- Наденешь, - нет, в его словах нет ярости и давления. Так уговаривают непослушных детей. Наверняка таким же тоном он заставляет сына надеть шапку в холода. Моя иллюзия выбора уничтожена подчистую. Возможно, ему бы удалось уговорить меня на добровольное принятие своей власти, но символ рабства и отсутствия свободы сделал это решение недопустимым. - Заклепаешь намертво, чтобы не смогла снять? - Юля, прекрати подбрасывать мне столь соблазнительные идеи. Если ты говоришь мне «да» прямо сейчас, оставим исключительно приватное ношение. Просто скажи это, и наслаждайся отсутствием ужаса. Ну? - У тебя больше не встает без подобных фетишей? Последнее желание приговоренного к смерти. Мое именно такое: раскатать своего прокуратора по асфальту одним лишь острым язычком. Я не понимаю, почему он еще держится и, надо признать, держится очень хорошо, вместо того чтобы дать мне по губам и швырнуть к своим ногам. - Перестань вести себя как несовершеннолетняя пацанка. Тебе что, действительно нравится все, что с тобой происходит? Нравится жаться по углам и дрожать от ужаса? Кричать от боли, а не от оргазма, твою мать? Бояться собственной тени и все равно отодвигать то, что неизбежно? Мне хочется рассмеяться ему в лицо. Но участившееся биение сердца оглушает меня, как хэви-метал беспощадным инфразвуком, и я только трясу головой. Много разных мыслей… все внутри шипит и тлеет от самого мерзкого цинизма в суперобертке. - Согласись, и я верну тебе право голоса. – Непроизвольно поднимаю брови. – Обсудим весь твой список допустимых воздействий и да, хрен с тобой, со стоп-словами! Никто не узнает и не увидит тебя такой… любая твоя просьба будет услышана! - Ты мне напоминаешь хитро***баного владельца торговой точки. – Если раньше я всего лишь защищалась искрометными фразами, пыталась хоть немного поникнуть под его броню, после последних слов меня накрыло чувством почти что отвращения. – «Только у нас вы можете вернуть просроченный товар, предъявив чек»! Ты мне чешешь про мои законные права, на которые тебе по**ать с высокой колокольни, умудряясь выставлять при этом условия? Это политика научила тебя трахать чужой мозг подобными эпитетами? Моя отповедь не произвела на него ровным счетом никакого впечатления. Пальцы так и не перестали гладить дорогую кожу ошейника, в глазах промелькнула тень сожаления и чего-то еще, похожего на предвкушение. Он был в выигрыше при любом раскладе. Мое согласие ломало мои крылья и приносило ему желаемое. Мое несогласие развязывало руки его тьме. Может, именно в тот момент он был готов позволить запуганной, но не сломленной окончательно Юльке Кравицкой сделать свой выбор и взамен согласиться на многое. Возможно, это было одно из тех редких просветлений, когда он мог отказаться от своих планов необоснованной мести ради одного прикосновения моей ладони и одного-единственного теплого слова, от которого сдвинулись бы литосферные плиты его черного отчаяния. Я никогда не узнаю, как была близка к тому, чтобы мой кошмар прекратился раз и навсегда! Пусть бы страх вылился с моими надсадными рыданиями, чтобы утихнуть в его руках. Собственно, я и сейчас этого наверняка не знала. То ли крик истерзанного сознания, то ли кинокадры будущего неподвластной разуму интуиции… Защитный купол идет трещинами, перед тем как осыпаться острыми фрагментами. Эта девочка с железной силой воли и неподвластной даже некоторым мужчинам стрессоустойчивостью совсем не падает на колени в эту россыпь осколков, надсадно рыдая от боли и осознания собственной капитуляции, как предполагала вначале. Она просто уверенно встает и посылает в топку здравый смысл и логику, которая бессильна перед отчаянным криком шестого чувства… если на колени, то не на свои… на чужие с последним хриплым выдохом уже в его губы со всей нерастраченной нежностью, которую она не подозревала в себе прежде. Ее пальчики сами скользят по контуру его лица, она ощущает желании согреть, прогнать тьму и всю ту боль, которая сжигала его сущность на костре своей черной агрессии все эти годы. От ее искреннего тепла где-то тает снег, мир меняется в лучшую сторону, а смертельный холод навсегда покидает их обособленную замкнутую зону единения. В этот момент она не помнит, что он причинил ей самой очень много боли, на пределе собственного отчаяния она расслышала его сдавленный вопль и просто не смогла пройти мимо. Ей не жаль. И она бы сделала это раньше. Но не факт, что это шестое чувство, а не галлюцинация вследствие перманентного шока… - Ты сделала свой выбор, - я едва его слышу, больше всего мне хочется убраться отсюда… Встаю, избегая взгляда Лаврова, и сухо киваю, перед тем как выйти в коридор: - Другого не будет. Как скоро я об этом пожалею? Очень скоро. Но сейчас я не хотела об этом даже думать. Я не осознавала, что интуиция показала мне даже не будущее, нет. Таким могло быть наше настоящее в параллельной вселенной. Почему в параллельной? В этой я упустила свой шанс остановить один на двоих кошмар движением собственной ладони. Я просто удалялась от источника тепла уверенным шагом, оставив Диму в своем кабинете, не задумываясь о том, что шагаю навстречу адскому хаосу. Но подсознание так хотело принять за истину тот факт, что сегодня он был человечным и почти открытым, не способным причинить боль, что я чувствовала себя победительницей в этом поединке. Глупая девочка Юля, которую ничему не научила эта сука-жизнь… - Мама! – кинулась мне на шею Ева, когда я появилась на пороге родительского дома с большим тортом из французской пекарни и новой версией куклы-монстра в руках. Одной улыбки дочери было достаточно, чтобы послевкусие последнего разговора испарилось, словно его никогда и не было. В немалой степени моему восстановлению после насилия поспособствовал звонок от Бойко. Двум маленьким пациентам сделали операции по пересадке костного мозга в израильской клинике, и прогнозы были очень оптимистичны. Еще две девочки, четырех и семи лет, готовились к обследованию и последующему лечению. После вечера памяти Алекса фонду удалось собрать внушительную сумму, которая немедленно была распределена между больными лейкемией, сформирована очередь на обследование и лечение. Помогать было удовольствием. Нет, я не чувствовала себя богом. Я чувствовала себя живой и нужной этим маленьким отважным деткам, которые с самого рождения были вынуждены сражаться за свою жизнь. - Ты выглядишь уставшей, - упрекнула мать. – Очень странно, учитывая то, что вы только что с островов. - Акклиматизация, - отмахнулась я, без зазрения совести отрезая себе кусок высококалорийного тортика. Здесь я чувствовала себя в полной безопасности. Ева завела старую пластинку про тир, и в этот раз меня не ударило по нервам отрицанием с неприятием, нет. Я нашла в себе силы даже тепло улыбнуться: - Видишь ли, малышка, принц Эрик очень занят делами королевства. Подумай, будет ли ездить транспорт, гореть свет и бежать в кранах горячая вода в том царстве, где принц не занимается своими обязанностями, а играет в войнушку в тире? - Я думаю, нет, мама, - серьезно ответила Ева, – стрелять должна армия по врагам, а не сам принц! - Мэр у нас воображаемый друг, - пояснила я матери, которая не имела ни малейшего понятия о том, что нас связывало раньше и во что это превратилось сейчас. – Как видишь, его выступление по зомбоящику отравило мозг двадцать пятым кадром не только избирателям. - А что такое «зомбоящик»? – подхватила Ева, оторвавшись от ушастой куклы с лицом топ-модели и вампирскими клыками. - Это домик такой для твоих куколок, - иногда я так увлекалась, что могла не уследить за языком. Мама наполнила мою чашку чаем и покачала головой: - Ну, я не могу сказать про Дмитрия Лаврова ничего плохого. Он не покупал голоса, как многие кандидаты со времени провозглашения независимости, и я это знаю точно – Никифорова, директор гимназии, была наблюдателем на избирательном участке. А она там не первый год и насмотрелась разного: и как урны с заготовленными бюллетенями меняют, и как заставляют цифры тасовать. В этот раз все было честно! - Кто бы сомневался. – Я непроизвольно хихикаю, представив, как одинокая железная леди первой элитной гимназии города каждую ночь достает из-под подушки измятый рекламный проспект с фотографией Лаврова и свято верит, что закрытые глаза на выборах (ну не могло там не быть нарушений) гарантируют ей восхищение и любовь такого мужчины. И даже плевать, что он годится ей в сыновья. - К тому же посмотри, как ожил город с его назначением на пост мэра, глаз радуется. Чистота, новый транспорт, закон и порядок. – Мама даже не понимает, что повторяет, как заведенная, слоганы избирательной демагогии. – А в наших банках и других заведениях! Нет никакого футбола посетителем, все упорядочено, консультируют с улыбкой на лице и не держат сутки в очередях! - Надо же, я думала, это киевская реформа. Разве нет? – просто поразительно, как малейшее соблюдение законных человеческих прав создает ангельский нимб даже последователям сатаны. Я подозреваю, что, даже если мама когда-нибудь узнает, как ее кумир обращался с ее дочерью, спишет это на происки недоброжелателей. Не знает история тиранов без потрясающей харизмы, это факт. - Ты так предвзято относишься. Кстати, я смотрела телевизор, он что, проявляет к тебе знаки внимания? Или это опять погоня за надуманными сенсациями? Началось. Да уж, что бы ты сказала, узнай, что Лавров едва не стал твоим зятем? - Какие знаки внимания? С каких пор вежливость и присутствие на одном квадратном метре является поводом для грязных сплетен? – кусок торта больше не лезет в горло. Я тянусь через стол, чтобы стереть салфеткой крем со щек Евы и подмигиваю, стараясь сохранять беспечное и игривое выражение лица. – Ну, моя амазонка все еще хочет стрелять? Мама смотрит с легким неодобрением: мало того что я, ее дочь, помешана на оружии и даже храню в кабинете смертельно опасные катаны, так еще и внучку к этому приучаю с самого детства. - Девочки Кравицких никого не боятся и должны уметь себя защитить! – гордо заявляет Ева. Я прошу маму собрать ее вещи – после «Игроленда» мы возвращаемся домой, где я устала бояться собственной тени и одиночества после отъезда Валерии. Пора вспомнить об остальных приоритетах и понять, ради чего стоит жить и на чем сосредоточиться. У меня есть моя малышка. Семья. И ради ее благополучия я перегрызу глотку кому угодно, мне плевать на то, есть у тебя мандат или меч бессмертия. Если твоя одержимость заденет по касательной Еву, тебе не жить. Странно, но в тот момент я по-настоящему в это верю. В «Игроленде» ажиотаж, я просто жму руку инструктору по стрельбе – купюра в двести гривен способствует взаимопониманию, и уже через 15 минут там пусто, а на дверь вешается табличка «технический перерыв». Ева рядом визжит от восторга и бьет по электронной мишени. Мои гены, осваивается быстро и визжит от восторга. Я ласкаю ружье. Отдача ощутимо бьет в плечо, но эта боль приятная – перекрывает иную, стирает, растворяет. Несколько минут пристрелки, и жестянки с гильзами летят со стеллажей, пронзенные моими выстрелами. Инструктор одобрительно кивает. - Вы снайпер? – робкая попытка флирта. – Простите, но я вас узнал, вы… - Да, я Лара Крофт, но только никому, хорошо? – драйв просто плавит, я в этот момент практически исцелилась от недавнего трэша. Через пятнадцать минут я не чувствую плеча. Завтра мышцы будут ныть, несмотря на мою идеальную физическую форму. Ева танцует по периметру игровой зоны, она уже тоже настрелялась под завязку, теперь кружит огромного медведя, которого ей вручил инструктор. - Нас теперь никто не сможет обидеть, правда? – смеется Ева, когда мы заходим в ресторан полакомиться вкусными пирожными. – Иначе мы их постреляем! - Конечно, солнышко мое! – обещаю я, целуя дочку в разрумянившиеся щечки. – Пусть кто-нибудь только попробует!.. Глава 18 Дима Сложнее всего было в начале пути, когда я делал свои первые шаги в Верховной Раде. Почти неделя без сна - считать 120 минут полноценным сном? - была мне обеспечена в самый разгар предвыборной гонки. Обещание самому себе «высплюсь, когда все закончится» так и осталось нереализованным. На фоне этого сессия горсовета казалась почти забавой, но я все равно смертельно устал. Отстаиваю свою точку зрения изо дня в день, вальсируя с Киевом, и наотрез отказываюсь урезать запланированный бюджет. Моя политическая платформа предполагала централизацию власти и полное финансирование. Мне удается отстоять свои права лишь на четвертый день, законопроект принят, вскоре вступит в силу. Но закон равновесия никто не отменял, пришлось урезать финансирование бюджетным поликлиникам и готовиться к пересмотру цен на электроэнергию. Три дня подобного аврала, хронический недосып, нервы на пределе. «Еще один день сурка» - такая мысль посещает каждое утро. Данил сходит с ума, он видит своего отца максимум двадцать минут в день за завтраком, и это время у нас безбожно ворует реальность. Я не могу принимать взвешенные решения без дополнительной информации, которая меняется каждые сутки, и двадцати минут за завтраком хватает как раз на то, чтобы усвоить четверть всех необходимых мне изменений. Ситуация уже должна насторожить своей неоднозначностью, меньше всего я хочу, чтобы он пошел по пути моего детства. Даже тот факт, что родители были постоянно вместе, мало что изменил тогда. Ульяна собирается приехать через две недели, только Данька по ней совсем не скучает. Понятие «мама» стало для него абстрактным изображением на экране и застывшим фотоснимком в альбоме. В те редкие моменты, когда материнский инстинкт дает о себе знать, она звонит, но долго говорить с сыном у нее никогда не получалось. С таким же успехом ему могла звонить Оксана. Мать для него настолько иллюзорное понятие, что сборка межгалактического крейсера или построение оборонной крепости из «лего» дает ему законное право прервать разговор на третьей минуте, чтобы успеть построить хотя бы базис перед приходом репетитора. Вообще-то я против, чтобы Ульяна приезжала, это внесет ощутимый дисбаланс в существующий порядок вещей. За неделю перед пасхальными праздниками Данил обязательно привяжется к матери, которая потом с легкой душой упорхнет на Неделю высокой моды. Со временем истерики нашего сына улягутся, и тогда по иронии судьбы она вновь появится в его жизни, и так до бесконечности. Дружба дружбой, но разговор мне с ней предстоит серьезный, я не дам травмировать сына подобными жестокими качелями. Данил и без того в последнее время сам не свой. Я понимаю, что тому виной, но ничего не могу изменить. Барбекю в субботу и гольф-клуб в воскресенье не спасли ситуацию. Малой все прекрасно понимает: отец пытается откупиться временем, пока оно у него есть. Дальше будет хуже. Так будет повторяться из года в год, я стараюсь не думать о том, что ему нужна мать. Это заранее провальный вариант, потому как своей собственной он не особо нужен. Я сам во всем виноват. В погоне за властью и успешной политической карьерой упустил воспитание сына из виду. Тогда мне казалось – все разрулится само собой. Чувство вины глушится постоянной занятостью, выплескивается несвойственной мне прежде агрессией в отношении одной определенной женщины, которой (иногда я действительно этого хочу) не должно было быть в моей жизни. Но даже она сейчас вне пределов досягаемости. Только одна мысль о том, что я с ней сделаю, когда закончится эта изматывающая неделя, заставляет каждый день улыбаться сквозь зубы новому весеннему дню, прелести которого я уже не замечаю, заставлять мозг работать на пределе своих возможностей, генерируя решения и продвигаясь к своей цели все ближе и ближе. Даже если иногда мне кажется, что я иду семимильными шагами в обратную сторону. Я действительно хотел все решить по-хорошему. Перед митингом на площади был готов разорвать ее на части, заставить ползать в ногах и захлебываться надрывными рыданиями. Мне было бесконечно мало. Мне было недостаточно. Ее реакция не доставила абсолютно никакого удовольствия. Я готов был переступить черту, но каким-то образом уже к утру все перевернулось с ног на голову. Это было похоже на озарение. С самого утра отчаянная мысль – что, вашу мать, я делаю? Замереть в шаге от абсолютной пропасти и вдруг осознать, что я ломаю сам свою мечту, собственными руками. Первая мысль: сорваться к ней и просто закрыть от всего мира, а особенно от того безумца, которым сейчас по факту в нем являлся я сам, была единственно правильной. Ворваться в ее загородный дом, где все еще незримо мечется тень покойного Анубиса, вырвать из цепких объятий кошмара, в который сам же ее и низверг, просто сжать в своих руках и держать до тех пор, пока не согреется, не прогонит прочь это убивающее самоуничтожение. Пусть орет, пусть сходит с ума от желания меня прикончить, рвет мне сердце своими надрывными рыданиями и ненавистью, меня не оторвет от нее никакая сила. Буду держать, пока не обессилеет и не успокоится, пока не позволит мне наполнить ее волной своих чувств, пока просто не посмотрит своему страху в глаза и не осознает, что я никогда не хотел причинять ей такую боль! На тот момент меня разрывала изнутри моя собственная. Слава богу или проклятие дьяволу, что я этого не сделал. Уже к полудню это безумие схлынуло, оставив после себя недоумение с оттенком превосходства – я не поддался слабости. Мне хватило нескольких часов, чтобы разложить эти рвущие душу стремления по полочкам, проанализировать каждый свой шаг и трансформировать эту рефлексию в привычную для меня колею делового предложения. Никея сообщила мне, что Кравицкая решила устроить что-то типа небольшого заседания в выходной день. Забыв предупредить меня, наверняка решив, что я не узнаю. Придется почтить этот корпоративный мозговой шторм своим присутствием. Мэру не нужно приглашение в свой собственный клуб. Данил заканчивал собирать модель военного вертолета и что-то насвистывал себе под нос. Появление няни его, мягко говоря, не вдохновило. - Ты говорил, что останешься дома! Ты обещал, что мы устроим пикник на поляне и тебе никто не будет звонить! – детский кулачок с несвойственной ему силой опустился на черную модель истребителя, и детали «лего» разлетаются по ковру. Вообще, он редко плачет или трясет ногами. Его способ выражать протест похож на мой: ледяное молчание, якобы случайные диверсии и недетская категоричность. Опускаюсь рядом на ковер, взвесив в ладони обломки боевой единицы авиации. - Это ты зря, - я никогда на него не кричу не потому, что чувствую свою вину за недостаточное внимание, просто потому, что моя педагогическая стратегия не признает провальных шаблонов. – Ты только что поставил командование базой под удар, проявив недопустимую халатность, и лишился мощной боевой единицы. А ведь численность врага и без того превышает твою на две единицы. Что будешь делать? - У меня есть «стелс», я их разгромлю, - неуверенно произносит Данил, прикусив губу от осознания того, что совершил ошибку. – Ударим по ним с воздуха! - Но у твоего противника есть радарная система, почему ее нет у тебя? - Это скучно, самолеты строить интереснее… - Но неприятель легко отследит на своих экранах все передвижения твоей авиации. А твое командование работает вслепую и пропустит атаку с воздуха. Для безоговорочной победы иногда приходится принимать решения, которые на первый взгляд кажутся скучными и недостойными внимания. Посмотри, твоя авиабаза не защищена ни с воздуха, ни с суши. Противник спокойно наблюдает за тем, что именно ты конструируешь, и знает численность твоей армии. Что нужно сделать, чтобы лишить врага глаз? - Неужели трезубец? – я едва удерживаюсь от смеха и качаю головой. «Лишить глаз» воспринимается в буквальном смысле. Притихшая в углу Ирина Васильевна тепло улыбается, наблюдая за нашей беседой. Она педагог с огромным стажем, но в те редкие минуты, когда я посвящаю время сыну, чувствую буквально кожей ее восторженное умиление. - Нет, я имею в виду совсем другое. Чтобы противник не догадался о численности твоей армии, ты должен спрятать ее за высокими укреплениями и не позволить шпионским беспилотникам собирать информацию. Для этого тебе как раз нужен радар. Если тебе необходима победа, ты должен взять себя в руки и проявить выдержку! Неприятелю ничего не придется делать, если ты, поддавшись порыву, будешь сам уничтожать собственные боевые единицы. Данил смотрит на обломки истребителя, и отпечаток забавного ребяческого превосходства сменяется глубокой печалью. Не могу удержаться, чтобы не потрепать его по коротким волосам, и получаю возмущенный взгляд потемневших глаз в ответ. Но детские эмоции не длятся долго, сменяются прямо-таки взрослой решительностью. - Ирина, мы строим сегодня форт! И собираем два… нет, три радара! А еще лучше, давай отожмем его у противника, чтобы не терять зря времени? - Отожмем? Откуда такое выражение? - А когда ты вернешься? – меняет скучную для него тему Данилка. – Нам нужно построить еще четыре истребителя, я не успею. А Ирина – девчонка. Придется тебе мне помогать! - Даня, – тепло улыбается няня, опускаясь на ковер и начиная незаметно собирать детали разбитого истребителя в коробку, чтобы ни одна не потерялась, - а ты знаешь, что во время войны некоторые девчонки не уступали мужчинам на поле боя? Хочешь, я тебе расскажу про снайпера Людмилу Павличенко, которая внесла очень большой вклад в оборону Одессы и Севастополя? На ее счету более трехсот уничтоженных фашистов!