Два года назад произошло нечто странное. Власти Зайверино объявили, что нашли Хэвергри Лайсо – то есть меня – и приговорили ее к смертной казни. Девушку успели повесить к тому моменту, как я прочитала об этом. Я была в шоке. Я прибежала к Мокки. Он только недавно возглавил воров, его власть находилась под сомнением, но он все равно оставил братьев и сестер Полуночи на неделю – и мы направились в Зайверино, где взломали судебные архивы. Я раздобыла документы следствия, а Бакоа разговорил помощника судьи. Мы выяснили, что та девушка умирала от болезни и согласилась на такую сделку в обмен на щедрые выплаты ее семье. – Это дело надо было закрыть, понимаете? Надо было закрыть… – всхлипнул клерк, привязанный к стулу, стоящему на краю крыши, с ногой Бакоа, упершейся в перекладину: легкий толчок – и… – А родители Хэвергри Лайсо были на казни? – ласково уточнил Мокки, раскачивая стул на задних ножках. – Нет. Они не приехали. Сказали – это не их дочь. Мы попросили… Попросили газеты сказать так: «Чета Лайсо отреклась от дочери-убийцы». Я тихонько выдохнула. Все эти годы я слала родителям анонимные письма, суть которых сводилась к тому, что я жива и однажды обязательно вернусь. Но пока – нельзя. Как и отправить мне ответную весточку. – Что ж, теперь ты сможешь жить спокойно как Джеремия Барк, – сказал Мокки, когда мы возвращались в столицу. – Ничего подобного, – покачала головой я. – Теперь я еще сильнее хочу узнать правду. Однако некоторым мечтам не суждено сбыться. Несмотря на все старания, мое исследование не продвигалось ни на йоту. Я не смогла ничего узнать ни об ошибках в ритуалах вызова, ни о сущностях, подобных той, что вселилась в Дерека, ни о шрамах на своей спине – которым уделила особенно много времени. Иногда мне начинало казаться, что мой поиск бессмысленен, а это действительно просто раны. Просто темный образ, поглотивший Дерека, получал удовольствие, терзая свою последнюю жертву. Серверуя меня, разрезая нежную белую кожу перед тем, как испить кровь, выпотрошить мое тело и облизнуться. Ведь он слишком торопился с моими друзьями – был ненасытен и голоден. Он убил их, урча, жадно глотая горячую кровь в окружении лилий, в полчаса – одним махом, одной сумрачной тенью – перерезал десять звенящих жизней. Когтем подцепил и выбросил. Финна Кларисса Фламберг Кашфиэль Патрик Шейла Рори Нахаби Лофин Дерек Я вас помню. Я помню вас. Я не забуду… 13 Шмоточники Ulcera animi sananda magis, quam corporis. «Душевные раны лечатся труднее телесных». – Джерри. Джеремия. Барк. Госпожа Джеремия Барк. Мать твою четырежды за ногу левым способом, да хватит уже дрыхнуть, воровка! Кто-то мягко щекотнул меня пальцами по шее – очень неожиданно и гуманно после таких-то слов. Я думала, Тилвас меня тряхнет или пнет, ан нет. Я открыла глаза и тотчас сурово нахмурилась. Мы больше не были в склепе! Мы находились под стеной замка, на улице. Еще точнее – я живописно раскинулась под розовым кустом, а Тилвас Талвани – невероятно грязный, уже без таори, только в рваной черной тунике – сидел рядом со мной, вертя в руках статуэтку белого лиса. На запястье у него висело несколько мешочков – явно с ценными камешками, прихваченными из склепа. А судя по звукам музыки и хохоту издалека, на противоположной стороне замка все еще продолжался праздник. У меня же было такое ощущение, будто прошло лет сто, не меньше. – Как мы здесь оказались? – не поняла я, резко садясь и сбрасывая руку артефактора со своей шеи. – Я нас вывел. Ты, конечно, тяжелая, но не настолько, чтобы тебя не дотащить. – Сам ты тяжелый, – поморщилась я. – Я еще тяжелее, да. Особенно характером, – улыбнулся аристократ. – А что с цавраску? – Ничего. – В смысле – ничего? – Я ее убил. – Его серые глаза оставались абсолютно безмятежными. У меня челюсть отвисла. – Как? – только и спросила я. Он прищурился: – Тебя технические подробности интересуют? Или это просто способ показать, что ты шокирована? Если первое – что ж, и такой артефакт у меня тоже нашелся. Если второе – я польщен столь бурной реакцией. – Но ты… Подожди. Ты ранен? Я вдруг поняла, что все эти бурые пятна, покрывающие лицо и руки артефактора, – это вовсе не грязь. – Нет. Я не ранен. Тебе показалось. – А откуда дыры на тунике? – Сам на груди разорвал – победу праздновал, – на полном серьезе сказал Тилвас. Я хотела еще что-то спросить, но тут меня резко повело вбок из-за головокружения – сказывались последствия яда цавраску. Я невольно прилегла обратно под куст, изо всех сил делая вид, что так и было задумано, а Талвани нахмурился: – Как ты себя чувствуешь? – Хуже, чем хотелось бы. – То есть возвращаться на праздник и вновь танцевать мы не будем? – Грязные и обвешанные краденым добром-то?.. Да, это было бы триумфальное появление, что уж тут сказать. – Я люблю эпатаж. – Я заметила, – пробормотала я, вновь прикрывая глаза. Держать их открытыми было невозможно: посмотришь вправо – там неуместно красивая рожа Тилваса, посмотришь прямо – звезды, ходящие ходуном, а слева вообще какая-то обшарпанная стенка. Совсем не то, что требуется умирающему человеку. – Понятно, – вздохнул артефактор. Я не успела спросить, что именно ему там понятно, как он сгреб меня в охапку, поднял, установил условно вертикально и эдак по-братски закинул мою руку себе на плечо. – Идем-идем, – подбодрил Тилвас. – Надо добраться до места встречи с Мокки, а там уже туда-сюда, завалимся в какую-нибудь карету – и домой. Точнее, в гостиницу. Нескольких часов не пройдет, как окажешься в кровати. Закажем тебе чай – или что там приболевшая преступность хлещет – накроем этим мерзким одеялом с гусиными перьями… И жизнь наладится.