- Мне предложить тебе кофе или мы не будем долго ходить вокруг да около, Кравицкая? - Пожалуй, не будем. Мы оба деловые люди, а я потеряла достаточно времени, пытаясь с тобой связаться. 1:1, Дима. Я не вздрагиваю и практически не напрягаюсь, когда ты отходишь от панорамной лоджии с видом умиротворенного тигра и опускаешься в кресло. С меня не упадет корона, если я уверенно подойду ближе. - Я занятой человек. Действительно, встретиться со мной в последнее время нелегко. Ох, давай только без этого – «меня трудно найти, но легко потерять»… Ты не носок, в самом деле. Нет, я этого не произношу, хотя очень хочется! - Что ж, я не буду отнимать у тебя драгоценное время. Занятому человеку надо думать о городе, ключи от которого ему так легко вручили, тут без вопросов. – Сердце все же делает несколько почти болезненных рывков, но когда я снова решаюсь заговорить, мой голос больше не дрожит: - Для начала, может, объяснишь мне, зачем ты выкупил часть клуба? Его брови насмешливо приподнимаются. Мы просто смотрим друг другу в глаза несколько секунд. Опасная игра! Когда я вижу его улыбку снова, отмечаю в ней то, что сама так хладнокровно прятала в себе. От циничного сарказма улыбки Димы моя злость ломает баррикады, я мысленно велю ей заткнуться. - Вот как? Я уже подумал, что ты соскучилась и горишь желанием вспомнить наше совместное прошлое. Нам ведь есть что вспомнить, верно, Юля? Почему я с таким упорством давила ее в себе? Эту неконтролируемую злость на пару с панической атакой, которая так сильно убивала меня накануне? Почему я не отправилась в спортзал и не выплеснула ее к чертовой матери, хотя прекрасно понимала, что она все равно прорвется рано или поздно? Ему не понадобилось даже долгих слов, чтобы с настойчивостью циничного нейрохирурга схватить ее за шею, постепенно извлекая на поверхность из глубин моего сознания. Куда грозилось исчезнуть хвалебное патрицианское спокойствие, перенятое мною от Александра, которого так боялись мои подчиненные в сети магазинов, от которого члены клуба Devi-ant, независимо от позиционирования, сразу прикручивали свои понты? - Я вот одного не понимаю, Дима, что в моем вопросе «какого хрена ты выкупил у Ильи его часть» вызывает трудности для понимания? Языковый барьер? Отсутствие сообразительности? Или тебе нужно принять прописанные психиатром колеса? Давай, я подожду. Его улыбка не меняется, а я мысленно радуюсь тому, что мой голос утром сел, потому что запросто могла сорваться на высокие ноты. - Юлия Владимировна, тебя даже супруг-консул не научил базовым правилам этикета? Может, он поспешил выпустить тебя из клетки? Меня словно оглушило словесной пощечиной. Это было не просто подло, говорить об Александре в подобном ключе, недопустимо было бить по моим болевым точкам с таким упоительным хладнокровием! Холодная ярость смела последние баррикады на своем пути, лишая меня самообладания. Неужели еще утром, крутясь перед зеркалом, я всерьез полагала, что смогу выстоять и не сорваться? Твою ж мать! - Я не знаю, зачем тебе это понадобилось, Дима. Полагаю, Илья не счел нужным проинформировать тебя о том, что я не имею права осуществлять сделку купли-продажи относительно своей доли… Сердце бешено колотится в груди, но я сумела взять себя в руки. Улыбка Лаврова шире, и я едва не вздрагиваю от его последующих слов: - Ну что ты, вот как раз об этом меня проинформировали в самую первую очередь, Юля. Я могу сделать со своей новоприобретенной собственностью все что угодно: сжечь, продать, подарить матери, переформатировать в секцию бальных танцев. Это у тебя нет никакого права так поступать со своей. Кажется, я все-таки пошатнулась, в последний момент ухватившись за спинку стула. Эта вероятность казалась мне настолько иллюзорной, что я даже не приняла ее к рассмотрению. Лавров руководствовался моим ограниченным правом, когда приобретал часть клуба? Это был не просто выброс холода по всему позвоночнику с болезненным сжатием аорты, это было похоже на далеко не эротическую асфиксию с одной-единственной целью: заставить жертву как можно дольше продержаться в сознании, чтобы испытать самую изощренную и невыносимую боль. Я даже не понимаю, почему произношу свои следующие слова, – скорее всего, сознание не желает воспринимать услышанное, цепляется за малейшую лазейку на пороге преисподней… - Назови свою цену, наличный расчет и дарственная… Ты его хочешь? Забирай! Отмени это правило и назови свою цену! - Дыши, девочка. Этот костюм тебе тесен, ты побледнела. На вот, выпей. Холодное стекло касается моих пальцев, и я послушно делаю несколько глотков холодной воды, даже не подумав о том, что она пойдет не на пользу моим сорванным связкам. Мне нужно срочно что-то предпринять и взять себя в руки. Потому что Дмитрию как раз не понадобилось никаких усилий, чтобы начать раскатывать меня прямо на месте! - Дима, посмотрим правде в глаза, тебе же на фиг не упал мой клуб! - Ну, он теперь наполовину мой, разве нет? Расслабься, я не настолько монстр, чтобы заставлять тебя нарушать волю покойного супруга. Просто теперь у тебя другой партнер. Такое случается. - Зачем? – Неужели я хочу услышать ответ на свой вопрос? Неужели я правда к этому готова и рассчитываю при этом не сорваться, удержать свои душевные струны от разрыва, пусть даже они впиваются в кожу ладоней до крови? - Считай это легким развлечением. Политика утомляет, а я всегда питал особую страсть к развлечениям подобного рода. - Я не знаю, зачем тебе это понадобилось, и, откровенно говоря, совсем не горю желанием это знать! – голова все еще кружится. Мне так трудно подобрать слова, вся та речь, которую я отрепетировала перед зеркалом, потерпела сокрушительное фиаско, разговор пошел по совсем иной колее, и я ее не принимала в расчет! – Я просто хочу знать, что ты намерен с этим делать дальше. Он пожимает плечами: - Странный вопрос. Глупо было бы забросить такую лакомую собственность. Собираюсь развивать его и дальше и проводить там большую часть своего свободного времени. Или ты желала услышать, что я там и близко не появлюсь? - Нет… просто давай вместе решим, как взрослые люди, как нам быть дальше. - Нам? Юля, мне нравится эта оговорка по Фрейду. Сейчас нужно активировать план В, но дело в том, что у меня его нет. Меня выбивает самая страшная из всех аритмий, что была прежде. Маленькая черная пантерка не то что не смогла броситься на более сильного хищника. Она сейчас готова бежать с его территории, поджав хвост. Это просто нокдаун, который лишил меня дара речи окончательно. Я пытаюсь подобрать слова, с отчаянием понимая, как в его взгляде расцветает циничная насмешка убивающего наповал превосходства. - Юля, мне помнится, ты собиралась сэкономить наше время. Что-то изменилось? Мне пришлось отменить встречу ради твоего визита. Скажи спасибо моему отцу, он всегда питал к тебе особую слабость после неудавшегося покушения. - Откажись от клуба. Твою мать, ты всерьез полагал, что я буду это терпеть? – лучше бы мой голос не вернулся. Потому что меня саму скручивает изнутри от истерических ноток, только пониженный тон не позволяет сорваться в крик. – Ты, наверное, не понимаешь, что я не буду играть по твоим правилам! Я буду бороться до последнего, и мне плевать, какими именно методами! Ярость все же победила. Она смела на своем пути все преграды, взломала все пароли и открыла все замки. Дыхание замирает, головокружение усиливается, я понимаю, что готова зайти еще дальше, не думая о последствиях. Ледяной тон голоса хозяина кабинета выдергивает меня из омута зарождающегося торнадо. - Я должен терпеть твои угрозы в своем кабинете? Возьми себя в руки, иначе я попрошу охрану вывести тебя отсюда! Сокрушительный провал, я это понимаю вместе с отчаянным воплем собственной гордости. Ярость не подчиняется правилам, но сознание не желает сдавать свои позиции даже сейчас, когда я растеряна и практически растоптана, оно отчаянно ищет выход, не позволяя своей обладательнице окончательно уронить лицо. Я встречаю проблеск давно забытой платины в потемневших глазах Лаврова и понимаю: он может означать что угодно – от желания вытолкать меня из кабинета до того, что я совсем недавно вспоминала, захлебываясь рыданиями. Страсть и злость так во многом похожи! Как и попытка скрыть каждую из этих недопустимых эмоций за маской безразличия, если не презрения. Мой захлебывающийся самоконтроль совершает отчаянный рывок на поверхность, рискуя вскипеть от кессонной болезни, с невероятно сильным вторым дыханием, подсознательно уцепившись за ненадежный риф по имени «страсть». Я еще не понимаю, что все это лишено всякого смысла – ярость и страсть в его характере неотделимы друг от друга и не поддаются никаким законам логики, но пытаюсь ухватить эту тонкую ненадежную нить вероятного везения, которая сработала бы с каждым. Сработает ли она с ним – такого прогноза не сможет дать никто. Лепестки ярко-алой розы раскрываются в районе солнечного сплетения, рискуя быть расплющенными аритмией и неприятием – я и сама не понимаю, зачем сопротивляюсь. Обреченность приговоренного к смерти? Желаемое за действительное? Последняя попытка спасти ситуацию? Или же решительное «на войне, как на войне»? Поправляю лацканы черного шелкового пиджака «Армани», - вернее, веду по приятной телу ткани эротичным поглаживанием, заставляя себя держать спину прямо. Чеканный шаг, хотя расстояние между нами составляет не более метра. Все, что мне нужно, - идеальное дефиле, эффектная прелюдия. Его брови снова взлетают вверх, в глазах смесь иронии и удивления. Мне приходится собрать всю свою волю, чтобы тепло улыбнуться. Да, я вспылила, но и ты бы на моем месте повел себя так же, а теперь поговорим, как взрослые люди. Время останавливается, когда я подхожу к нему почти вплотную, упираюсь руками в лакированную столешницу натурального красного дерева и сажусь на стол, скрестив ноги, чуть подавшись вперед. Сердце грозится выскочить из груди, я готова разорвать саму себя на части за подобные игры – но я буду в них играть, до тех пор пока останется хоть малейшая вероятность того, что мы сможем договориться. Нарисовать на лице искреннее раскаяние не удается, я сейчас совершенно не в том состоянии, зато как легко улыбнуться и наклониться еще ближе, прекрасно понимая, что соблазнительная ложбинка на груди с загадочно мерцающим кулоном сейчас как раз напротив его глаз. Пусть оценит, что я не ношу белья. Я настолько довольна собой в этот момент и уверена в собственной сексапильности, которая никак не сможет оставить его равнодушным, что произнесенные слова отрезвляют посильнее самой болезненной пощечины. Они не сразу доходят до моего сознания, проходит несколько долгих секунд – время зависло, когда точеный контур губ шевельнулся, чтобы произнести эту убивающую своим цинизмом фразу: - Ты перепутала стол со стулом? Меня обдает промозглым холодом безжалостной зимы, и я резко отстраняюсь, выпрямляя спину. Черт, я ожидала услышать все что угодно, кроме презрения в его голосе. Даже избитое «на колени, сука, сосать» сейчас бы показалось мне райской музыкой. Нет, мое показательное выступление, похоже, не задело ни единой струны в его сердце. Я вообще сомневаюсь, что оно когда-нибудь у него было. - Считай, что так. – Стратегия рассыпается на осколки, которые превращаются в невесомую пыль, отчаяние пытается ухватиться за все возможные методы, хотя мне уже понятно, что в этой игре я проигрываю окончательно и бесповоротно. – Я не понимаю, зачем ты воюешь со мной при том, что я не хочу ни с кем воевать! Ты так беспечно прикрываешься именем Алекса, который был для тебя далеко не чужим человеком! Ты прекрасно понимаешь, что это совсем не то, чего бы он хотел для меня. Неужели даже память для тебя ничего не значит? Мне показалось или в его глазах промелькнуло секундное колебание? Что-то изменилось на короткий миг, я готова была поклясться, что ощутила это кожей, – но слишком шатким был мой аргумент для того, чтобы выбить у него почву из-под ног. Может, все это было иллюзией, игрой моего уставшего за эти дни воображения? Я отчаянно цеплялась за малейшее нарушение дыхания своего собеседника, смену интонации голоса, изменение оттенка темно-кофейной радужки, выбивающийся из программы хладнокровного искусственного интеллекта малейший жест. Нет ничего странного в том, что я начала выдавать желаемое за действительное. Даже когда его пальцы сжали запястье, развернув циферблат наручных часов, мне хотелось верить, что он искал возможность продлить мое пребывание в своем кабинете и обдумывал последующие слова. Когда же они прозвучали, я едва не задохнулась от ударившей в солнечное сплетение ледяной волны. - Твое время истекло, ты впустую потратила также и мое. Встань и покинь мой кабинет. Почему я этого не сделала? Почему не вышла с гордо поднятой головой, пожимая плечами в знак собственного показательного равнодушия, пока была такая возможность? Какого фаллического символа продолжала сидеть на краю столешницы, заткнув шестое чувство, которое просто толкало меня в спину и сулило обещание чего-то кошмарного? Я до сих пор не поняла, кто передо мной и какой исход будет в противостоянии вооруженного до зубов противника и перепуганной девочки, сжимающей в дрожащих ручонках пластиковую вилку? И нет бы она осознавала факт своего поражения - нет, она пыталась кусаться и царапаться, размахивая этим ломким трезубцем под дулом револьверов, нацеленных ей прямо в лоб! - Ты зря решил, что я буду молча это терпеть. Мне плевать, что ты купил здесь всех и вся, даже подделка моей подписи не стала для тебя проблемой! Есть вездесущие независимые средства массовой информации – и поверь, если мне придется выбирать, я вытерплю и общественное осуждение, и шок мамы, и даже вопросы дочери. А тебе стоит задуматься, что случится с твоей карьерой. Не боишься лишиться доверия избирателей, когда они узнают, чем их любимый мэр увлекается на досуге? - Девочка моя, - я не расслышала последнего предупреждения в обманчиво-ласковом голосе. – Я закрыл глаза на то, что ты нанесла мне оскорбление уже тем, что заявилась сюда в костюме дорогой шлюхи с какими-то убогими угрозами и попытками воззвать к моей человечности демонстрацией своей груди. Я тебе сейчас даю последнюю возможность выйти отсюда по-хорошему, и единственное, что я желаю слышать ,– это звук твоих удаляющихся шагов. Ты меня поняла? - Перестань делать меня виноватой в своих личных проблемах и прекрати отмораживаться, когда я пытаюсь говорить с тобой предельно нормально… В этот раз нет никакого эффекта замедленной съемки – я успеваю встать со стола и отойти на шаг, чтобы продолжить свою обличительную речь, глядя на него сверху вниз, и пропускаю молниеносное движение ладони Лаврова. Все занимает не более секунды, и я даже не испытываю страха при виде того, что появляется в его руках в последующий момент. Скорее изумление вместе с недоверием. - Класс, это Шорох? Хвастаешься последним приобретением? К тому, что произошло буквально на последней фразе, я была не то что не готова. Самый извращенный кошмар из моих сновидений ожил в сотую долю секунды, вместе со взмахом его ладони. Я не успела понять, что случилось и что же так быстро промелькнуло перед моими глазами. Я не поняла этого даже тогда, когда земля ушла у меня из-под ног вместе со вспышкой обжигающего пламени, которое парализовало левое предплечье, полоснуло невыносимой болью по ребрам и оставило пульсирующий автограф в области сердца. Психоделический рисунок паркета резанул ослепляющей вспышкой по глазам, а обжигающая боль достигла своего максимума. Из моих глаз брызнули слезы, а крик, царапнувший севшие связки, прорвался мучительным стоном. Я практически не почувствовала режущие толчки в коленных чашечках, когда они соприкоснулись с полом, точно так же не заметила легкого излома запястья, когда мои ладони уперлись в твердую поверхность. Клинки сумасшедшей боли, казалось, резали мое тело изнутри, безжалостно разламывая костную ткань и разрывая мышечные волокна. Я была почти уверена, что истекаю кровью, – разве такая боль может обойтись без кровопотери? Я горела. Бывает ли такое, что температура тела достигает своего максимума в один короткий момент? Боль распространяла волны этого убивающего жара по моему телу, пока мозг все еще отказывался связать воедино мое состояние и кнут, который Лавров так уверенно сжимал в своей руке за секунду до удара. Я знала боль и посильнее. Даже жаждала ее в определенный момент, но сейчас… эта не была спасительной. Она убивала все живое внутри, выжигала парализующим напалмом, пульсировала безжалостными ударами в воспаленном мозгу, капала на паркет моими слезами, которые показались на тот момент кровавыми. Сознание еще не поняло шокирующей подоплеки происходящего, поэтому слезы были всего лишь физиологической реакцией без какого-либо психологического подтекста. Именно поэтому я сделала автоматическую попытку встать на ноги. Конечно же, я не истекала кровью, хотя костюм все же не выдержал атаки захлеста – на месте удара ткань лопнула, но я боялась смотреть на то, что под ней. Или, скорее, была слишком оглушена болевым шоком, чтобы это сделать. - Убирайся отсюда, – нервные окончания рефлекторно сжимаются, хотя звук его голоса долетает до меня, словно через вату. Я не понимаю, о чем он вообще говорит, мой взгляд скользит по широкой двери. Мне надо туда. Я не знаю, зачем и почему, знаю только, что должна до нее дойти. Сделать эти последние шаги. – Приведешь себя в порядок и завтра появишься в клубе. Покажешь мне все и, может быть, поговорим, если желание останется! Его слова не бьют остроугольными камнями в спину – есть только физическая боль, которая рвет меня изнутри, и ничего больше не имеет значения. Она полыхает все сильнее с каждым моим движением, роскошный кабинет плывет перед моими глазами, но я все же делаю шаг, зашипев от новой атаки этого ужасного огня. В глазах темнеет, когда я нащупываю дверную ручку и едва не падаю, распахнув наконец двери, – понимаю, что могу потерять сознание, вижу испуганное лицо секретаря, слышу ее обеспокоенный голос… еще одна дверь… в ушах звенит, а к горлу подкатывает тошнота, которая отступает с новым витком боли. Мне удается преодолеть это расстояние и не рухнуть на пол. Но когда я открываю эту дверь, глаза застит темная пелена с летающими серебристыми звездочками, а ноги подгибаются. - Борис… - шепчу я, окончательно потеряв способность видеть, и медленно сползаю на пол. Он все же успевает меня подхватить, поднимает на руки, задев левое ребро, и только тогда я впервые за все время по-настоящему кричу. Ощущение такое, что на мою рану вылили бензин и подожгли. Он что-то спрашивает, а я не разбираю его слов, я на грани обморока. Мне просто больно, настолько больно, что я не могу даже связно мыслить. Боль пульсирует убивающими толчками при каждом его шаге, зрение возвращается только в холле – обеспокоенные лица охраны, рык бодигарда «не надо скорую!», новый виток болевого шока, пока кто-то из секьюрити крепит его пистолет в кобуре. Свежий воздух отрезвляет всего на миг, и тут же накатывает новый приступ потери реальности. - Я звоню вашему доктору! – вспышка пламени в предплечье, окружающие детали расплываются, и я ощущаю спиной мягкую кожу пассажирского сиденья. Борис еще что-то говорит, а я снова кричу, когда машина трогается с места и меня впечатывает в мягкую обивку. Отталкиваю его руки, которые пытаются подложить под шею подушку и просто скулю, уже не думая ни о чем, зажимая ладонями пылающий след удара, пытаюсь забрать этот жар раненой плоти, дать ему перейти на мои пальцы – я готова терпеть боль во всех частях тела, но она неумолимо сосредоточена на одной. Каждый стык брусчатки на шоссе отдается новыми ударами буквально в сердце, я стараюсь не стонать, но ничего не могу сделать с этой испариной, которой тело реагирует на очередную вспышку боли. Она поглотила меня настолько, что я даже не осознаю моральной стороны произошедшего. Это милостивый шок, именно поэтому я не понимаю, что физическая боль ничего не значит по сравнению с тем кошмаром, который начнется позже. Когда дверь открывается, я настолько невменяема, что едва не начинаю отбиваться от рук Бориса, который пытается помочь мне выбраться из машины. Самое невинное прикосновение к ладони, любое движение вновь разгоняет боль по всему телу и даже сознанию. Мои ноги подгибаются, лодыжку простреливает практически шуточной болью по сравнению с основной, я пытаюсь скинуть со своих ног эти туфли на двенадцатисантиметровой шпильке – но телохранитель бережно подхватывает меня на руки. Перед затуманенным взором мелькает отрезок серого неба – погода меняется так быстро, будет дождь, а затем бело-зеленое здание частной клиники и мелькнувшие белые пятна. Вокруг суета, Борис осторожно укладывает меня на каталку и о чем-то быстро говорит медицинскому персоналу. Серую дымку безучастных небес сменяет свет электрических ламп, белое полотно потолка, которое движется по мере продвижения каталки. Меня укрыли пледом, наверное, чтобы никто из посетителей не заметил разорванного костюма – но мне сейчас нет дела до того, узнают меня здесь или нет. Все, чего я хочу, – это прекращения убивающей, сводящей с ума боли, хотя бы на миг, чтобы суметь вдохнуть и не стонать от бессилия! Кажется, я ненадолго впадаю в какое-то странное забытье. Боль пульсирует где-то рядом, отдельно от моего тела, я вижу ее – сгусток темно-бордового переплетения нервных импульсов, которые содрогаются, меняя рисунок при каждом движении, словно в калейдоскопе. Первое же прикосновение выдергивает меня из почти приятного забвения, и я с трудом узнаю лицо семейного доктора – нет, он не изменился, я просто не могу сообразить, кто же это и откуда он так мне знаком. Он отдает распоряжения двум медсестрам, чьи голоса сливаются в монотонное жужжание, и накрывает мой лоб ладонью. - Все, моя девочка, сейчас мы аккуратно осмотрим и сделаем укол… Я дергаюсь не от его пальцев, которые начали аккуратно расстегивать жакет. Это обращение «девочка» кроет куда более усиленным приступом боли, я только чудом не ору, а шиплю сквозь плотно сжатые зубы. От осторожной пальпации моя голова просто мечется по каталке, настолько больно. Руки касаются прохладные пальчики, и я даже не замечаю укола и тянущего дискомфорта от введения препарата. Очень сильно кружится голова, но инъекция действует быстро – уже спустя минуту пальцы доктора перестают причинять боль, ее эпицентр накрывает приятным холодом, который гасит пожар раненой кожи. Я просто закрываю глаза, не вникая в манипуляции теперь уже медсестер. - Ткани груди не задеты, просто сильный ушиб, усиленная гематома. Кожа не рассечена, я выпишу вам обезболивающее и несколько инъекций, которые нейтрализуют кровоподтек… Мне не хочется думать о том, что было бы, если бы я попала в отделение скорой помощи. Наверняка бы куча вопросов, в том числе и от представителей милиции. Азаров, наш семейный доктор, не задает никаких вопросов и не показывает своего удивления. Алекс умел причинять и более сильную боль, когда я его об этом просила, но она так же быстро проходила, на коже редко оставались длительные отметины, не говоря уже о вероятности травмы. Никогда у меня не было оснований показываться врачу после наших сессий. Но если бы такая необходимость возникла, сомневаться в тактичности доктора, для которого сохранение любой врачебной тайны было самым неоспоримым приоритетом, не приходилось. Я потом только удивлюсь тому факту, что вместе с обезболивающими ампулами, таблетками и мазями на основе гепарина он положил в пакет также успокоительные. Настоящему профессионалу не надо было ничего пояснять, скорее всего, он видел полную картину того, что со мной случилось. …Я проснулась только к вечеру. Боль в ребрах полыхнула с новой силой, но тут же в комнату ворвалась Валерия, встревоженная моими стонами. - Не вздумай вставать! Выпей таблетку, если не пройдет, сделаю укол. – Она присела на край постели и откинула волосы с моего лба, с беспокойством заглядывая в глаза. – Звонила твоя мама, я ничего ей не стала говорить, кроме того, что ты устала и захотела выспаться. Крамер звонила дважды. Я сказала Юрию, что тебя не будет в клубе и обзвонила магазины, там все хорошо.