- Нет, Юленька, вовсе нет! Я даже хочу попросить, чтобы ты оставила ее у нас на неделю, до выходных… Это похоже на прикосновение ласковых крыльев моего ангела, который смог на миг если не пробить защиту моих оборонных сооружений, то хотя бы заглянуть в окно. Я не знаю, где и кем буду к выходным и как выживу в черной вселенной, названной именем мэра. Горло щиплет, предательские слезы миновали блокпосты сознания, но я забываю об этом, едва услышав голос дочери. - Мамочка, мы сегодня были в зоопарке! – Восторг Евы передается мне. Как мало надо: всего лишь голос любимой кровиночки - и глухая боль утихает, растворяется, отступает, временно деактивированная этим счастьем, обострившимся материнским инстинктом. Кровь наполняется чистой энергией – если сейчас мне будут угрожать и это сможет хоть как-то по касательной задеть Еву, я вцеплюсь в глотку и выпью кровь любого. – Тигра рычит и ходит по клетке, и его нельзя кормить. А он худой, ну как ты почти, его там, наверное, совсем не кормят… а у жирафа длинная шея и он грызет деревья, их сеточкой обмотали, чтобы не прогрыз. Еще там был белый мишка и косули, но они не бегают, а лежат и кушают травку… - Ты с ними сфотографировалась, солнышко? - Конечно! А завтра Настя поведет меня кататься на коньках. Поехали с нами? - Не могу завтра, доченька. Но я утром приеду к тебе. Хочешь? А на выходных поедем в кинотеатр смотреть мультики… Я не хочу заканчивать этот разговор, но позднее время не оставляет мне шанса задержаться на островке под названием «Счастье». Мне остается спеть малышке колыбельную, нажать кнопку отбоя и вновь пуститься вплавь по бескрайнему океану, кишащему акулами без всякой надежды на то, что я найду новый остров под названием «Свобода». Скорее я пойду ко дну, даже не разглядев вдалеке его зыбких очертаний… Утро поражает своим коварством. Выспаться мне не удалось, но, несмотря на это, сознание держит оборону, и вчерашний день кажется кошмарным сном. Валерия так и не вернулась домой, я ее не осуждаю за то, что она осталась с мужем и не передала мне через объятия свой стальной самоконтроль. Линия разрыва моей жизни на две параллели еще не видна, но ее отравленные побеги уже пустили свои стрелы в сознание. Я наношу макияж без удовольствия, мне будет все равно, если дрогнет рука и я нарисую на своем лице боевой раскрас индейца. Я даже не задумываюсь о том, какой именно костюм снимаю с вешалки, как и о том, чем продиктован выбор облегающих брюк – стремлением защититься или же просто случайностью этого самого выбора. Черный траурный цвет не хочется обыгрывать ничем, кроме светлого топа без каких-либо декоративных элементов. Мои руки действуют на автомате, когда все же вспоминают об аксессуарах, я даже не понимаю, что натянула на палец обручальное кольцо, повинуясь давней привычке. Чудом вспоминаю, что в кабинете остались коммерческие предложения двух фирм, которые занимаются консалтингом, сметаю их со стола, задержавшись взглядом на трех катанах. Что меня притягивает в них, подобно магниту? Почему я осторожно снимаю одну из них, забыв напрочь про документы, рывком, рискуя порезаться, достаю ее из ножен, ловлю отблеск пасмурного утреннего света на блестящем лезвии? Достаточно одного легкого взмаха, чтобы она вошла в тело смертельным проникновением, разрезав за считанные секунды, перерубив уставшее стучать сердце. Почему оно не останавливается даже сейчас, когда страдания достигли своего пика? Ему все еще мало? Недостаточно испытаний?.. Липкие щупальца ужаса бегут по позвоночнику от подобной мысли, и я испуганно вгоняю смертельное оружие обратно в ножны, поднимаюсь на цыпочки, чтобы повесить меч на деревянные крепления. Этот кабинет всегда на замке, но мне стоит подумать о дополнительных мерах безопасности – вдруг сюда проникнет моя дочь… Ева, мое маленькое солнышко, мой любимый птенчик, ради которой я, пожалуй, и нанесу удар катаной – но не себе, а тому, кто посмеет угрожать нашему с ней миру. От напряжения в бицепсах забытая боль в ребре разгорается с новой силой, одновременно отрезвляя и прогоняя прочь шокирующие мысли. Я закрываю кабинет на ключ, зажав в зубах файл с документами, и спускаюсь вниз. Сегодня у Бориса выходной, я даже рада этому обстоятельству - не хочу, чтобы он видел меня уставшей и задумчивой. Мама встречает меня на пороге с раскрытыми объятиями. Отчим уже на работе, его бизнес набирает обороты, Настя целует в щеку, красит губы и убегает, пообещав позвонить, - сегодня в институте ранние пары. Запах горячего шоколада с корицей щекочет ноздри, мой рот наполняется слюной от предвкушения сытного завтрака. Здесь нет места угрозам первого человека в городе, подлым подставам, цинично брошенным словам о том, что теперь я фактически никто и звать меня никак, у меня нет воли и собственных желаний, потому что нет самого права на подобную роскошь. Это уникальный и бесценный мир любящей семьи, которую никто и никогда у меня не сможет отнять. Можно разбить вдребезги волю, можно поставить на колени и убить саму жажду жизни – все это не имеет ровным счетом никакого значения, пока у меня есть тихая гавань и мои близкие, которые никогда не отвернутся, не позволят тебе упасть в бездну чужой тьмы. Здесь всегда согреют теплом и поддержкой, вернут те самые силы, которые у тебя отняли и растоптали, и на фоне этого твоя боль уйдет, канет в небытие. Я всегда буду сильнее его уже потому, что у меня есть бесценное сокровище – любовь моих близких. Это то, чего не будет у него при всем объеме власти. Он может отнять мою душу, свободу, способность радоваться и надеяться, но тепло родного дома – никогда в жизни. И уже одно это обстоятельство ни за что не позволит сдаться его абсолютной тьме, потому что мне есть ради кого жить и сражаться. Один глоток горячего шоколада, кусочек тоста с абрикосовым вареньем, которое готовит мама, умопомрачительно вкусные эклеры – я забываю о калориях и всех гликемических индексах на свете, потому что они ласкают язык сильнее поцелуев любимого человека, тают на губах сладким послевкусием давно забытого детства – их готовили всего раз в году, на мой день рождения. Ева прыгает ко мне на коленки под умиленную улыбку матери, вспоминает мультик «Котенок по имени Гав», и я едва успеваю прикрыть одежду салфеткой, чтобы повторить номер с поеданием сосиски, вместо которой сейчас эти самые удлиненные эклеры. Мы смеемся, измазавшись практически по уши в белковом креме. Я не хочу думать о том, что спустя несколько часов услышу то, что окончательно подорвет все защитные баррикады моей стрессоустойчивости – интуиция сигнализирует об этом как никогда безжалостно. У меня еще два часа, и надо заехать в магазины, потому что непонятно, когда я еще туда попаду, и останутся ли вообще у меня на это желание и силы. - Мам? – я подкрашиваю губы перед зеркалом, когда Ева тихонько подкрадывается, забавно переминаясь с ноги на ногу. Кисть блеска для губ скользит по пурпурной кайме уверенным мазком, перехватываю в зеркале взгляд дочери. Он мне знаком, должен вызвать умиление и тепло, но я очень хорошо помню, кто последним удостоился подобного взгляда. От этого понимания ментоловые иглы вонзаются в позвоночник, выбив дрожь в напрягшихся пальцах. - Да, мое солнышко? – ласково спрашиваю я с предчувствием надвигающейся беды. - Мам, а когда мы поедем в тир вместе с принцем Эриком и я буду стрелять из настоящего пистолетика по мягким игрушкам?.. Дима Как мне удается спокойно смотреть на происходящее на мониторе, не вскочить в тот самый момент, когда лапы гориллы в бронежилетах ощупывают ее тело, сжимая совсем не поверхностным исследованием на предмет оружия, словно под тонкой тканью чулков можно скрыть ядерный арсенал страны? Каким чудом я не начинаю трясти за плечи представителей прокуратуры, засевших в моем кабинете и раскладывающих по полочкам детали операции? Ничего этого нет и близко. Я продолжаю наблюдать за ментовским беспределом, прокручивая браслет часов на запястье и удерживая ироничную улыбку жестокого равнодушия. Никто из них не имеет права понимать реальное положение вещей и хотя бы поверхностно касаться того, что творится в моей душе в этот самый момент. Я понимаю, что, находись я сейчас ней рядом, ничего подобного бы не произошло, и совсем не из-за моего особого статуса, я бы просто-напросто сломал челюсть тому, кто посмел к ней прикоснуться. Почему я смотрю это реалити-шоу в онлайн-режиме, вместо того чтобы находиться там, с моей девчонкой? Да потому что знаю, что произойдет, если я увижу, как ее трогают чужие руки, причиняют боль и наполняют ее сознание ужасом, не оставляя места для того, чем собираюсь заполнить ее я. Рефлекторная дрожь все же проходит по позвоночнику, царапнув разрывающей болью в области сердца, я с изумлением ощущаю привкус крови на языке. Координаторы операции “Стоп-коррупция” спокойны, как удавы, - им такие отрежессированные сценарии давно привычны. Мне хочется спросить, сохранили бы они подобное самообладание в случае, если бы сейчас лапали их жену или сестру, вдавив в стену и тыкая прикладом в поясницу, параллельно с этим… Бл*дь. Сердце срывается в бешеную аритмию от вторжения фантомного кинжала, когда я понимаю, где сейчас оказались руки этого вы*лядка. Он наслаждается своей внезапно свалившейся на голову властью, не понимая, что смотрит прямо в камеру, которую наполовину загородил собой коллега - именно ему адресована похабная улыбка тупорылого варвара, которому упало с неба законное право лапать женщину, подошву туфель которой в реальной жизни он бы не удостоился даже вылизать до блеска. Я запоминаю черты его лица до последнего микрона. Когда закончится этот фарс, пойдет как соучастник на несколько лет, я об этом позабочусь. Камера не передает звук, а я не уверен, что именно произносят шевелящиеся губы «искателя», по выражению лица можно догадаться, что он не стихи ей читает. Когда Юльку буквально силком волокут вверх по лестнице и мелькают темно-красные декорации элитного клуба, я чувствую себя так, будто унизительную операцию задержания-обыска только что провернули со мной. Но внешне это никак не выражается, пальцы не дрожат, когда я делаю медленный глоток коньяка, а улыбка скучающего зрителя не сходит с губ. Если бы с ней продолжили подобные манипуляции в кабинете, мое хладнокровие неотвратимо пошатнулось бы. Но происходящее напоминает плохо смонтированный фильм, игра актеров кажется бездарной, впрочем, никто и не заморачивается вопросом достоверности. Очнись, что ты делаешь? Я готов заорать, но проговариваю это губами. Стакан с водой - ладно, но до какой же степени тебя шокировало происходящее, что ты не глядя сжимаешь пальцами пакет с коксом?! Вспомни про своего адвоката именно сейчас, скажи это прямо в самодовольную рожу опера - без пяти минут заключенного, сделай хоть что-нибудь! Ты со мной сражалась до последнего, не побоявшись последствий! Что с тобой, моя девочка? Что изменилось после твоего последнего визита? Почему ты сложила руки, тебе хватило всего одного удара? Этого оказалось достаточно, чтобы ты апатично шагнула в иной ад, все равно какого периметра и интенсивности, только бы не в моих руках? Я плохо понимаю, что происходит в кабинете. Сетчатку выжигает напалмом, я цепляюсь взглядом за все что угодно, но только не за нее… моя девочка практически без сил. Как меня могут настолько сильно рвать изнутри эти живущие во мне возвышенные сущности, противостоящие друг другу: прогонять тьму одним взмахом светлых крыльев и тут же заполнять сжигающим огнем, который вспыхивает от одного щелчка остроконечного хвоста демона? Ангел сражается, иногда даже берет верх, но все реже и реже за последние годы. Цвет его крыльев уже сам по себе - цвет окончательной и неизбежной капитуляции, а я не знаю, что мне с ним делать, как построить диалог и не уронить чувство собственного достоинства. С демоном куда проще. Прежде всего, потому, что он не боится идти на риск, не спешит, усыпляет муки совести и готов до бесконечности вести со мной долгие беседы, смакуя каждую подробность нашего совместного недалекого будущего с упоением самого утонченного гурмана. Пить коньяк с приспешником Сатаны куда приятнее и захватывающе, чем тот же фито-чай с грустным ангелом, который будет качать головой и бить на подсознание, доказывая, что я обязан переступить через себя и не брать на себя полномочия хозяина чужой жизни. Он готов даже цитировать конституцию в такие моменты… Я все же срываюсь, когда ее волокут прочь из кабинета. Слепая зона приемной, там вышла из строя одна из камер, которые вчера установили мои люди, пришлось отвлечь Штейра долгой беседой, чтобы не запорол мне операцию с двойным выигрышем. - Что происходит? Куда ее так скоро? Я не понимаю, что вскочил с кресла, пытаясь разглядеть на мониторе опустевший кабинет. Замглавы областной СБУ и председатель антикоррупционного комитета переглядываются, оба выглядят растерянными. Кто-то нарушает молчание: - Отделение Киевского района… - Вы в своем уме? У нас там стоят камеры? Как вы могли упустить это из виду? Если ей причинят боль… если ее заставят подписать бумаги? - Через час мы выдвигаемся на место согласно плану операции… - У нас нет этого долбаного «через час»! - Все будет хорошо, у нас свой человек в отделении… Я получу гораздо больше. Чем сильнее будет напугана Кравицкая, чем дольше будет плавиться в кошмаре неопределенности, тем проще мне будет ее сломать, продавить, прописать нужную только мне программу поверх ее трепещущегося сознания. Какого хрена именно сейчас я хочу отмотать время назад и отменить эту жестокую операцию? Мне плевать на бонусы к моему и без того запредельно высокому рейтингу, у меня тысячи способов сделать ее своей, не загоняя в тупик и не причиняя двойной дозы морального страдания. Почему боль должна ударить с равной интенсивностью по нам обоим? Я делаю над собой последнее усилие. Час растягивается в бесконечность, режет сознание жалящими укусами никуда не спешащих секунд, стальной корпус и циферблат Audemars Piguet изучен до последнего винтика, перехода цвета, кубика дизайнерского циферблата, ломаной линии арабских цифр. Стрелки замирают, отказываясь ускорять бег секунд и минут, приходится сделать несколько незаметных движений рукой, усомнившись в их надежности и способности показывать правильное время. Самый долгий час? В тот момент мне хотелось верить, что это первый и последний раз, когда я испытываю подобное. - Пора! – если бы это прозвучало громче и грубее, я бы реально вздрогнул. Нет, в моем кабинете никто не смеет говорить на повышенных тонах. Удается восстановить потерянное самообладание ровно до тех пор, пока я не захожу в этот гребаный участок, рассадник коррупции, в который же сам и обратился через подставных лиц. Адвокат Кравицкой уже здесь, но почему, вашу мать, я не вижу ее? Мне хочется броситься вперед, задушить на хрен этого самодовольного опера, разрушить стены и добраться до камеры, в которую ее закрыли, как какую-то преступницу! Нет, необходимость держать лицо даже в таких ситуациях – превыше всего. Я дожидаюсь приезда Авдеева, без особого интереса наблюдая за операцией задержания оборотней в погонах. Моя охрана сама вступает в диалоги с полицией без излишних напоминаний, они мне потом доложат, в каких условиях держали Юльку, и не дай бог, если там с ней что-то сделали. Когда я вижу ее, мне кажется, что тусклый свет галогеновых ламп в этой обители закона и порядка сменяется светом весеннего солнца. Его лучи проходят насквозь, снимая ледяной панцирь тревоги, которая уничтожила уйму нервных клеток за последний час. Авдеев бегло и невнятно приносит извинения и направляется в ее сторону; в глубине души екает, когда он ее обнимает и что-то успокаивающе говорит. Сердце щемит оттого, что у кого-то она по-прежнему может вызывать чувство нежности и заботы, а не желание поставить на четвереньки и оттрахать до полубессознательного состояния. Она выглядит уставшей. Наверное, именно это обстоятельство заставляет меня сорваться с места, прежде чем я понимаю, что делаю. Мне нужно просто подойти ближе и убедиться, что ее воспаленные от слез глаза и чересчур яркий румянец на скулах – игра света и тени, не более. Посмотреть ей в глаза и поскорее увести из этого ужасного места. Вряд ли Юля плакала и вряд ли ее били по лицу. Это усталость и, похоже, полный упадок сил. Моя сильная девочка на грани. Ангел расправляет крылья, заслонив на миг приспешника Сатаны этим белоснежным размахом, а я смотрю в ее глаза, которые сменили свой цвет. Усталость сменяется первыми искрами бесконтрольного страха, но сил у нее ровно на один шаг назад. Желание укрыть ее собой от этого кошмара становится непреодолимым, стягиваю пиджак, чтобы набросить на ее дрожащие плечи. Кисть простреливает фантомной обжигающей болью. Демон не желает мириться с господством ангела до такой степени. Мне наплевать на извечную борьбу добра со злом в отдельно взятой сущности, я слышу шум самой жаркой драки за последнее время, когда свет и тьма сталкиваются между собой в жестоком поединке. Мне плевать, кто из них победит, когда я окажусь наедине с моей девочкой. Мне хочется вывести ее отсюда как можно скорее. Я буду ждать победителя противостояния, не делая никаких ставок и не задаваясь вопросами «зачем» и «почему». Просто решаю для себя здесь и сейчас, что приму программу чемпиона. Ни от кого не зависит, кто именно это будет. Я с легкой руки позволяю своим двум конфликтующим сущностям разобраться самим… Глава 15 - Все будет сделано в лучшем виде, ждем вас и всегда вам рады, - я сбросила звонок и несколько раз зажмурилась до ощущения натяжения кожи на висках. Как будто в самом деле полагала, что вечно занятой хозяин города прибудет сюда именно в то время, в которое велел вчера быть мне! Час как минимум на салон и процедуры, которые бы сняли припухлость век и красноту глаз, да просто шестьдесят минут относительного релакса перед тем, как начнется новая фаза кошмара наедине с ним. Я могла обманывать себя сколько угодно, проигрывать в воображении сценарии разговора - в них практически всегда видела себя если не победительницей, то хотя бы не побежденной. Преобладал вариант, в котором я просто убивала Лаврова ударом в висок этой массивной статуэткой Анубиса из оникса и бронзы, заведомо понимая недостижимую фантастичность подобного хода событий. Страх не позволял воображению работать в единственно верном направлении, в котором я наверняка буду обливаться слезами бессилия и униженно просить хотя бы об отсрочке приговора. Разум до сих пор отказывался верить в происходящее, после тяжелой ночи и моральных терзаний он закрывался иллюзией нереальности происходящего, а я непонятно как держалась на успокоительных таблетках и пыталась занять себя чем угодно. По пути в клуб, наблюдая за работой бригады, высаживающей на газонах цветы, ловила себя на мысли, что хочу хотя бы на день поменяться с ними местами, занять себя делом, которое увлечет настолько, что не оставит времени забиваться в угол от страха перед неизбежностью, свалившейся на голову спустя семь лет, в тот момент, когда я осталась абсолютно одна и без сил. Смерть Алекса подкосила меня очень сильно. Если отбросить аспект боли от потери самого дорогого человека, лучшего из мужчин, которых я знала, ничто не могло сейчас затмить того факта, что я осталась незащищенной перед лицом обстоятельств. Я не знаю, просчитывал ли Лавров свою шахматную партию рекордсмена-гроссмейстера, принимая в расчет, измеряя всеми возможными датчиками час Х до окончательного нападения. Знал ли он наперед, что будет именно так, и если нет, почему столь быстро сориентировался, сжимая вокруг меня огненное кольцо своей собственной преисподней? Я не знала ответы на эти вопросы, и мне бы вряд ли стало легче, если бы я их получила. Наравне с паническим страхом меня терзала практически детская обида. Месть? За что, вашу мать? За звонок Вадиму? За то, что считала Диму мертвым? За то, что вышла замуж за Александра? За собственное незнание?! Кровь ударила в голову, отозвавшись дискомфортным жжением в воспаленной сетчатке. Поборов головокружение и глухой всплеск боли в ребре от резкого движения, я налила себе колы, слегка разбавив ромом, и, натянув на глаза гелевую маску, на ощупь нажала кнопку селектора. - Влада, в 16:00 нужна комната с цепями для Маховикова. Штейр еще не вернулся? - Нет, Юлия Владимировна. Я распоряжусь. - Найди смотрителей, пусть организуют бутылку “шато гранде”, фруктовую тарелку и швейцарский шоколад для Инквизитора и его саб. Сегодня трое. И не вздумайте охлаждать красное вино, как в прошлый раз. Максимум до 19 вечера оставь эту комнату в резерве, на случай форс-мажора. Резерв на зеркалку не раньше десяти, остальное расписание остается без изменений. Правила этикета требовали от меня лично встретить молодого доминанта и его кошечек в холле, выглядеть при этом как побитая собака я не имела ни малейшего права. Думал ли об этом Лавров, когда заставил плакать от унижения прямо на глазах у собственного водителя? Похоже, ему было плевать, он возвращал власть надо мной и упивался своим превосходством, с аристократической ленцой скучающего политика расписывая перспективы моего же уничтожения. Какое ему было дело до моих усталых глаз и до того, что подумает сын олигарха, который часто посещает клуб?.. Я не почувствовала вкуса напитка, пока не выпила полностью. Штейр сегодня занимался вопросами налоговой и других служб, чему я была отчасти рада. Красные глаза и тени под ними можно было при желании легко свалить на вчерашнее знакомство с тюремной романтикой, но я понимала, что в случае с Юрием все это бесполезно. У лучшего друга Алекса был точно такой же дар - видеть насквозь любого, я не относилась к загадочным исключениям. Сонливость иногда накатывала, но так же быстро исчезала, сменяясь атакой паники. Я помнила, что Лавров появится тут с минуты на минуту, глотала таблетки, потеряв им счет. Мэр, как всегда, появился неожиданно и гораздо позже того времени, в которое велел приехать мне. Я пила кофе, приходя в себя после разговора с Маховиковым-Инквизитором. Эта беседа оставила после себя чувство растерянности. Несмотря на мою предвзятость к мажорам, молодым верхним, я не могла отрицать его высокий коэффициент интеллекта и понимание психологии. Меня смутило то, что я уловила в его глазах - при виде хозяйки клуба, растерянной и слегка напуганной, доминант внутри него встал на дыбы, активировав внутреннего защитника. Неужели хватило всего одного разговора с Димой, чтобы я стала выглядеть жертвой, а не хозяйкой большого бизнеса со стальным стержнем уверенной в себе женщины? Влада не успела предупредить меня о появлении Лаврова. Я услышала шум в приемной, прервавшийся его смехом, в котором звучала злая ирония, но первое, что я сделала, поразило даже меня. Нет, не допила в панике горячий латте, не кинулась примерять на себя маски жертвы и воительницы попеременно, даже не вжалась в кресло от ужаса, нет… я бросила быстрый взгляд в зеркало и сжала губы, распределяя равномерно коралловый блеск, убедилась, что маска и капли сняли воспаление сосудов, пригладила выбившуюся из прически прядь волос и даже не подняла голову, когда хлопнула дверь. Свернув пасьянс на мониторе, открыла электронный каталог с пугающими до сих пор кнутами и сделала отметку на стикере, имитируя рабочий процесс. Я почувствовала, как тяжелый взгляд пригвоздил меня к креслу, пустив по венам ток мерцательной аритмии, но не оторвала глаз от монитора, лишь подняла вверх руку с паркером, давая понять, что заметила его присутствие. Неизвестно, чего именно мне хотелось больше - продлить минуты собственной безопасности или выказать Диме пренебрежение, но, когда холод в кабинете стал ощутимым от его взгляда, непроизвольно, повинуясь ментальной воле мужчины, подняла глаза. Как я еще не зажмурилась и не опустила их в пол, столкнувшись с глубоким омутом черной бездны с проблесками платиновых молний! Острия клинков чужой воли впились в позвоночник, уничтожив уверенность и смелость, когда магниты сверхкрепкого эспрессо бескомпромиссно захватили мои глаза в силовое поле тисков. Я еще смела на что-то надеяться? Пытаться достучаться до его черной дыры вместо сердца? Сколько бы слов я успела произнести, и вообще, успела ли открыть свой рот, перед тем как ее сумасшедшая гравитация втянула всю мою смелость в ненасытный туннель вседозволенности? Говорят, пережив что-то однажды, забыть это уже невозможно. Даже если сознание противится, тело и подсознание помнит все до мельчайшей подробности, ему нет дела до построения стратегий и расчетов. Память не стала щадить чувства и сейчас, я сама не поняла, как панический страх с легкой асфиксией отступил, соприкоснувшись с языками пламени. Это было похоже на громаду айсберга, который таял моментально, переходя из твердого состояния в пар - лава внезапно вспыхнувшего отклика в моем теле не оставила ему ни малейшего шанса. Как это обстоятельство могло добавить мне какой-либо уверенности? Состояние ужаса вызвало желание забиться в угол кабинета напуганным зайчонком, выставив вперед ладони, и необъяснимая дрожь волнения, так похожая на эротическую, прострелила мое естество шквальными нахлестами. - Ты как раз вовремя, партнер, - я с трудом, если не сказать, с подсознательной неохотой разорвала наш зрительный контакт, сделав глоток кофе. - Нашла на просторах сети очень интересные предложения. Если они так же хороши, как написано на сайте… - Подними глаза. Отрывистый приказ оглушил, подобно пощечине, но я не осмелилась ослушаться, чувствуя, как все внутри сжимается в тугой комок. - Не выспалась. То ли вопрос, то ли констатация факта. Нет, а ты ожидал чего-то другого? После всего, что ты мне вчера озвучил, ты реально полагаешь, что я смогу спать сном младенца? Не вздрагивать от каждого шороха, желая продлить минуты так быстро ускользающей свободы и одновременно стремясь к забытью, как к высшей благодати, единственной возможности забыть о том, что ты мне уготовил?.. Или все не так страшно, ты не собирался воплощать этот изматывающий террор в жизнь, ты просто хотел меня напугать и сделать более покладистой? Тогда почему я, вместо того чтобы принять это правило за основу, думаю только о том, как больнее тебя задеть? Лишенные смысла трепыхания залетевшей в сеть бабочки или действительно надежда на то, что я смогу что-то выгадать для себя в подобии противостояния? - Пришлось рано встать… проведывала дочь, - отчет о своих передвижениях или подсознательная попытка воззвать к его инстинкту отца и хранителя? Кажется, я сама запуталась в лабиринте своих ходов. - Она разве не с тобой? - Не хотела ее пугать своим состоянием, пришлось отправить к матери. «Да, и еще она спрашивала, когда ты отведешь ее в тир, а мне именно в этот момент стало по-настоящему жутко». Но этого я, конечно, не озвучила. Как и тот факт, с каким именно мультяшным персонажем она тебя идентифицировала. Мне нужна была любая передышка, пусть даже нейтральный разговор о детях, чтобы восстановить дыхание после пересечения наших взглядов. Но Лавров, кажется, потерял ко мне интерес. Кожаный кейс полетел на столешницу переговорного стола, а он сам несколько раз прошелся взглядом от стола до стены. - Здесь только одно рабочее место для руководящего состава. Я смотрела в чашку латте, избегая очередного потрясения, - именно поэтому мне сейчас было легко ему ответить без дрожи в голосе: - Ну да. У этого клуба всегда был один-единственный хозяин. - Времена изменились, Юля. - Но кто же знал, что будет именно так! - Приглашу на днях дизайнеров интерьера, чтобы продумали, как устранить этот недочет. Я все же подняла глаза, а вместе с ними вскинула голову и моя стервозная сущность: