Ее слова долетали до моего слуха словно сквозь вату, я послушно приняла лекарство и ухватилась за ее ладонь. Лера перехватила мой взгляд и покачала головой: - Ничего сейчас не говори, отдохнешь, потом все расскажешь. Я перенесу свой отъезд, тебе нельзя сейчас одной оставаться. О том, что произошло, мы поговорим утром. Ты, главное, не переживай. Просто так ничто и никому с рук не сойдет. Прежде чем я успела ей ответить, раздался топот детских ножек, и в спальню влетела Ева. Няне никогда не удавалось ее поймать, уж если дочь соскучилась по маме, никто не в состоянии ей помешать. Лера тоже не успела отреагировать – Ева запрыгнула на постель и повисла на моей шее. Вот тут мой кошмар и вернулся во всей красоте – боль пронзила ребра, накрыв тяжелой плитой, а перед глазами запрыгали темные пятна. - Мама! Мамочка! – резанул по нервам испуганный крик дочери. – Мамочка, что с тобой? У тебя сердце болит, да? - Сердце… - процедила я сквозь зубы, с трудом удерживая крик. – Именно сердце, доченька… Глава 12 Дима Сердце в буквальном смысле срывается вниз, задавая сумасшедший ритм, бьется о грудную клетку в отчаянном порыве узника, готового разрушить неприступные стены камеры пожизненного заключения. Защитная система активирует свои скрытые резервы – волна сжигающего все на своем пути адреналина вливается в кровь, сотрясает рассудок. Он не выдерживает ее напора, равного по силе двойной шкале Рихтера. Это уже не сейсмические колебания. Это апокалипсис. Его надвигающаяся тьма с красными всполохами первобытной ярости застит глаза светонепроницаемой пленкой, пульсируя в висках извергающейся лавой. Вашу мать, я готов рвать и метать, бить по железобетонным плитам собственного самоконтроля титановым ломом, пинать его ногами, сбивая в кровь пальцы, пока не осыплется на землю песчаной крошкой. Бл*дь, я просто хочу, чтобы ты наконец поняла, где ты и с кем! Тебе не стоило так беспечно вламываться в мой кабинет, скрывая свой страх под маской холодной пафосной суки. Я готов уже сейчас грохнуть собственного отца только за то, что он проявил слабость и не смог послать тебя куда подальше (может, успела бы подготовить себя к тому, что скоро именно там и окажешься). Я только чудом промолчал, когда он вскользь упомянул о твоей трагедии и нестабильном эмоциональном состоянии, завуалированно провоцируя во мне чувство жалости. Слава богу, что ему хватило понимания не задавать вопросы относительно покупки клуба и его рентабельности и вместе с тем о причинах, которые подвигли меня на это, как и сомневаться в правильности и резонности моего поступка. Вроде как это прямое оскорбление – прыжок через мою голову и нарушение негласной субординации, но какой смысл искать подвох там, где все можно объяснить глупостью? У тебя не хватило сообразительности увидеть реальную картину происходящего, понять, что именно я запретил Оксане соединять тебя со мной под угрозой увольнения и почему я не сорвался теперь уже в наш клуб в первый же день после твоего возвращения. Я просто не знаю, что бы я сделал с тобой прямо там, даже при огромной толпе свидетелей, и даже в том исключительном случае, если бы ты согласно молчала и послушно хлопала своими длинными ресницами, не осмеливаясь мне возражать и проявляя благоразумие. Поверь, обычным разговором с рядом требований и призывами к послушанию это бы точно не закончилось. Все те угрозы, от которых наверняка завис в шоке мой юрист, были бы приведены мною в исполнение незамедлительно, причем в самой изощренной форме. Тебя бы не спасли ни слезы, ни уговоры, ни готовность впоследствии рухнуть к моим ногам, открывая ротик только по приказу и для вполне определенной цели. Мне бы ни одна живая душа не посмела возразить, если бы я накрутил твои длинные блестящие волосы на собственный кулак, не обращая внимания на сопротивление, и уволок в одну из тех игровых комнат, где ты, напомни-ка, что именно собиралась сделать с моим послом, принесшим плохую весть? Я бы даже не счел нужным пояснять тебе на пальцах все эти безрадостные для тебя перспективы скорого будущего, мне пришлось бы в буквальном смысле вбивать в тебя новые правила нашего партнерства! Ты так ничего и не поняла. Это же вразрез со всеми правилами, не так ли? Хищники никогда не оберегают своих жертв от собственной ярости так, как это сделал я. Куда проще мыслить своими собственными, четко прописанными догмами, сформировать в сознании фоторобот неадекватного психопата, которому мало удовольствия от незамедлительного растерзания дичи – такие гурманы маринуют блюдо долго и со вкусом, опутывая пойманную дичь тончайшей, но неразрывной паучьей сетью, высасывая ее силы вместе с жизнью и растягивая подобное удовольствие на долгие дни. Я подозреваю, какой пыткой стало для тебя ожидание. Ты не так сильно изменилась, как я полагал изначально, – говорят, бойцовские качества не погасить ни стабильности, ни трагедии. Если бы кто-либо из моих подчиненных проявил подобное рвение в попытке достать из-под земли определенного человека в урочный момент, ему бы просто не было цены. Ты понимала, отчаянная черная орхидея, что могла вообще не выйти из стен мэрии, если бы я принял тебя в тот самый день, когда ты оборвала телефоны приемной? Весь штат охраны, секретарь, которая поила тебя кофе и проявляла к тебе так раздражающую меня симпатию, любой из сотрудников, которых ты могла встретить в коридоре и кто наверняка улыбался тебе и предлагал помощь… да никто из них не посмел бы даже осуждающе поджать губы или потрясенно закатить глаза, если бы я выволок тебя за волосы и увез туда, где никто бы и никогда не помешал мне отыграться на твоей шкуре за все те годы ожидания, в течение которых ты улыбалась не мне, таяла от страсти не в моих руках… носила под сердцем не мою дочь! Как быстро ты сдалась, Юля? Когда именно перестала закрывать глаза и видеть меня на его месте, раздвигая свои длинные ноги, обвивая его спину своими руками, позволяя ему проникать столь глубоко, куда так упорно не желала пускать меня – в собственное сознание, собственную кровь с желанным транзитом до самого сердца? Как скоро высохли твои слезы? Раньше, чем те розы цвета морской зари под безжалостным студеным небом декабря на холодной плите пустого надгробия? Когда ты снова стала спокойно смотреть на дисплей мобильного телефона, не испытывая боли за тот роковой звонок бывшему любовнику? Помнишь, там, на вилле? После него нас оторвали друг от друга! Ты хоть раз испытала раскаяние, разрывающую агонию от чувства собственной вины за свой поступок или же в этот раз сбросить с плеч груз ответственности оказалось очень легко? Я же буквально умолял тебя от нее избавиться, отдать мне с последним стоном протеста, но ты так отчаянно цеплялась за это навязанное социумом неотъемлемое право и терпела боль вместе с унижениями, продолжая держать этот балласт, как самую большую драгоценность. Как, во имя всех чертей, ты с легкой руки подарила себя, освобожденную, не мне?! Как ты вообще смогла, отказывая мне тогда в малейшем прикосновении и приближении к твоему мечущемуся сознанию, отдать свою душу тому, кому не пришлось даже бороться за тебя? Рухнуть к ногам альфы от БДСМ было для тебя честью, которая не предполагала даже игрового сопротивления? Может, все дело в том, что ему не пришлось делать черную работу – ломать тебя, подчинять своей воле, причинять боль, водружая свои флаги на твоей сущности, которую вскрыли не его руки, распечатали не его игры разума? Он был слишком хорошим и правильным на контрасте с таким монстром, как я? А ты хотя бы раз на вершине своего запредельного семейного счастья предположила, что бы именно произошло с тобой, попади ты изначально в его руки, а не мои? Нет, он бы все равно оставался для тебя божеством, потому что твой мозг был бы ювелирно прошит золотой проволокой его обволакивающего обаяния. Ты бы не поняла этого, даже если бы захотела, – он же был на несколько сотен уровней выше меня, ему ведь не понадобилось организовывать похищение, причинять тебе физическую боль и доказывать не самыми гуманными методами, что это нужно тебе как кислород. Даже если иногда ты ходила по острым лезвиям, что ему стоило убедить тебя в том, что боли нет, есть только твои невысказанные просьбы. Ты перестала меня чувствовать так сильно, как прежде, а я не смог. Именно поэтому мне пришлось буквально сбегать от тебя, игнорируя звонки и визиты, – твои ментальные каналы были сейчас настолько плотно закупорены, что ты в упор не ощущала опасности в красных грозовых разрядах моего тотального безумия! Ты выглядишь безумно шикарно и утонченно в этом дизайнерском костюме за несколько тысяч евро, у тебя всегда был хороший вкус. Моя ярость уже мечется в клетке бешеным зверем, иногда сменяясь эйфорией в предвкушении игры. «Твоя привычка носить черное не доведет тебя до хорошего…» У меня долбаное дежавю на пару с путешествием во времени. Уйди, не смей смотреть мне в глаза таким взглядом, неужели жизнь ничему тебя не научила? Ты не помнишь, чем это закончилось семь с лишним лет назад? В каких облаках ты летаешь, как вообще смогла предположить, что тебе удастся уговорить меня отказаться от своей части клуба именно сейчас, когда я считаю дни и минуты до того самого момента, когда взыщу наконец с тебя по полной за каждый день, который мне пришлось прожить без тебя в абсолютной пустоте? Я практически ощущаю биение твоего сердца, мне даже кажется: если закрыть глаза - я увижу инфракрасную схему его ритмичных сокращений. Боишься? Это еще не страх, со временем я заставлю тебя бояться сильнее. Твой голос не дрожит, когда ты пытаешься вести дипломатическую игру, прощупывая мои слабые места. Ты их не найдешь, лучше сразу прекращай меня бесить своей стервозной самоуверенностью, хотя мы оба знаем, как ненадежна твоя маска. Ты уже раздета перед моими глазами в моем воображении. Тьма закручивается спиралью в быстром танце, и единственное, что сдерживает сейчас внутреннего зверя от рокового броска, – это моя сила воли. Если пляска не прекратится, я не сдержусь. Ты наверняка хотела по-другому, я даже уверен, что провела не один час перед зеркалом, выбирая верную тактику в попытке достучаться до моего сердца. Трассерный след понимания своего неправильного поведения тает в твоих огромных и слегка перепуганных глазах, но ты, теряя последние силы и остатки самообладания, пытаешься выдержать атаку моего взгляда. Я держу внутреннего хищника на поводке только потому, что ярость отступает, омытая волной острого психологического удовольствия; именно оно сейчас позволяет мне улыбаться тебе в ответ без оскала голодного зверя, парировать маловразумительные доводы и не врезать тебе по губам, которые так быстро выдают практически подростковые угрозы. Мой взгляд задерживается на твоей шее. Ты так быстро говоришь, и пульсация тонкой жилки ярко выражена, это сводит меня с ума. Несвойственное мне желание сжать ее руками и давить до тех пор, пока ты не захрипишь от боли и недостатка кислорода, усиливается вдвое. Мне хочется заставить тебя замолчать и не вызывать во мне подобное желание, изображая праведный гнев оскорбленной жертвы. Я пока что его контролирую, но, видит бог, долго так продолжаться не может. Неужели ты не чувствуешь, насколько сильно приблизилась к точке невозврата? Ты не слышишь его сдавленного рыка, звона натянутой цепи, которую он вот-вот разорвет и кинется на тебя? Ты настолько отвыкла жить отдельно от меня, что не хочешь даже попытаться все это прочувствовать? Зачем ты закрылась, от этого будет хуже только тебе. Ты же не в состоянии понять, что я не играю с тобой, что я действительно почти что упрашиваю тебя уйти и не провоцировать нас обоих – меня и его! Лепестки черного цветка раскрываются, доверчиво вглядываясь в черную дыру ствола огнемета. Пламя еще на безопасном расстоянии, оно завораживает своим ритуальным танцем и не обжигает смертельным жаром. Красивая орхидея смотрит в лицо своей гибели, но еще не понимает, какой высокой будет цена за проявленное любопытство, для нее это не более чем очередное развлечение, такое волнующее и интригующее. Она привычным способом пытается очаровать незнакомого пришельца бликами своих глянцевых лепестков цвета ночи, возможно, ей даже захочется поиграть, перед тем как ядовитые рецепторы вонзятся ему под кожу. Что ж, это ее право, и для этого у нее имеются все необходимые данные. Откуда ей знать, что охотник за экзотикой изучил свойства ядовитых растений вдоль и поперек и принял для этого все необходимые меры безопасности? Ее близость, ее притягательная беззащитность, которую не скрыть ни под какой маской, ее неповторимый запах, который не перебить эксклюзивному парфюму бьют в солнечное сплетение целенаправленным ударом. Самоконтроль едва не уступил место непреодолимому желанию впиться губами в ее рот, вонзить зубы в податливую плоть скрытой под костюмом груди, подцепить пальцами цепь с кулоном в виде… В виде разбитого сердца? Твое сердце разбилось только сейчас? Только сейчас, когда не стало его? Когда ты похоронила меня, оно билось в обычном режиме – этого оказалось недостаточно, чтобы его разбить на две истекающие кровью половинки? Ты пришла сюда продемонстрировать мне, как была счастлива без меня, и как умираешь день за днем от боли из-за того, что потеряла его?! Моя последняя попытка заставить тебя уйти, перед тем как окончательно рухнут мои черные небеса, чтобы похоронить нас обоих под их обломками. Почему ты меня не слышишь? Девочка моя, не ищи правды там, где ее никогда не будет, спасайся сама! Вот так! Именно так! Встань и отойди, не доводи меня до точки кипения, потому что я уже на пределе! Просто открой глаза, включи свое шестое чувство и пойми, что произойдет, если ты не перестанешь играть в бесстрашную амазонку на чужой территории без оружия! Слишком поздно. Она застит глаза черно-алой пеленой, эта рухнувшая вселенная. Она задела, поглотила, приговорила нас обоих, неужели ты этого не чувствуешь? Почему, во имя твоей дьяволоматери, ты пытаешься что-то говорить на повышенных тонах?! Щелчок отстегнутого карабина. Цепь с глухим звоном падает в пыль у ног агонизирующего рассудка. Я уже не понимаю, куда именно тянется моя ладонь – за сорвавшимся с цепи монстром в отчаянной и обреченной на провал попытке остановить, удержать от того самого рокового шага, который поставит крест на любой вероятности того, что мы когда-нибудь сможем что-то построить вместе, или к ящику стола, в котором лежит ключ к уничтожению любой вероятности того, что однажды у нас все сможет быть хорошо. Как я могу так ненавидеть тебя в этот момент за то, что ты отдала себя ему – и не испытывать ненависти к нему за то, что он отобрал тебя у меня? Его смерть здесь ни при чем, я так и не смог относиться к нему иначе. Уважение к учителю и мастеру настолько сильно въедается в кровь и рассудок, насколько сильно его разрушает изнутри ярость и злость на тебя! Ты шутишь? Во имя всего святого, ты умудряешься шутить и смотреть без страха на то, что у меня в руках?! Я хочу заорать, чтобы ты сматывалась, или раскупорила все свои ментальные заклепки и наконец поняла, что я на пределе, что мы оба в шаге от бездны, за которой мой самоконтроль просто задохнется. Почему ты этого не чувствуешь? Глаза уже накрывает светонепроницаемой пленкой ярости, ее алые искры грозятся сжечь сетчатку, если я немедленно не сделаю что-нибудь, не принесу собственной тьме последнюю жертву на алтарь коварного безумия. Уходи, моя девочка, просто ради того, чтобы дать нам малейший, крохотный шанс однажды найти друг друга в этом безумном замкнутом мире, ничтожный отрезок в повисшие секунды – спасай нас обоих от этого сумасшествия… Ярость вспыхивает алым взрывом огня в унисон с последним прыжком истосковавшегося по свободе монстра – моя вселенная никогда не будет иной. Ее острые звезды обречены день ото дня умирать под вспышками сверхновых до тех пор, пока она сама не выдержит этого плазменного апокалипсиса и не свернется навсегда. Достаточно выверенного взмаха руки – скорость света в вакууме запредельная. Кисть простреливает разрядом чужой боли с этим ударом. Монстр впивается зубами в ее беззащитное тело, и даже я не в состоянии ему помешать… Картинка размыта, я едва осознаю, что больше не вижу ее. Почему ты не орешь? Почему не хочешь остановить это безумие криком, который позволит мне вернуться? Заори как следует! Сдавленный стон у моих ног режет по нервам острым скальпелем, я перевожу взгляд вниз – пелена рассасывается, безумие приняло ритуальное жертвоприношение и отступило прочь откатом штормовой волны. Она там, где я всегда так страстно желал ее видеть. На коленях у моих ног, а я не понимаю, как она там оказалась! Аритмия выстреливает по всему телу, аукнувшись выбивающей слабостью в конечностях, пальцы разжимаются, и только рефлекс позволяет мне подхватить кнут и не позволить ему упасть на пол. Я непроизвольно сворачиваю его в кольцо и наблюдаю, как сотрясает в беззвучном приступе рыданий женщину, которая была и осталась всем смыслом моего существования. Бусины острых позвонков на напряженной спине четко выделяются под шелком костюма, рассыпанные по плечам волосы скрывают ее лицо, согнутые пальцы впиваются в пол, словно намереваясь продавить и удержаться из последних сил в этом положении. Блядь, почему я смотрю на нее и ничего не делаю? Почему не слушаю своего сердца, которое сейчас вопит, требуя одного – накрыть ее собой, прижать к груди, утопить в нежности, вобрать ее боль в себя и никогда больше не возвращать? Как эти две крайности могут уживаться внутри – желание утопить ее в боли и в то же время вдохнуть в легкие кислород щемящего обожания, закрыть собой от самого же себя и никогда не отпускать? …Его гладкая шерсть все еще вздыблена, но он послушно возвращается в клетку, свернувшись в углу едва ли не ласковым котенком. С него взятки гладки, он получил свой глоток долгожданной свободы, чтобы уснуть покойным сном под колыбельную хард-металла взбесившихся эмоций… а я в шаге от того, чтобы упасть на колени рядом и прижать ее к себе, заглушить губами сдавленные рыдания моей любимой девочки и никуда не отпускать до тех пор, пока она не утихнет в моих руках. Это последняя ускользающая возможность остановить конец света и захлебнуться в собственных планах абсурдного и никому ненужного возмездия за шаг до вероятного счастья! Почему я этого не делаю? Боюсь этой боли, которая ударит меня в десять раз усиленной отдачей? Понимаю, что сердце разорвется, если я увижу в ее глазах настоящие эмоции? Знаю, что все прекратится с первым поцелуем, а на самом деле этого не хочу? Почему, блядь? Она пытается встать на ноги. Вытягивает ладони, постанывая от боли и наверняка ничего не замечает за слезами. Моя девочка наконец услышала ментальный крик «Беги! Спасайся!», но уже слишком поздно. Она сражается, несмотря ни на что, я безумно, до выжигающей капилляры боли хочу подхватить ее на руки и прижать к себе, пусть вырывается, расцарапает лицо, кричит, бьет в ответ. Хищник издает предупреждающий рык, и меня вновь накрывает ледяной волной цвета тьмы. Это не твоя игра! Какого хрена ты пытаешься встать с колен без соответствующего на то приказа? Закрываю глаза, рукоять кнута впивается в ладонь, я могу прочувствовать каждым рецептором кожи плетеный узор-шахматку. У моих ног сейчас женщина, за один взгляд которой большинство готово продать душу дьяволу, перевернуть свою жизнь на 180 градусов, разрядить мне в лоб обойму за то, что я с ней только что сотворил. И непонятно, чем бы руководствовался каждый из таких смельчаков – желанием защитить ее от боли или же черной завистью к моему уникальному дару поворачивать ее чары против нее же самой. Только я имею право ломать ее по своему усмотрению и собирать заново, если на то будет моя воля! Я наблюдаю, как она все же встает на ноги, убиваю в себе безумное желание заключить ее в объятия – нет, если игра началась, мне остается только играть по этим правилам, ничего иного! - Убирайся отсюда! – Я захочу вырвать собственный язык, который добивает ее словами, уже спустя несколько минут. Сердце сжимается от этой вынужденной жестокости, а рассудок, отравленный ядом черного безумия, требует только одного – не позволить ей даже предположить, какую слабость я могу испытывать! – Приведешь себя в порядок и завтра появишься в клубе. Покажешь мне все, и, может быть, поговорим, если желание останется! Не поворачивайся. Умоляю тебя, не оборачивайся и не смотри на меня. Ты не имеешь права видеть моих зажмуренных глаз, побелевших фаланг, которые до боли сжимают кнут, этой ненормальной дрожи, с которой я ничего не могу сделать. Если ты повернешься, я не позволю тебе уйти – я сам не знаю, что именно для этого сделаю, разорву тебя прямо на столе или утоплю в неистовой нежности. Это не самое страшное, страшно будет потом, когда я так и не смогу простить тебе того, что ты увидела меня таким! Хлопок двери. Пальцы разжимаются, я роняю на пол оружие твоего уничтожения. Мой взгляд прикован к двери, а я хочу, чтобы вселенная в который раз взорвалась, выжгла изнутри эту гребаную эмпатию, которая режет по нервам отголосками чужой боли. Она похожа на сменяющие друг друга вспышки света и тьмы, и я едва не срываюсь со всех ног. Догнать, не дать упасть, прижать к себе, пусть офонареет секретарь и все, кто попадется на пути. Она же сейчас просто перестанет дышать, не в состоянии контролировать эту боль! Я ничего не делаю. Просто опускаюсь в кресло, поддев кнут ногой. Пальцы дрожат, когда я привычно сворачиваю его и прячу обратно, закрыв на замок. Мне нужно избавиться от этого безумия и вернуться в прежнюю рабочую колею, подавить неподконтрольный разуму порыв припасть к окну, из которого просматривается парковочная площадка – если я это сделаю, меня уже мало что остановит от намерения вернуть ее обратно и зацеловать, загладить следы безумия. Девочка моя, почему ты до сих пор продолжаешь держать мое сердце в своих подрагивающих ладонях и позволяешь причинять себе боль, когда тебе ничего не стоит сжать его в кулаке, как это только что сделал я?.. Я не знаю, сколько проходит времени, прежде чем выравнивается дыхание и уходит ненормальная дрожь. Жму кнопку вызова и улыбаюсь вежливой улыбкой Оксане, намеренно не замечая ее слегка перепуганного лица. - Напомни мне сегодняшний график, будь добра. Обычно она сдерживает эмоции, но явно не в этот раз. Ее ошарашенные глаза скользят по комнате, но голос все же не дрожит, когда она зачитывает программу на сегодня. Я поправляю узел галстука и ловлю ее взгляд своим, улыбаясь с легкой иронией: - Тебя что-то беспокоит? Все нормально? Оксана переминается с ноги на ногу, когда я удивленно приподнимаю бровь. Затем нерешительно произносит: - Госпоже Кравицкой стало плохо… водитель вынес ее на руках. Охрана собиралась вызвать скорую, но он отказался. Я все так же спокойно смотрю на нее и пожимаю плечами: - Погода. С утра было солнце, а сейчас дождь собирается, метеозависимые люди тяжело переносят такие перепады. Весна в этом году сильно изменчивая. Наверное, я не смог бы шокировать ее сильнее, если бы признался в том, что только что сделал. Продолжаю улыбаться вежливой улыбкой безэмоционального киборга, которую она так привыкла видеть за все время. Бегло скольжу взглядом по ее фигуре в сером деловом костюме. - Тебе очень идут высокие каблуки и эта длина юбки. Правда. – Смена стиля у моего референта произошла аккурат после того, как в приемной впервые появилась Юля, а может, еще до того, после публикации в сети фотоснимков с нами на парковке «Игроленда». Я уже лишил это сетевое издание лицензии и перекрыл им кислород под угрозой неподъемного штрафа. – Налей мне виски и завтра после трех отмени встречи, постарайся по возможности втиснуть их в сегодняшний график, а остальные перенести на послезавтра. И да, соедини меня с главой МВД, это срочно. Я отмечаю дрожь пальцев Оксаны, когда она протягивает мне бокал с янтарным виски. Ей невдомек, что еще десять минут назад мои пальцы дрожали гораздо сильнее, чем ее сейчас. Юля Этой ночью мне впервые после своей смерти приснился Александр. Возможно, мои слезы, которые залили фоторамку, все же тронули его сердце там, на небесах, а может, он не смог вынести того, что тот человек, от которого он меня всегда оберегал, причинил мне такую сильную боль. Под транквилизаторами засыпаешь, как младенец, минус лишь в том, что практически не запоминаешь сновидений. В этот раз все было по-иному, я помнила все детали своего сна. Он был черно-белым и лишенным смысла до его появления. Когда же я увидела его, протягивающего ко мне руки, серая пелена обители Морфея расцветилась яркими красками, и истерзанную душу залило умиротворением и всеобъемлющей нежностью. Во сне нам не нужны были слова. Я буквально упала в его сильные руки, в тепло его объятий, которые могли оградить меня от жестокого мира и снять любую боль. Я задыхалась от счастья, когда он гладил меня по волосам, по ребрам, на которые пришелся жестокий удар – под этими прикосновениями боль уходила совсем, а я доверчиво прижималась к нему, умостив голову на плече, словно маленькая девочка, так уставшая противостоять жестоким реалиям жизни. Впрочем, так было всегда, и мне было очень хорошо в этой ипостаси. Как бы мне ни хотелось рыдать, засыпая, во сне слезы ушли. Я не могла расстраивать его сейчас своим горем и, наверное, уже не хотела. Никто из нас не проронил ни слова, но усиленная телепатическая связь позволила пообщаться, не разрывая объятий и поцелуев. «Как мне пережить это без тебя? Почему он сделал это именно сейчас, когда я беззащитна перед любыми ударами судьбы? Что я ему сделала?» «Ничего, моя любимая. Ничего из того, в чем себя незаслуженно винишь. Ты просто заставила его чувствовать так глубоко, как не смог никто и никогда. Тебе ли не знать, как это страшит тех, кто считал себя сильнее всех обстоятельств?» «Отпусти меня. Просто позволь продать клуб… я не выдержу этого фарса, этого партнерства! Меня останавливает от бега по судам лишь твоя воля, твое завещание, само осознание того, что этот клуб для тебя значил! Мне безумно страшно, он ни перед чем не останавливается!» «Девочка моя, я прошу тебя. Помнишь, как я учил тебя быть сильной? Я не могу тебя сейчас защитить, я могу только попросить тебя о благоразумии. Ты сможешь. Постарайся не воевать с ним. Мне больно тебя об этом просить, но это сейчас единственная возможность выстоять. Не спрашивай ни о чем, просто прислушайся к моим словам!» «Как? Как ты можешь смотреть на это сверху и позволять ему делать это со мной? Я тебе не верю! Ты не можешь меня об этом просить!» «Юля, если бы я только мог защитить тебя! Но сейчас у меня связаны руки. Я не заставляю тебя играть по чужим правилам в ущерб себе, просто прояви терпение! Мужское начало практически всегда следует разрушительным маршрутом, но энергия женщины прежде всего созидательная. Сделай это ради меня, не подвергай себя необоснованной опасности. Это скоро закончится, я тебе обещаю!» «Мне так не хватает тебя… почему это произошло с нами? Неужели тебе там, наверху, не дали ответа?» «Мне дали ответы на все мои вопросы. Поэтому прошу, просто прислушайся ко мне. Я больше всего на свете хочу, чтобы мои девочки были счастливы, только, увы, иногда до счастья долгий путь, на котором много боли. Ты всегда была сильной, но иногда сила совсем не в противостоянии, а именно в слабости…» «Я не выдержу… я просто не смогу!» «Сможешь. Я постараюсь приходить в твои сны и направлять твой путь. Просто пообещай – не зли его и сделай шаг навстречу. Он не посмеет причинять тебе боль, если ты проявишь хотя бы видимость послушания!» Он исчез так же быстро, как и появился. Я тянула руки в пустоту и трясла головой, отказываясь верить, что мой любимый архангел только что осмелился сказать мне эти слова. Но, проснувшись утром, постаралась убедить себя в том, что сон – игра моего уставшего сознания. Удавалось плохо, и я, покрутившись в постели несколько часов без сна, предположила, что Алекс просто не стал мне рассказывать во сне о своих истинных намерениях. Может, вскоре Дима навсегда исчезнет из моей жизни его усилиями? Если бы я знала наверняка, я бы вытерпела и не такое. Мне хотелось верить в эту ничем не обоснованную версию происходящего, но получалось с трудом. Температура еще держалась, боль не была такой сильной, как вчера, но я все равно пила обезболивающее и успокоительное пачками. Ближе к обеду приехала моя мама – но я так и не смогла встать с постели, голова кружилась, колени подгибались, а от таблеток постоянно клонило в сон. - Боюсь, как бы не грипп, - я зажмурила глаза и проглотила ком в горле, когда мамина рука легла на мой лоб, ласково поглаживая. В детстве я была лишена подобных ласк, и сейчас мы словно соревновались в том, кто восполнит тот пробел нерастраченной нежностью.