– О, я не сомневаюсь – серьезнее некуда! – Я допиваю свой джин. – Уверена, у вас, дамы, есть много важных вещей, о которых нужно поговорить, но я тут вспомнила, что не закончила мыть посуду, и еще мне надо убрать в гараже, прежде чем муж вернется домой. – Я встаю. – Спасибо за все, Яна. Увидимся позже! Остальные члены женского кружка шитья смотрят с сомнением, но Яна улыбается мне в ответ, а затем подмигивает: – Увидимся! Я поспешно ретируюсь. Яна мне нравится, но этот ее кружок шитья пугает. Она здесь несчастна – это очевидно, и я не думаю, что она захочет, чтобы доктор Хант помогла ей справиться с этим. Понимаю, что придется рассказать Фиоре о Яне. Ей нужна помощь. Завтра, после церкви… * * * Поездка в церковь на следующий день выдается напряженная. Мы одеваемся в наши лучшие воскресные наряды и, как обычно, вызываем такси, но Сэм ничего не говорит – он привык общаться непонятным ворчаньем – и продолжает бросать на меня странные косые взгляды, когда думает, что я этого не замечаю. Я прикидываюсь слепой. По правде говоря, я тоже напряжена, готовясь к неизбежному неприятному разговору с Фиоре после службы. Из-за прихожан-новичков церковь переполнена, и нам еще повезло, что мы заняли место. По крайней мере, в других приходах есть другие церкви (и, вероятно, другие проповеди от Фиоре), так что вряд ли народу еще прибавится. – В будущем нам придется приходить пораньше, – говорю я Сэму, и он пристально смотрит на меня. Входит Фиоре, выступает вперед, звучит музыка – запоминающийся духовой номер (как подсказывает модем, композитора зовут Брехт [21][Видимо, подразумевается Джордж Брехт (настоящее имя – Джордж Макдермид, 1926–2008) – американо-немецкий художник-минималист и композитор. Увлекался искусством, затрагивающим тему случайности.]). – Дорогие прихожане, – возвещает он, – мы собрались здесь сегодня все вместе, дабы заявить о нашем месте во Вселенной. Вспомнить наши неизменные роли в великом цикле жизни, которые никто не должен отнимать у нас. Давайте воздадим должное дизайнерам, которые дали нам в этот день и во все последующие дни роль, которую мы должны играть! Слава дизайнерам! – Слава дизайнерам! – вторят собравшиеся. – Дорогие прихожане, давайте будем помнить – истинный смысл и счастье в жизни можно обрести, лишь следуя великому замыслу! Всяк сверчок – на свой шесток! – Всяк сверчок – на свой шесток! – звучит в ответ. – Давайте также поблагодарим нашу прекрасную Рив, миссис Браун – этого очень ответственного сверчка и полноправного сидельца на нашем шестке, – за избавление и утешение, которое члены инициативной группы нашей общины принесли Кассандре Грин, сейчас выздоравливающей в больнице! Счастья, смирения и утешения! – Счастья, смирения, утешения! Я качаю головой – счастливая, но смущенная. Не могу понять, почему Фиоре ставит меня в пример остальным прихожанам? Я оглядываюсь и вижу Джен, которая стоит в паре проходов от меня и таращится змеиными глазами. – Наш долг – заботиться о ближних, помогать им соответствовать укладу нашего общества, разделять с ними их радость и горе, принятие и прощение. Если ваши соседи нуждаются в вас, идите к ним, будьте с ними щедры. Мы все – соседи, и те из нас, кто ни в чем не нуждается на этой неделе, могут оказаться в числе наиболее нуждающихся уже на неделе следующей. Направляйте их, заботьтесь о них, журите их, когда это уместно… Мой разум куда-то уплывает. Голос Фиоре гипнотизирует, его тон поднимается и опускается в размеренной интонации. В церкви с закрытыми дверями тепло и душно, и, похоже, он не собирается отвлекаться от проповеди, чтобы осудить грешника на этой неделе. За что я должна быть благодарна – Фиоре мог запросто испортить мне рейтинг за то, что я сотворила на прошлой неделе. Несмотря на тепло, чувствую дрожь. Он проявил больше терпения, чем я ожидала. Должна ли я последовать его примеру и вместо того, чтобы рассказывать ему о Яне, попытаться самой наставить ее на путь истинный? – …ибо помните, что вы все – сторожа брату своему, и по поступкам братьев своих вы сами да будете судимы. Ныне и присно, и во веки веков – аминь! – Во веки веков! – вторит ему хор. – Аминь! Мы встаем и вместе поем еще одну песню, сопровождаемую ритмичными хлопками в ладоши, на этот раз на языке, которого я не понимаю. Судя по песеннику, речь в ней идет о марше, свободе и хлебе. После этого священник сходит с амвона, и служба подходит к концу. Я немного разочарована, но в то же время испытываю облегчение, когда мы выходим из церкви на яркий дневной свет, где ждет фуршет. Сэм держится еще тише, чем обычно, но сейчас мне все равно. Я беру бокал вина, тарелку с пирожными из пшеничной муки и направляюсь к нашей когорте. – Решила остепениться, не так ли? – спрашивает голос за моим левым плечом. Мне удается подавить гримасу отвращения. Конечно, это Джен. – Я просто забочусь о своих соседях, – говорю я, вкладывая в слова каждый грамм искренности, на какую способна. Потом заставляю себя улыбнуться ей. Она, конечно, улыбается в ответ. – Я тоже! – щебечет она, затем оглядывается. – Как хорошо, что Фиоре сегодня был милосерден. Я так понимаю, некоторым из нас, возможно, пришлось нелегко! Хитрожопая маленькая дрянь. – Понятия не имею, о чем ты, – начинаю я, но продолжать невозможно, потому что начали звонить церковные колокола. Обычно они звонят в смутном подобии ритма, но сейчас – дребезжат и гремят, будто что-то застряло между ними. Люди оборачиваются и смотрят на башню. – Что-то странное творится… – Это уж точно. – Джен пренебрежительно фыркает и отворачивается к ближайшей группе мужчин. – Эй, – окликаю я ее, – я вообще-то с тобой еще не закончила. – А я с тобой – уже, дорогая. – Широко осклабившись, она ускользает в толпу. Я раздраженно пялюсь на башню. Дверь в нее приоткрыта. Странно. Это не совсем мое дело, но… вдруг что-то вырвалось наружу? Нужно доложить кому следует. Я поручаю свой бокал и тарелку проходящей мимо официантке и иду к двери, стараясь не наступать острыми каблуками на газон. Звон и дребезжание потревоженных колоколов становятся громче, и на ступеньках крыльца, у двери, я различаю тень. Пробираясь туда, опускаю глаза – и тут неприятно знакомая вонь набивается в ноздри, наворачивая слезы на глаза. Я оборачиваюсь и кричу: – Сюда! Помогите! Затем толкаю дверь, полностью распахивая ее. Колокольня внутри – высокое помещение, освещенное маленькими окнами чуть ниже основания шпиля. Дневной свет, льющийся из них, отбрасывает длинные тени на балки и колокольчики, свисающие с них, толкаясь и ударяясь о побеленный пол, окрашивая растекающуюся лужу темной жидкости. Распространяющаяся чернота, серый цвет теней и бледный маятник, скребущий по полу, – требуется секунда, чтобы мои глаза привыкли к полумраку, и еще секунда, прежде чем я понимаю, что вижу. Из всех возможных кандидатов именно Майк играет роль атонального карильона [22][Музыкальный инструмент, который состоит из определенного количества колоколов разного размера.], привлекшего меня. Сразу видно, что его владение музыкой – искусство непроизвольное. Он висит на веревке звонка, привязанный за лодыжки. Его голова рисует бесконечный круг по полу двойной кровавой дорожкой. Кто-то примотал его руки скотчем к телу, заткнул рот кляпом и воткнул иглы для подкожных инъекций в уши. Канюли непрерывно капают, выкачивая остатки крови из его багровой раздутой головы. Петли, завитки и спирали крови образуют тонкую филигрань, а некоторые неровности пола приводят к тому, что ручейки образуют лужу, натекшую с внутренней стороны двери. Я одновременно потрясена, ошеломлена дерзостью мысли автора этой убийственной инсталляции и напугана тем, что тот, кто это сотворил, все еще может скрываться на месте преступления. Поэтому иду на единственную разумную, социально целесообразную реакцию, которая приходит мне в голову, – кричу во все горло. От первого парня, который забегает в часовню, толку мало – он бросает взгляд на импровизированный маятник Фуко, сгибается пополам, и его обед выплескивается прямо поверх кровавых луж. Вторым на месте происшествия оказывается Мартин, один из добровольцев, хоронивших Фила и Эстер. – Рив? С тобой все в порядке? Я киваю и делаю всхлипывающий вдох. Чувствую себя ирреально, мое зрение затуманивается. – Смотри. – Я показываю пальцем. – Лучше позови Фиоре. Он знает, что делать. – Я позвоню в полицию. – Мартин осторожно обходит лужу крови и рвоты и берет телефонную трубку, прикрепленную к стене у входа в ризницу. – Алло? Оператор? – Он щелкает переключателем на верхней части телефонной трубки. – Странно… Мой мозг потихоньку снова начинает работать. – Что странно? – Телефон молчит. Не работает. Я шмыгаю носом, вытираю сопли рукавом куртки и смотрю на него. – Это не просто странно, а какое-то плохое дерьмо. Пошли на улицу. Эндрю – парень, которого тошнит, – почти закончил и теперь издает сдавленные, всхлипывающие звуки. Мартин тянет его за руку, и мы вместе идем на улицу. На крыльце растет толпа любопытных, желающих узнать, что происходит. – Кто-нибудь, вызовите полицию! – кричит Мартин. – Позовите преподобного, если сможете его найти! Люди проталкиваются мимо него, чтобы заглянуть в дверной проем, кричат, визжат и выходят. Кто-то так адресует нам, прихожанам, послание, надо полагать? Я спотыкаюсь и сажусь на траву. С обеспокоенным видом ко мне подбегает Сэм. – Ты был со мной во время службы, – говорю я. – Был рядом со мной все это время. И знаешь, где я была, так? – Ну… да. – Он выглядит озадаченным. У меня вид наверняка не лучше. Я совсем не уверена, зачем пристала к нему, но… – Я быстренько переговорила с Джен, потом услышала звон колоколов, увидела, что часовня не заперта, и пошла посмотреть. Потом я закричала. Я была внутри всего несколько секунд, так? Сэм, кажется, понимает, чем пахнет дело. Он весь напрягается. – Там что… что-то плохое случилось? – Там… Майк. Я тихо ахаю – и у меня заканчиваются слова. Я не могу продолжать, но смотрю против своей воли и вижу, как убийца привязал Майка к веревке звонка за лодыжки и разрезал их, чтобы пропустить толстый конец веревки через щель в мясе, между костью и толстым сухожилием. Я наполовину боюсь, что, когда его срежут, обнаружится, что сначала его изнасиловали, пока он был парализован, а уже потом убийца вздернул его, да так и оставил болтаться, словно тушу на крюке. Мгновение спустя я прислоняюсь к плечу Сэма и рыдаю. Он не отстраняется, молча держит меня, в то время как вокруг толпа пульсирует и шумит. Я видела много ужасных вещей в своей жизни, но в том, что сделали с Майком, просматривался жестокий судебный оппортунизм, слепая уверенность в правоте и громкое возглашение морального превосходства. Я точно знаю, кто это сделал, хотя провела всю службу рядом с Сэмом; потому что часами напролет лежала без сна и фантазировала о том, как сделаю с Майком это, – в ночь после того, как мы отобрали у него Касс. * * * – Что ж, миссис Браун, очень приятно видеть вас здесь! Кажется, вы всегда в центре событий. Его святейшество улыбается, становясь похожим на Смерть. Сэма, сидящего рядом со мной, еле заметно передергивает, но в остальном он спокоен. Никто не перечит епископу, особенно когда становится очевидно, что его хорошее настроение фальшиво и непостоянно, совсем как бабочка, порхающая над раскаленной печью. Конечно, внутри него кипит гнев – из-за инцидента, который испортил ему воскресенье. Фиоре откашливается. – Она не под подозрением, – сухо заявляет он. – Что? – Юрдон как-то по-змеиному поворачивает голову в его сторону. Полисмены-неписи зримо напрягаются, нервничают, кладут руки на дубинки, прицепленные к поясам. Прошло полчаса с того момента, как я открыла дверь в часовню. Полиция окружила кладбище и никого не отпустит, пока Юрдон не даст на это разрешение. У него явно плохое настроение. Никогда прежде нашему сообществу не приходилось иметь дело с чем-то столь неприятным, как хладнокровное убийство. Если мы хотим сохранить дух эксперимента, должны понимать, что убийство – такое же серьезное преступление для наших предков, как кража личных данных или уничтожение реляционных баз для нас. Тут-то и проявляются недостатки нашей небольшой общины – у нас нет ни настоящего начальника полиции, ни подготовленных следователей. Это единственная причина, по которой епископ вынужден лично заботиться о своей пастве. – Я видел, как она приехала с мужем и присутствовала на службе. Многочисленные свидетели подтвердят, что она вошла в ту дверь и почти сразу закричала. Пробыла одна максимум десять секунд. И если вы думаете, что за это время она успела бы совершить преступление… – Мне потребуется твоя помощь лишь в том случае, если я буду слишком ленив, чтобы принять решение сам, – говорит Юрдон; его щека дергается. Мгновение спустя он переключает внимание на Мартина так резко, что я чувствую, как у меня подгибаются колени. С меня снимается невидимый груз. – Эй, ты. Да, ты. Что ты видел? Откашлявшись, Мартин нерешительно сообщает о том, как нашел меня кричащей перед трупом, когда к Фиоре подходит полицейский и что-то шепчет ему. Юрдон бросает яростный взгляд на своего подчиненного: – Может, хватит уже шушукаться?