Я делаю глубокий вдох и выдох. Увидев эту яму в земле, я окончательно осознаю происходящее. Беру бабулю за руку, так мы и идем дальше. Сейчас поддержка нужна мне не меньше, чем ей. Мэдлин, которая едва знакома с дедулей, стоит на пороге, раздавая листовки с программой. Она не только самопровозглашенный мэр деревни, но и, по-видимому, церковный староста. Несколько опоздавших все еще бредут, опираясь на трости, а Берил и Десмонд, как всегда, наводят суматоху. – Мы не можем втащить инвалидное кресло Берил в церковь, – вполголоса объясняет Мэдлин, наблюдая, как Десмонд несколько раз врезается в каменную ступеньку, все больше раздражаясь оттого, что кресло дальше не идет, и толкает Берил то взад, то вперед. – Здесь нет пандуса? – спрашивает мама. – Никто не может его найти, а Берил утверждает, что не может встать с кресла, – произнося это, Мэдлин поднимает брови, поскольку все мы знаем, что с Берил все в порядке. – Гэри, пойди и попроси носильщиков помочь поднять инвалидное кресло, – говорит мама папе, который немедленно убегает, не отрываясь от радио. Это последнее, что нам сейчас нужно. Служба может начаться в любой момент, и я хочу, чтобы все прошло гладко ради мамы, которая все тщательно организовала… и больше всего – ради дедули. – Как ты себя чувствуешь, Берил? – бабуля делает большую ошибку, задав этот вопрос. – Нехорошо. Кажется, у меня рак. Действительно? Прежде чем она успевает поставить себе еще какой-нибудь диагноз (или прежде чем я разозлюсь на нее за то, что превращает похороны в фарс), папа возвращается с носильщиками и водителем катафалка, чтобы поднять ее кресло. Они переносят ее через ступеньку в церковь, а затем – из-за старого неровного каменного пола – продолжают нести ее по проходу, как в паланкине. Я, конечно, вижу похороны первый раз в жизни, но вряд ли они все проходят именно так. Когда мы следуем за ними, начинается органный концерт. Девяностодвухлетняя Дорис играет «Останься со мной». Орган не настроен. Как опытный органист, дедуля перевернулся бы в могиле, если бы его уже похоронили. Я ожидал, что мама украсит интерьер церкви изображением голубей, но единственная новая деталь – это большая фотография дедули в рамке, расположенная в передней части церкви, чтобы прихожане могли вспомнить, чьи похороны они посещают на этой неделе. Эту фотографию сделал я, когда мы собирались в ущелье Чеддер на пятидесятилетие свадьбы бабули и дедули. Я с трудом сдерживаю слезы. Иду по проходу, чувствуя, что брюки задрались выше лодыжек. В дедулином костюме я почти не могу двигать руками и даже свободно дышать. В толпе незнакомцев замечаю несколько знакомых лиц. Тут присутствует один дальний родственник, который каждое Рождество дарит мне ежедневник на прошедший год, и еще один, который всегда забывает, как меня зовут. Судя по их виду, любого из этих двоих могут похоронить на следующей неделе. Джефф ужасно бледен и выглядит плохо – по-видимому, уже беспокоится по поводу приема пищи в публичном месте. Карен одними губами произносит: «Крепись, Джоши», – обращаясь ко мне со своего места в дальнем конце скамьи. Викарий стоит за кафедрой, проверяя свои листочки с записями, и, клянусь, отворачивается, как только ловит мой взгляд. Я думал, что теперь, когда я дружу с Хесусом, он, возможно, изменил свое отношение ко мне. Очевидно, нет. Пока бабуля обходит церковь, чтобы поблагодарить всех, кто пришел, я сажусь впереди рядом с мамой. Она опускает голову и тихо произносит молитву. Дядя Питер и его дети сидят в заднем ряду. Все в темных очках. – Как дела? – спрашивает Питер, пожимая мне руку. – Могло быть и лучше, – говорю я. – Скажи своему отцу, что он должен мне мой выигрыш. Я поставил деньги на твоего дедушку на вечеринке по случаю твоей помолвки. Не могу поверить, что дедушка умер. С него пятьдесят фунтов. В углу церкви папа бьет кулаком в воздух – по-видимому, «Сити» сравнял счет. Он не будет так счастлив, когда поймет, что скоро потеряет свой выигрыш. Почему никто не выглядит расстроенным? Берил все еще жалуется, что ей ничего не видно, поэтому носильщики перемещают ее снова и снова, пока она не занимает лучшее место в церкви и теперь загораживает обзор мне. Трое мужчин из похоронного бюро быстро вспомнили, почему они предпочитают работать с мертвецами. Наконец, пыхтя, они возвращаются на улицу, чтобы принести гроб. Когда импровизация Дорис внезапно обрывается, мама подает знак, что пора включить музыку. Мэдлин, выполнив свой долг у дверей, теперь отвечает за стереосистему. Бабуля присоединяется к нам на скамье, и шум приглушенных голосов замолкает. Из динамиков рвется песня «Улыбайся» Нэта Кинга Коула. Викарий жестом велит всем встать, и я почти жду, что Берил сейчас тоже поднимется со своего инвалидного кресла. Слушаю песню и смотрю на фотографию дедули, представляя, как он подмигивает мне. Смешно, но я думаю о батончике «Тоблерон», который так и не смог ему подарить. Я больше не могу сдерживаться и содрогаюсь от рыданий. Это случилось. Это и правда случилось. Я не хочу с ним прощаться. С тревогой оборачиваюсь, ожидая увидеть, как внесут гроб, но его все нет. Когда мы подходим к концу второго куплета, я понимаю, что что-то пошло не так. Все озираются по сторонам, но ничего не происходит. Им лучше поторопиться: песня длится всего три минуты. – Джош, пойди проверь, в чем там дело, – шепотом просит мама. Ее глаза тоже полны слез. Иду обратно по проходу, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. Когда я выхожу на свежий, прохладный воздух, мне требуется мгновение, чтобы сообразить, что произошло. Катафалк больше не припаркован снаружи. Носильщики бегут вниз по дороге. Они бегут быстро. Гонятся за эвакуатором. За эвакуатором, который увозит катафалк. Катафалк, в котором все еще стоит гроб. Я слышал о сбежавших невестах, но это, должно быть, первый раз, когда мертвец сбегает с собственных похорон. Пока сотрудники похоронного бюро занимались коляской Берил, чрезмерно усердные эвакуаторщики решили отбуксировать катафалк, припаркованный в неположенном месте. Нэт Кинг Коул звучит у меня в ушах. Я начинаю улыбаться сквозь слезы. А потом меня разбирает хохот. До самого конца дедуля все еще пытается убежать от людей, общественных мероприятий и церковной службы. Я машу на прощание грузовику. И дедуле. Глава 37 – Не автобус, а… – Вагон? – Да! Знаменитый мост вверх по дороге? – Хм, подвесной мост Клифтона? – Да, оставь только первое слово. – О, подвесной! – Да! Так, хорошо, какой у нас Джош? – Старый? – Не в этом смысле! Как описать Джоша, когда он играет в игры? – Конкурирующий? – Когда он не выигрывает. Не победитель, но тоже два слова, – поспешно говорит Джейк, беспомощно размахивая руками, когда последние песчинки падают вниз в таймере для яиц. – О… э-э… – Время вышло! Стой! – кричу я за пару секунд до того, как время действительно заканчивается. – Как же ты этого не знал? – И каков же был ответ? – Полный неудачник. – Ох, конечно. – Большое спасибо, ребята. Сколько у тебя там было очков? Два? Или три? – я двигаю красные фишки на игровой доске. – Всего два, – говорит Джейк, пересчитывая карты. – Это был неудачный раунд. Игры на скорость не его сильная сторона. Викторины на этой неделе не будет, так как Малыш Ди в отпуске, поэтому мы решили собраться в пабе, чтобы поиграть в настольные игры. Запах жареной картошки вызывает у меня голод. – Если я полный неудачник, значит, мне сегодня везет больше обычного, поскольку мы, кажется, вот-вот выиграем, правда? – самодовольно говорю я, когда мы с Джесси вырываем победу в игре против Джейка и Джеки. Очень помогает тот факт, что у Джеки куча времени уходит на то, чтобы прочитать карточку и придумать хоть что-то. Несмотря на то что они выглядят абсолютно влюбленными, эта игра может положить конец их медовому месяцу. – Мы собираемся выпить еще по стаканчику, но я сфотографировал доску, так что не вздумай двигать фишки. – Ты мне не доверяешь?