж, – сказал он, осекся, еще немного помолчал, собрался с силами и продолжил: – Верна, попрошу вас пройти по лабораториям. Скажите всем, чтобы шли домой, пусть побудут с семьями. Она кивнула и сразу вышла. – И… Питер, ты… не мог бы ты отвезти меня домой? – Конечно, папа. Но Оппи так и сидел, уткнувшись лицом в ладони и опираясь костлявыми локтями в подлокотники кресла. – Теперь, – негромко сказал он, – все начнет стремительно разваливаться. * * * Присуждение награды Оппенгеймеру вызвало споры среди закоренелых маккартистов, и сенатор Бурк Хикенлупер публично отклонил приглашение на церемонию награждения, заявив, что награждать медалью Оппенгеймера – «немыслимо». Но, как ни странно, преемник Кеннеди, Линдон Б. Джонсон, не отказался от решения, принятого его убитым предшественником, и лично вручил Оппенгеймеру премию Ферми на торжественном приеме в кабинете Министров Белого дома. Церемония состоялась второго декабря, в двадцать первую годовщину с того дня, как Ферми распорядился начать первую самоподдерживающуюся цепную ядерную реакцию под трибунами стадиона «Стагг-филд» в Чикаго. Китти и дети – сын Питер и дочь Тони, которой должно было скоро исполниться двадцать лет, – сияли от гордости. Равно как и ушедший в отставку из «Сперри Рэнд» и неожиданно быстро дряхлеющий шестидесятисемилетний генерал Гровз, и Исидор Айзек Раби, сохранивший бодрость и здоровье в шестьдесят пять. Его ровесник Лео Силард сильно похудел за время лучевой терапии по поводу рака мочевого пузыря, которую он проводил себе сам, но, как всегда, сиял ангельской улыбкой. А вот прошлогодний лауреат премии Ферми стоял в одиночестве возле спускавшегося от потолка до самого пола черного бархатного занавеса, и его лицо казалось таким же неживым, как и искусственная нога. Оппи несколько секунд смотрел на коробочку с медалью, которую протягивал ему Джонсон. – Я думаю, господин президент, – сказал он, понимая, что выглядит слабым и тощим рядом с румяным техасцем, который к тому же был на полголовы выше его немаленького роста, – что для того, чтобы сегодня вручить эту награду, вам потребовались милосердие и мужество. – Роберт сделал паузу и вгляделся в лица собравшихся: ученых и политиков, филантропов и государственных деятелей, самых лучших и умнейших своих соотечественников. – Это показалось мне хорошим предзнаменованием, – заключил он, – для всего нашего будущего. Глава 53 Через два года: 1965 Кого интересует атмосфера Марса или стартовая тяга спутника? В этой истории не хватает девушки! Вернер фон Браун, подводя итоги восемнадцати отказам редакторов в публикации его романа «Проект “Марс”» Если другие бывшие нацисты пытались как можно незаметнее погружаться в послевоенную жизнь под прикрытием анонимности, то Вернер фон Браун наслаждался своей новообретенной славой. В 1954–1956 годах издательство «Колльер» опубликовало пользующуюся широкой популярностью серию репортажей об исследовании Солнечной системы с его комментариями. После этого он много раз появлялся в телешоу Уолта Диснея, где демонстрировал свои фирменные модели футуристических ракетных кораблей и космической станции в форме колеса, благодаря чему его энергичное лицо и густой характерный акцент обрели всеобщую известность. Вернер был назначен главным конструктором «Сатурна V», гигантской ракеты, которая, если все пойдет успешно, доставит первого человека на Луну, но для него это был всего лишь один маленький шаг. Его настоящей целью всегда был Марс. И поэтому, конечно же, он озаботился тем, чтобы получить приглашение на демонстрацию первых в истории фотографий Красной планеты крупным планом, запланированную в Лаборатории реактивного движения в Пасадене. Первая попытка оказалась неудачной. Беспилотный зонд «Маринер III» вышел из строя всего через восемь часов после запуска, его солнечные панели так и не раскрылись. Зато его близнец «Маринер IV» успешно завершил семимесячное путешествие к Марсу. Черно-белая телевизионная камера зонда сделала двадцать два фотоснимка, охватывающие в общей сложности около одного процента поверхности планеты. Вчера – 4 августа 1965 года – изображения, поступившие в форме числовых данных, наконец-то были расшифрованы и представлены в ЛРД, а сегодня Вернер с глянцевыми отпечатками формата восемь на десять приехал в Институт перспективных исследований, чтобы поделиться новостью. На встречу с ним пришли представители каждого из трех подразделений проекта «Арбор». От группы «Новые имена», изучавшей способы эвакуации населения с планеты, присутствовал И. А. Раби, которому на прошлой неделе исполнилось шестьдесят семь лет. От группы безумных идей «Скрепляющий цемент» пришла Китти Оппенгеймер, которой на следующей неделе исполнялось пятьдесят пять. Группу «Терпеливая власть», ломавшую головы над тем, как починить Солнце либо защитить Землю, представлял сам Роберт Оппенгеймер, который в свои шестьдесят два выглядел гораздо старше. Собрание проходило в 108-й комнате Фулд-холла, примыкающей к кабинету Оппи и соединенной с ним дверью. В зале имелся полукруглый эркер с четырьмя окнами, откуда открывался прекрасный вид на широкую южную лужайку, пруд и лес. Но все взгляды были прикованы к не успевшим еще расправиться фотографическим отпечаткам, разложенным поверх нескольких карт Марса на длинном столе красного дерева. – Предлагаю обойтись без закусок и сразу перейти к горячему, – предложил фон Браун, продолжавший ребячиться и в свои пятьдесят три. – Главная фотография – вот эта, номер одиннадцать. – Он передвинул ее в центр стола, и ученые вытянули шеи, чтобы рассмотреть снимок. Оппи почувствовал, как у него дернулось сердце. Он услышал, как Раби втянул в себя воздух, а Китти пробормотала: «Черт…» – Снимок сделан с расстояния в семь тысяч восемьсот миль, – пояснил фон Браун, отступив назад, чтобы не мешать остальным. – С востока на запад сто семьдесят миль. С севера на юг сто пятьдесят. – Где это? – отрывисто спросил Оппи. – Координаты? Фон Браун зашуршал сколотыми листками, которые тоже привез с собой. – Центр – тридцать один градус южной широты и сто девяносто семь восточной долготы. Оппи разгладил ладонью огромную карту Марса, изданную в 1962 году Военно-воздушными силами, и быстро отыскал место. На карте середину участка пересекал канал, протянувшийся с юго-запада на северо-восток, от Киммерийского моря до Моря Сирен. И на фотографии «Маринера», возможно, только возможно, если очень, очень, очень сильно захотеть это увидеть, имелась диагональная линия, шедшая хотя и под менее крутым уклоном, чем казалось… нет, не в море и даже не на равнину, а в… Это не могло быть ничем иным, верно? …в кратер. На снимке была отчетливо видна лишь половина его края, похожая на изогнутую часть заглавной буквы D, но она занимала большую часть кадра. И эта чертова штука была не одна. Оппи быстро насчитал на одиннадцатой фотографии еще семь – нет, восемь! – кратеров. Учитывая размер запечатленной области, D-образный кратер имел миль восемьдесят в поперечнике, другой, прилегающий к нему, пожалуй, миль тридцать, два – по двадцать, а остальные – от десяти до жалких пяти миль. Оппи знал, что Киммерийское море получило название в честь киммерийцев, упомянутого Гомером в «Одиссее» народа, который жил в вечной темноте. И после трех с половиной столетий наблюдения за Красной планетой в телескопы эта тьма наконец рассеялась, и человечество наконец увидело истинное лицо своего небесного соседа. От этого захватывало дух. Больше всего это походило на Богом проклятую Луну. На одиннадцатом снимке были видны маленькие кратеры внутри больших кратеров; некоторые кратеры частично перекрывали соседние и стирали куски их границ. И, увидев их на этом, самом четком из снимков, их нельзя было не распознать и на других фотографиях. Кратеры повсюду. Но никаких признаков воды. Никаких признаков водяной эрозии. Пыльная смерть. Даже еще хуже. Смерть подразумевала бы, что там некогда существовала жизнь, но поверхность этой планеты выглядела так, будто к ней никто не прикасался миллионы, миллиарды лет. Пустая, стерильная. По подсказке фон Брауна Оппи без труда определил на той же карте местоположение участка, изображенного на восьмом снимке. Его делил пополам Эриннис, один из самых известных каналов Персиваля Лоуэлла; по его словам, канал пролегал от западной оконечности Моря Сирен до Залива Титанов в Мемнонии. Но и на этой фотографии тоже не запечатлелось ничего, кроме кратеров, хотя и не таких больших, как тот, что доминировал на одиннадцатом снимке. – И такого полно, – сказал фон Браун. – Очень мило! – воскликнула Китти. – «Маринер IV» не выходил на орбиту, – сказал фон Браун. – Он только пощелкал фотоаппаратом, пролетая мимо. Тем не менее с точки зрения Земли он действительно прошел позади Марса, и непосредственно перед этим – и сразу после того, как он появился с другой стороны, – его радиосигнал в дециметровом диапазоне, излучаемый в сторону Земли на частоте две тысячи триста мегагерц, прошел через марсианскую атмосферу. На борту не проводилось никакого конкретного эксперимента по покрытию планетой передатчика, но благодаря обнаруженным изменениям амплитуды и фазы можно сделать некоторые надежные выводы. В частности, мы смогли подтвердить, что марсианская атмосфера почти полностью состоит из углекислого газа. Это, конечно, говорит о том, что, несмотря на все наши надежды, полярные шапки не содержат сколько-нибудь заметного количества замороженной воды, которую можно было бы растопить для питья или орошения или преобразовать электролизом в водород и кислород для топлива, а представляют собой почти исключительно сухой лед. – Который мог бы пригодиться для детского праздника или, скажем, чтобы разбить на куски золотую рыбку, – вставил Раби, – но во всех прочих отношениях он совершенно бесполезен. – Да, – согласился фон Браун и кивнул. – И это покрытие передатчика планетой также позволило нам получить представление о плотности марсианской атмосферы. Она разреженная – даже менее плотная, чем мы думали. Где-то между четырьмя и шестью миллибарами. Давление земной атмосферы составляет примерно тысячу миллибар, причем первоначально один бар определялся как атмосферное давление Земли на уровне моря. Плотность атмосферы Красной планеты составляет примерно полпроцента от земной, и то немногое, что в ней есть, состоит из ядовитого CO2. Оппенгеймер почувствовал, что у него закружилась голова. – Но это еще не все плохие новости, – продолжал фон Браун. – На борту «Маринера IV» имеется гелиевый магнитометр. Когда аппарат приближался к Марсу, мы ожидали, что он обнаружит магнитное поле планеты. И чем раньше, то есть чем дальше от Марса это случится, тем сильнее должно быть поле. Мы знали, что магнитное поле Марса должно быть слабее земного. Но, основываясь на массе планеты и скорости вращения, мы предположили, что оно составит примерно одну десятую от земного, и поэтому мы ожидали, что «Маринер» достигнет области встречи солнечного ветра с магнитным полем за много часов до того максимального приближения к планете. Нет, я не стану утверждать, будто мы ничего не обнаружили. В области наибольшего сближения прибор слегка икнул, и, возможно, причиной этому стал фронт магнитного поля. Если это так, что ж, значит, магнитный момент Марса составляет 0,03 процента от земного, а если это не так, то он еще меньше или, возможно, вообще не существует. Оппи не глядя нащупал стул и рухнул на него без сил. При таком ничтожном магнитном поле на Марсе не могло быть ничего похожего на земные пояса Ван Аллена. Это явление делало понятной причину невероятной разреженности марсианской атмосферы, обнаруженной тем же «Маринером IV», – вездесущий солнечный ветер беспрепятственно уносил ее с собой. Но это означало также, что любая жизнь на поверхности, будь то хоть местный лишайник, хоть люди-беженцы, будет убита длиннопробежными альфа-частицами, постоянно извергающимися из Солнца. Поверхность Марса не просто стерильна; она непрерывно стерилизуется.