Вспышка молнии. Нож, упавший на песок. Дерек толкнул незнакомца с такой силой, что тот отлетел на прибрежные камни, но тотчас вскочил и вновь бросился в драку, как мелкая злая ящерка. Я нащупала нож на песке – он был весь липкий. Моя спина – одна огромная рана, глаза застилала кровавая пелена. Пошатываясь, я поднялась и кинулась вперед: Дерек уже повалил моего неожиданного спасителя и теперь готовился сделать с ним что-то плохое. Но я была быстрее. Я напала со спины, вложив в удар всю силу и ярость. Дерек дернулся и взревел, разворачиваясь, отшвыривая меня в воду одним мощным ударом, – но нож оставался у него в боку. Шустрый незнакомец тотчас перехватил рукоятку и, выдернув оружие, нанес еще удар. И еще. И еще. Несмотря на раны, Дерек не становился слабее. Я, захлебываясь приливом, схватила какой-то камень и что есть силы ударила Дерека по виску. Мерзкий звук. Ему было плевать. Я продолжила бить. Он хохотал, хотя его голова стала кашей. – Идиоты, – смеялся он, душа незнакомца. – Идиоты. И вдруг на пляже зажглись маг-фонари городской стражи. Топот, крики, свист, грубая ругань – все это показалось оглушающим и неуместным. Дерек внезапно отпустил чужака. От него будто отошла какая-то тень – хотя, возможно, это свет фонаря, смешавшийся с морским туманом и ужасом, застилающим мои глаза, дал такой эффект. – Всем лечь! Руки за голову! – орали стражи, приближаясь. Я и собиралась так сделать, но вдруг Дерек, все еще перемазанный кровью – моей, своей, чужака – рухнул на песок и жалобно закричал: – Помогите!.. Они убивают меня!.. Мое лицо!.. Помогите!.. Я потеряла дар речи от такого поворота. А мой спаситель вдруг, ругнувшись, сипя и кашляя, выполз из-под Дерека и бросился прочь, и не думая останавливаться по приказу стражи. Ему в спину понеслись стрелы, но в темноте он ловко исчез между прибрежных сосен. Гром. Вспышка. Наконец хлынул дождь… Дальнейшее было скомканным и окрашенным сплошь в багровые тона. Кажется, я потеряла много крови – когда стражи приблизились, мои ноги подкосились, и я просто отключилась. А очнулась я в камере для преступников. Меня колотило, температура была высочайшей, я ничего не соображала. Вся спина пульсировала и горела. Я смутно помню, как меня допрашивали, как орали, что это я убила их – десять студентов, включая изуродованного Дерека, который на пляже умер от ран, повторяя, что я вытащила его из замка и напала на него с каким-то парнем, вылезшим из воды. Я пыталась объяснить стражам что-то, но у меня плохо получалось. Единственный мотив, который я запомнила, – это повторяющаяся мысль о том, что я сумасшедшая и завистливая «беднячка», «драматургическая душонка», которая «тусовалась среди знати», и поэтому, вероятно, «исходилась завистью» – и однажды слетела с катушек. – Вы не понимаете… Они провели ритуал, они вызвали кого-то, какую-то сущность… – Гребаные студенты! Накуритесь какой-то херни, а потом давай жрать друг друга! – Я никого… – У тебя на губах чужая кровь, идиотка! На пальцах – кишки! Везде – твои отпечатки! Колдуны изучили замок, там не было признаков никаких темных сущностей! Никого друзья твои не вызвали: это все ты сделала, завистливая маленькая сучка, это ты их убила со своим напарником! – Мне нужен адвокат, – бормотала я. – Я не буду говорить без адвоката… Но адвоката мне не спешили предоставить. Я догадывалась, что весь Зайверино и вся западная Шэрхенмиста тогда ходили ходуном, потеряв столько молодых аристократов. Дни шли за днями. Я металась в полубреду, мне отказывались вызывать лекаря, не разрешали никаких посещений. Позже я узнала, что тогда все ждали какую-то шишку из Правого ведомства, который бы занялся «Резней в Зайверино». Без него боялись начинать. До его приезда все встало на паузу, как в заклинании остановки дождя. В моей камере было два окна: одно в стене и крохотное на потолке. Как-то днем вдалеке послышались крики, скандирование толпы, и вдруг в большом окне появилось множество искаженных яростью лиц. «Убийца!!!» – орали они и трясли решетки, и кто-то плюнул сквозь прутья, а кто-то – кинул нож, но не попал. А ведь Дерека действительно убила я… Прибежала стража. Толпу линчевателей разогнали, окно заколотили. В окне на крыше целыми днями сидел черный ворон. Между своими галлюцинациями и снами я решила, что он – мой друг. Более того, что он – дух природы, ворон лорли, покровитель вересковых пустошей. Он был единственным маяком реальности в духоте кошмаров, наполнивших тогда Зайверино и мое сознание. Кажется, именно то присутствие ворона толкнуло меня к двум вещам в будущем: к тому, что в дальнейшем я прониклась симпатией к духам-рёххам и теперь не прохожу мимо их святилищ без короткой медитации; и к тому, что потом я завела воронов дома. Между тем ночью, примерно через неделю после Резни, когда я металась во сне на жестких нарах, замо́к в двери моей камеры неожиданно щелкнул. В узкой полоске дрожащего лунного света, проникающего в окно, я увидела того незнакомца с побережья. Несмотря на спутанность моего сознания и болезнь, я сразу его узнала – эти бешеные черные глаза на треугольном лице. Я почему-то испугалась, что он убьет меня, но он только резко шикнул: – Молчать! – пружинисто подпрыгивая ко мне и накрывая мне рот ладонью. – Я не причиню тебе вреда, пока ты не причинишь его мне – а у тебя на это сил не хватит. Надо двигать отсюда, потому что ты не хочешь на виселицу. А они повесят тебя рано или поздно. Уж я-то знаю таких ублюдков. Сейчас я уберу руку. Крикнешь – потеряешь свой последний шанс. Ясно? Я кивнула. Он убрал ладонь. – Кто ты? Почему ты помогаешь мне? – пробормотала я. – Да просто не люблю беспорядок, – процедил незнакомец. Но тут он слукавил. * * * Когда мы выбрались, оказалось, что у незнакомца был еще и более прагматичный мотив, чем просто ликвидация бардака. Он был чужеземцем – рамбловцем. А у нашей страны есть магическая защита: чтобы чужак получил возможность свободно перемещаться по острову, кто-нибудь из народа шэрхен должен авторизировать его, прочитав ритуальное приветствие[6]. В теории это может сделать кто угодно, но, учитывая обстоятельства, у чужака было не много вариантов – весь Зайверино искал его, моего «сообщника». Так что он выбрал меня. Незнакомца звали Мокки Бакоа. Он был вором в Рамбле и решил остаться им в Шэрхенмисте. А я с его легкой руки вором стала. Но сначала мы просто пытались выжить. Мои раны, жар, галлюцинации и кошмары. Его сломанные ребра, непривычность к суше, незнание острова. Как две разорванные тени, мы блуждали по лесам, скрываясь от стражи. Остерегались разжигать костры и в темноте сидели друг напротив друга, глядя исподлобья, хрипло дыша. Сигнальные огни облавы иногда подбирались так близко, что я молча плакала от бессилия и ужаса, а на изнанке век у меня облизывалась страшная фигура Дерека… Кого вызвали мои друзья? Просто – кого? …Израненные и заблудившиеся, мы с Мокки добрались до Пика Грёз и спрятались там от целого мира. Мы не доверяли друг другу, но остальные для нас и вовсе были врагами. Я иногда просыпалась от собственных рыданий, и Мокки молча протягивал мне воду. Он, бывало, во сне бормотал что-то очень зло, а потом начинал сам себя расцарапывать до крови – тогда я будила его. Я учила его тонкостям шэрхенлинга и культуре шэрхен. Он добывал нам еду, находил места для ночевок, присматривался к городу, в чьих темных кварталах уже тогда хотел навести порядок. Мне все время казалось, что за мной кто-то следит. Я боялась собственной тени, шарахалась от людей. Мокки был единственным, кому я позволяла прикасаться к себе – чтобы перевязать раны на спине. – Они выглядят странно, – однажды, помолчав, сказал он. – Будто какой-то язык или шифр. Я хотела сказать: «Да, я тоже так думаю», но вместо этого… разрыдалась. Бакоа обнял меня и не отпускал до утра. Его объятья были похожи на тиски охотничьего капкана, но я не хотела, чтобы он разжимал руки. – Чего ты хочешь? – иногда спрашивал меня Мокки, чья карьера Рыбной Косточки постепенно шла в гору. – Я хочу безопасности, – честно сказала я. – Ты в безопасности со мной. Но я упрямо качала головой и не верила. А однажды я сказала: – Я хочу узнать, что это за шрамы у меня на спине. И убедиться, что та тварь больше не появится. Никогда. Нигде. Не причинит никому вред. Мокки долго смотрел на меня, потом резко кивнул. – Тогда за дело, – сказал он. – Я не оставлю тебя с этим одну. И мы с ним стали исследовать разные магические традиции. Книги. Свитки. Артефакты. Что угодно, чтобы понять, что это за странные закорючки у меня на спине. Постепенно Мокки стал совмещать это с воровством в местах, куда мы ходили. Однажды я ахнула: «Это что, легендарный артефакт из сказаний Аврелианна?!» – «Да, – ответил Мокки. – Тебе он знаком?» Конечно, он был мне знаком по учебе в университете… Еще через несколько ночей Мокки обвешался кирками, лопатами и отправился на кладбище. «Ты куда?» – «Раздобыть золотую чашу Парама». Я заволновалась. «Я хочу с тобой». Мокки не стал возражать. – Мне кажется, или тебе нравится добывать артефакты? – еще пару недель спустя сказал он. – Это как будто приближает меня к прошлой жизни, – призналась я. Потом я сходила на подобное дело одна. Потом еще раз. И еще. Мокки занимался обычными кражами, а я – «историческими». Так я стала воровкой – авантюристкой, расхитительницей гробниц, как хотите, – которая специализируется на поиске древних артефактов. Постепенно я стала профессионалом своего дела. Меня увлекло это. Поиски ключа к шифру на спине оставались такими же важными, но они были сопряжены с болью, ужасом, страхом, полностью не покидавшими меня никогда, тогда как авантюрная работа вызывала азарт и отвлекала. Воровство стало для меня пластырем, которым я пыталась заклеить свою рваную душу. Иногда Мокки спрашивал меня: – Чего ты хочешь теперь? Я качала головой. Пусть жизнь и обрела новые краски, я все еще не чувствовала себя в безопасности, а пока ты не закрыл базовый уровень потребностей, невозможно тянуться к чему-то большему. Это так не работает. Сам Мокки всегда хотел одного: свободы и власти над гильдийским кварталом. И шаг за шагом он добивался этого, пока не встал во главе братства Полуночи, подмяв под него заодно братство Сломанной отмычки и братство Скользких.