- Вы любите французскую кухню? – спросил Власенко и, получив утвердительный ответ, зарезервировал нам столик в ресторане. Мы добрались туда довольно быстро и вскоре продолжили нашу беседу за бокалом Saumur sec под изумительно вкусный деликатес «эскарго». Я была благодарна ему за то, что он не лез мне в душу и не задавал личных вопросов; Владимир оказался интересным собеседником, и мы взахлеб обсуждали программу предстоящего кинофестиваля в Каннах, творчество Оскара Уайлда и вопросы благотворительности, которой он сам, как и я, уделял большое внимание. Солнце еще стояло довольно высоко, когда мы покинули просторный зал ресторана «Ле Франс». Рука Власенко обнимала мои плечи, но в этом объятии не было намека на интимность или собственнический инстинкт – мы были словно два друга, которые встретились после внушительной разлуки. Я думать забыла об ужасе последних дней, расслабившись впервые за последние месяцы, поэтому не сразу поняла, что означает звук, похожий на щелчки с одинаковой периодичностью. Когда же до меня дошло, что именно они означают, сердце сорвалось в аритмию, а по позвоночнику прокатилась волна холода. - Пресса! Я не успела растеряться, мой кавалер и тут оказался на высоте. Тотчас же его водитель и охранник, который незаметно сопровождал нас на втором автомобиле, вычислили в толпе охотников за сенсациями и окружили их, оттеснив к крыльцу здания. - Все хорошо, Юлия, - заверил меня Власенко и, извинившись, повернулся к фотокорреспондентам, остановившись на небольшом расстоянии. - На каком основании? Издание? - «Вечерний Харьков», светская хроника… Меня накрыло волной забытой тревоги. Я отошла в сторону, предоставив мужчинам разбираться с папарацци и нервно закурила, пытаясь унять разогнавшееся сердечко. Я еще не понимала, чего именно боюсь, но шестое чувство никогда не подводило. Стоит этим снимкам попасть на полосы газет… Мне не хотелось думать о том, что сделает Лавров на пике своей одержимой ревности и сможет ли Власенко меня защитить. - Все в порядке? – я вздрогнула и выронила сигарету, когда Владимир осторожно коснулся моего локтя. – Юля, вы побледнели. Не стоит переживать, ни один снимок не попадет в печать, мы все уладили. - Все хорошо… Просто это для меня больная тема. Я все время думаю, что моя дочь увидит это по телевизору… Пресса и так поспешила приписать мне роман с нашим мэром в погоне за сенсацией. - Вам не о чем переживать. Я улыбнулась и позволила Владимиру обнять себя, крепко прижавшись к его груди. Он гладил мои волосы, пока я окончательно не успокоилась. «У нас и вправду может что-то получиться. Он истинный защитник, и с ним я забываю жесть последних дней», - подумала я, когда мы попрощались у ворот моего дома. Мне оставалось плавиться в счастливом неведении и верить в то, что жизнь ступила на белую полосу, чуть больше суток. Дима Иногда желания сбываются совсем не так, как мы это себе планировали. Но стоит посмотреть правде в глаза: когда ты чего-то хочешь так безумно и одержимо, реальность прогибается под напором силы мысли. Иногда глубина этого самого желания настолько необъятна и неизмерима, что просто-напросто выбивает окружающий мир из колеи. Все высшие силы устремляются на немедленное исполнение твоего ментального приказа, толком не разобравшись в его нюансах. Сначала я хотел буквально втоптать ее в грязь, мою ненормальную и непроходящую страсть, жестоко наказать за то, что выбрала своей целью не того человека, взорвала мой прежний мир и продолжает уничтожать его руины, не давая никакой возможности провести реконструкцию. Проходило время, и желание убивать и крушить трансформировалось в бесконтрольную нежность. В последнее время я старался прогнать эту тьму и удержаться на светлой стороне моего всеобъемлющего чувства к этой женщине, которая спустя столько лет продолжала оставаться для меня той самой дерзкой и горячо любимой девчонкой, не побоявшейся бросить мне вызов. Иногда мне казалось, что она не боялась этого и сейчас, не отдавая себе отчета в том, что в глубине души ей нравится подобная роль. В тот вечер реальность устала от моих мысленных криков и требований, свела свои грани и параллели в одной критической точке, задействовав посторонних. Наверное, ей не под силу было справиться с поставленной задачей в одиночку, к тому же заказчик сам не знал, о чем именно просил. Он промолчал при первом тревожном звонке, давая карт-бланш высшим исполнителям собственного желания. То, что в этот день в городе проездом оказался неформальный лидер одной из политических группировок со своим то ли помощником, то ли черт знает с кем, стало сюрпризом. Их поддержка обеспечила мне внушительный процент голосов на выборах, за что я был им благодарен, но встречаться лично не горел никаким желанием. Скляренко и понятие «интеллигентность» были несовместимы. Тактичность и вежливость тоже не входила в список его добродетелей. - У тебя в натуре появилась шарашка, где можно безнаказанно поиздеваться над людьми? – поинтересовался он с места в карьер. – Давно хотел затейливо по**аться. Можно и троих скопом, да? - Тебе там не понравится, есть регламент, который соблюдают все без исключения. - Та не вопрос, что я, в Раде постоянно бью морды? Я там вообще раз только появился! Блюсти твой регламент, это как два пальца… Информация о клубе не могла не просочиться в высшие эшелоны власти. Всегда выступал за децентрализацию, но пришлось играть по установленным Киевом правилам. Вместо того чтобы провести этот день с сыном и к вечеру спокойно явиться на тематическую вечеринку, пришлось зависнуть с незваным гостем и растолковать ему все «можно» и «нельзя». Но оба понятия, как оказалось, ему уже тогда были до фени. …Когда он отпускал скабрезные замечания в адрес Рианны, я не считал нужным вмешиваться. Меня раздражала эта богатая наследница с комплексом богини, которая отчего-то решила возомнить себя нижней. Более того, моя тьма расцвела разрядами молний, стоило уловить напряжение и ужас сидящей рядом Юли. Еще десять минут назад я хотел закрыть ее в собственных объятиях, не пускать на этот праздник плоти после недавнего стресса, черт возьми, даже пообещать ей, что по окончании праздника мы все начнем сначала, я уничтожу в себе ненормальную одержимость с ревностью и жаждой причинить ей боль любым способом… да хоть к психиатру схожу, если понадобится! А сейчас ощущение власти и самодовольства достигло абсолюта. Я впитывал ее страх, словно губка, отсчитывая секунды до ее же безоговорочного падения к моим ногам. Как она сама любила говорить, у судьбы есть чувство юмора. Никея была в бешенстве от присутствия посторонних, которые открытым текстом послали ее в места не столь отдаленные при попытке разъяснения правил, умудрилась поставить мне ультиматум, что не собирается работать без Штейра и за безопасность процесса ответственности не несет. Снова этот друг Анубиса, мать вашу, мало мне Юлька плешь проела этим человеком. Я и сам не понял, как все завертелось. «Слушай, по ходу, пи**ец, выпутывайся сам, я тебя предупреждала», - шепнула мне Ника, когда все внимание резко переключилось на Юльку. Дальше провал. Черная пелена накрыла с головой. Сбывшаяся мечта по чужим правилам. Не имело значения, как именно идти к поставленной цели, верно? Все средства хороши. Я больше всего на свете хотел видеть ее разбитую, сломленную и готовую упасть к моим ногам по щелчку… но вашу мать, чтобы кто-то, кроме меня, осмеливался даже дышать в сторону, мать вашу, моей девочки?.. Мое сердце истекало кровью. Имидж и хладнокровие рассыпались в пыль. Я готов был буквально разорвать руками каждого, кто предвкушал ее публичное уничтожение… спустя некоторое время – тех, кто готов был защитить ее чуть ли не ценой собственной жизни и взять под свое крыло. Я не люблю вспоминать события этого вечера. Мне проще заставить себя забыть. И я даже отчасти благодарен быстрой смене декораций. Не помню, как смог взять себя в руки и унять разгоряченную толпу, объявить торги закрытыми и не сойти с ума, не имея ни малейшего понятия, куда Ника уволокла мою Юлю. Меня хватило даже на продолжительную обличительную речь с вовсе не наигранным возмущением относительно соблюдения правил и нанесенного клубу оскорбления. Мысли Никеи остались невысказанными, но я прекрасно знал, что же она имела в виду: будь здесь Штейр, ничего подобного бы не случилось… Меня разрывали на части два взаимоисключающих желания – закрыть Юлю от этого кошмара собственным телом, забрать ее ужас и успокоить… а вместе с тем я не мог унять взбесившегося монстра, который за всем этим трэшем сумел рассмотреть основное: моя девочка вызывала желание. Количество тех, кто хотел ее защитить и спасти, зашкаливало. Ревность выбила напрочь все: страх за нее, нежность, раскаяние и чувство вины. Мой внутренний зверь требовал крови, немедленного обладания и окончательного закрепления своих прав. Я был готов прямо сейчас выволочь ее на опустевший помост в своем ошейнике, заорать в полный голос, что она принадлежит мне и я вырву все, что торчит, любому, кто посмеет в этом усомниться. Когда я остаюсь с ней наедине… это не описать словами. С одной стороны, я мысленно благодарен высшим силам за то, что моя девочка не сломалась. С другой же - просто не готов к подобному спокойствию с отстраненным падением фраз и беспрекословным согласием. Мне всегда будет нужно больше. Ее пламя. Этот огонь противостояния и сражения. Ее уникальность и несгибаемость. Хочется трясти мою уставшую девчонку за плечи, чтобы вернуть прежнюю реакцию, и хочется верить, что все это временно. Завтра я снова увижу этот блеск в ее глазах и испытаю забытую ярость от бушующей непокорности. Сейчас я должен отвезти ее домой и уложить спать. Мы оба не в том состоянии, чтобы выяснять отношения. Когда звонит мой личный телефон, я готов разбить его об стену. Я не знаю, кто так не вовремя решил услышать мой голос, но заведомо готов спустить всех собак. Голос няни моего сына сбивается от тревоги и страха, я могу разобрать только отдельные слова… Падение… Как? Каким образом столик из стекла разбился? В той дизайнерской студии еще год назад заверили, что это категорически невозможно… Волна ярости отступает… но лишь с тем, чтобы накрыть новой с головой. Перед моим затуманенным сознанием проносятся события последних вечеров, и сердце зажимает в тиски отчаяния и безысходности… «Тебя никогда не бывает дома! Тебе твой лекторат дороже меня! Вот почему ушла мама! Ты только обещаешь, а сам никогда не приезжаешь! Вот умру, будешь знать!»… Мне проще было зажать в углу Константиновну и провести с ней долгую беседу, чем признать свои ошибки. Говорят, детство оставляет неизгладимый отпечаток на сознании каждого из нас – подрастая, мы волей-неволей берем на вооружение модель поведения собственных родителей, даже если именно это в свое время причиняло непереносимую боль. Как ни пытайся сделать все с точностью наоборот, это будет заложенной программой, от которой никогда не избавиться. Я не сразу понимаю, что Юлька что-то говорит. В ее голосе стальные нотки, и от этой смены ролей выбивает чувством нереальности происходящего. Минуту назад она апатично смотрела в пол, соглашаясь с триумфом моей власти, сейчас я помимо воли подчиняюсь усиленной хватке ее пальцев на своем запястье; не разбираю слов, но они не оставляют выбора железобетонной уверенностью и подавляющей бескомпромиссностью. Кто здесь лидер и кто оказался сильнее? Я ищу ответ на этот вопрос всю дорогу. Мне хочется обнять ее, держаться за ускользающую реальность тепла и поддержки, без этого я просто сойду с ума сию же минуту – но она не обращает на меня внимания. Не видит, что я тянусь к ней сквозь преграды потерявшего смысл самоконтроля и ненужной сейчас показной дистанции. Мне не нужно много. Или согрей, или оттолкни, я сойду с ума без этого. Зачем ты показала мне отголосок своего тепла? Чтобы отнять его в ту же секунду? Я близок к отчаянию, и мне больно от мысли, что она сейчас это увидит и поймет. Я был готов ее уничтожить. И в тот же момент она всегда была, будет и останется единственной, к кому я вне зависимости от времени и дистанции буду тянуться, как к свету, дышать ею, даже когда сорвусь. Потому что другого настолько близкого человека больше никогда не будет в моей огненно-черной реальности… У дверей палаты меня кроет окончательно вместе с подступающими рыданиями и желанием вырвать собственное сердце, которое качало кровь, поддерживая мои черные стремления… и в итоге стоило едва ли не жизни моему сыну. Доктор что-то говорит, я просто не понимаю, что именно, плач Данилки окончательно сносит мне башню. Я не могу даже сделать несколько шагов ему навстречу, сжать ладошку, поддержать, показать, что я рядом и все будет хорошо, – красное пятно на детском плечике с торчащими сколками расплывается пеленой перед моими глазами. Отлично. Пациентов сегодня будет двое… Непроизвольно бью по рукам кого-то в белом халате, закашлявшись от запаха нашатыря. Готов ударить снова, но благоразумие берет верх, сглаживая агрессию голосом моей любимой девочки. - Меня пустят туда? Черт, приди уже в себя! Никто не умирает! Никто не умирает. Мне нужно немногое – всего лишь подтверждение из губ той, кому я никогда не перестану доверять и никогда не отпущу. Тянусь навстречу ее теплу, которое не скрыть за холодной отстраненностью высоких октав и практически врачебного цинизма, забирая одним судорожным глотком, выпивая без остатка, оставляя после себя убивающий холод. - Ты замерзла! – я не могу ее отпустить, она же заснет сейчас от этого невыносимого холода. Срываю свой пиджак, укутываю ее плечи буквально на ходу. Она так спешит уйти, а я не могу допустить, чтобы холод выпил ее окончательно… Только не сейчас, когда я в очередной раз осознал, что именно эта девчонка для меня значит!.. Я не сразу бросаюсь вслед за ней. Застываю в дверях, не в силах поверить увиденному. Она улыбается и что-то ласково говорит Данилке, который перестал плакать и смотрит на нее, открыв рот. Сердце срывается вниз, выбив испарину и сжав горло приступом слез, когда детская ладошка осторожно, но доверчиво сжимает ее пальчики. Я смотрю на двух самых дорогих мне людей и понимаю, что готов любоваться этим до бесконечности. Пытаюсь прогнать неуместные мысли. Счастливая семья. То, что должно было произойти семь лет назад и чего меня так жестоко лишили… Когда она уходит, зажимая вену, в которое вкатали, как мне пояснят позже, обычное успокоительное, я разрываюсь между желанием кинуться следом или наконец обнять сына, которого готовят к операции. Отцовское начало берет верх. - Ну как же такое могло получиться? Что ты натворил? – снотворное начинает действовать, я смотрю, как его темные глаза заволакивает приближающейся дремой, затем вижу его улыбку: - Так ты теперь не уйдешь на свою работу, папа? - Не сейчас, мой герой. Ну, так зачем ты это сделал? - А ты не будешь ругаться и хватать ремень? Не могу удержаться, опускаю ладонь на пылающий лобик и качаю головой: - Нет, героев не бьют ремнем. Так ты специально? - Да, я всегда знал, что стекло разобьется молотком, только поскользнулся… Но я не специально! Я хотел только немножко поцарапаться, чтобы Беллатриса подняла крик, и все… - А где она была, когда ты крушил мебель? - А я ей насыпал в чай четыре таблетки. Те, шипучие, что ты пьешь, когда не можешь заснуть, и она захрапела сразу! Можешь ее уволить, твоя трусишка сказала, что меня теперь в разведку заберут… – зевок и тихий смех, снотворное начинает действовать. Между хаотично сбивающимися мыслями: куда смотрела дипломированный педагог, какого черта я повторяю ошибки своих родителей, опасность миновала и куда делась Юля, приходит страх. Он вообще не выбирает, когда ему приходить. Моя Юля показала мне свою сторону света, согревающую теплом и прощением, лишь с одной целью… отнять себя, дав мимолетную надежду? Когда Данил засыпает и его увозят в операционную, я едва слышу доктора, заверяющего в том, что переживать вообще не о чем. Мне достаточно. Секунды воруют это время, а я просто ничего не могу с собой поделать, как и сдержать вздох облегчения. Она здесь. Уставшая, все еще нервно вздрагивающая от каждого шороха после недавнего потрясения, терпеливо ожидающая… чего именно? Дальнейшего приговора? Или готовая отдать свое тепло дальше, пусть даже ценой моральной гибели от переохлаждения? Мне некогда об этом думать, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не накрутить ее волосы на свой кулак, разбросав по дивану фиксирующие шпильки, стараюсь обнять как можно осторожнее, без давления, чтобы не напугать раньше времени. Страсть, боль, боязнь потери не желают сотрудничать с моим подрубленным за сегодня самоконтролем. Мне нужно выпить ее сопротивление, разбить его на хрен через поцелуй, закрепить свою окончательную метку на ее трепыхающемся сознании – дергаться бесполезно, мой сладкий и такой желанный дикий ангел. Я тебя уже не выпущу, как бы ты ни рвалась на свободу из этой крепкой клетки и как бы ни умоляла дать тебе право самой принимать решения. Сегодня ты окончательно убедила меня в том, что я без тебя однажды перестану дышать и не смогу предпринять никаких шагов, наблюдая за тем, как дорогие мне люди намеренно загоняют себя в тупик. Я выпиваю твою капитуляцию до дна. Еще немного, и ты уже не вырвешься из этих тисков. Несколько уверенных шагов, и наша вселенная замкнется, оставив условные рамки далеко позади… Звонок мобильного разрывает затянувшееся единение. Бьет ударной артиллерией по знаменам освободившейся страсти – он не в силах погасить ее окончательно, он может только настроить ее на решительный бой уже спустя несколько минут. Отрываюсь от пылких губ моей девочки. Глупо было ожидать, что Ульяна до утра ни о чем не узнает. - Что с моим сыном, твою мать? Ты куда смотрел? Бросаю взгляд на Юлю, которая вжалась в спинку дивана и обхватила себя руками. Я готов убить бывшую за то, что посмела оторвать меня в такой момент. Дура, закрой рот и вали на очередное пати, моя девочка сейчас замерзнет, пока ты тут разыгрываешь показательное возмущение, прикрывая свое наплевательство на собственного ребенка. - Еще одно слово, Ульяна, о том, что во всем виноват я, и наш разговор перестанет быть предельно вежливым! – я не собираюсь слушать о том, что сам нанес Данилу травму. Даже если это недалеко от истины. Ирина успела уже поплакаться в трубку «хорошему полицейскому» и пересказать все подробности, в которых монстром был только я. Может, это недалеко от истины, но она последняя, от кого я буду выслушивать оскорбления и обвинения. – Мне плевать на то, что ты думаешь! Поговорим об этом завтра, когда протрезвеешь и успокоишься!.. Много не надо. Когда я прекращаю разговор, ко мне возвращается прежняя агрессия. Взгляд Юльки слегка насмешливый и довольный. Что ж, я сейчас сотру улыбку с твоего лица. Улыбнешься ты завтра… Я смотрю в экран монитора. Вроде бы ничего криминального не происходит в этом видеоролике, который несколько минут назад залили на YouTuве с пометкой «Кравицкая и Власенко. Горячо!». Юля, жестикулируя руками, что-то увлеченно рассказывает этому садисту, склонному с особой страстью причинять физическую боль. Кожаная юбка-клеш, белая блузка, жилет в ромбы, завитые в крупные локоны волосы, едва заметный макияж – она похожа на японскую школьницу… или легкомысленную шлюшку рядом с богатым папиком. Твою мать, как? После того как орала от страсти в моих руках, захлебываясь в оргазмах и теряя голову, после того как я пошел тебе навстречу и с легкой руки отказался от прибыли, позволив разогнать прочь из клуба свидетелей твоего унижения, восстановить Штейра в прежней должности… да после того как я прокручивал в уме наш следующий разговор, в котором готов был начать с тобой все с самого начала без унизительной атрибутики твоей принадлежности… Как ты могла так улыбаться этому толстосуму, который годится тебе в отцы и позволять себя трогать?! Как я упустил из виду тот факт, что вы спелись за моей спиной… для меня же было очевидно, что он проявляет к тебе симпатию! Я прокручиваю эту запись уже хрен знает в который раз, ожидая встречи в персональной кабинке «Метрополя» и приговаривая очередную порцию коньяка – если я не выпью, я просто разобью ему лицо прямо здесь, вырву глаза за то, что посмел позволить себе взгляд в сторону моей девочки! Тебе было хорошо, Юля? Как далеко он зашел? Куда вы поехали после, если ты не вернулась в клуб и даже отпустила секретаршу? Ты не собиралась туда возвращаться! Ты так же орала под ним, позволяя стирать метку моего члена внутри себя? Ты так же текла под его ласками и умоляла сильнее и глубже, е**ная сука? Тебе было недостаточно? Я едва сдерживаюсь, чтобы не разбить планшет о столешницу – мне невыносимо видеть блеск в твоих глазах и ваши объятия! Мне ничего не стоит заставить пользователя, который вас заснял, стереть эту запись с YouTube, но я продолжаю изучать ее с обреченностью утопающего. Глоток коньяка обжигает горло, разливая по телу опьяняющую отстраненность – меня надолго не хватит, но в его присутствии я не буду срываться. Когда появляется Власенко, я спокоен, и даже приветливо улыбаюсь, стараясь не замечать превосходства и азартного блеска в его глазах. Пятиминутный обмен любезностями быстро закончен, пора приступать к сути.