- Я не буду ходить вокруг да около. Последний митинг помнишь? Ты сам приложил руку к этой афере. Он чувствует себя победителем. Пожимает плечами, заказывая себе коньяк стоимостью на порядок выше моего – у олигархов вообще отсутствует инстинкт самосохранения при играх во власть. Ничего, на всякое действие найдется противодействие, у меня в рукаве неоспоримый козырь. - Я думал, мы это решили. Я выплатил стоимость квартир жертвам этого недоразумения. Что не так? Надо больше? Или мне лично принести свои извинения и наказать виновных? - Владимир, как ты думаешь, если ситуация получит огласку и твоя причастность к этому вскроется? Со всей информацией, сколько ты поимел на колебаниях курса валют и сколько неучтенных денег осели в твоих карманах… можно будет попрощаться с бизнесом в этой стране. - Я не понимаю, почему мы сейчас об этом говорим. - Все просто. Ты замахнулся на то, что принадлежит мне. - Недвижимость? Это исключено. Если я где-то задеваю твои интересы, тебе стоит меня об этом проинформировать, я привык видеть края. Я поворачиваю планшет к собеседнику. В его светлых глазах появляется усмешка победителя, а затем они застывают льдом. - Кравицкая? Нет, я, конечно, видел, как ты облажался на «Радуге саб», но рабство у нас отменили очень давно. Мне нравится эта женщина, а отступать я не привык. Или ты будешь утверждать, что вы вместе? - Именно так. – Ложь слетает с моих губ естественно, словно предвыборная речь. – То, что мы не афишируем наши отношения, ничего не значит. Ты думаешь, она поехала с тобой ужинать из-за симпатии? Эта крошка из рода дерзких саб, к тому же не может мне простить, что я уделил ей мало внимания на вечере. Ей плевать на тебя. Единственное, чего она хотела, это сыграть на моих нервах. А теперь подумай, стоят ли твои ухаживания того, чтобы потерять бизнес в Украине и не получить ничего взамен. Он молчит. Долго, вдумчиво, смакуя коньяк. Я пытаюсь понять, был ли между ними что-то более тесное, чем ланч в ресторане, накручивая себя еще сильнее. - Ты же едва не кинул ее на растерзание тем уродам в воскресенье. Ты будешь утверждать, что вы вместе? - Владимир, ну ты иногда такой наивный, ей-богу. Девочка любит риск и игру на грани фола. А сейчас, я смотрю, что ей было недостаточно, раз решила пощекотать мои нервы интрижкой с тобой. Я бы давно наказал ее за управление снизу, но признаюсь, меня это до сих пор умиляет. Дальше разговор перетекает в плоскость, лишенную смысла: недоверие, сомнение. Насмешка и превосходство. Я не знаю, как держусь. - Выбирай, Власенко, - пора заканчивать разговор. Тьма сгущается, набирая силу, чтобы в скором времени взорваться, разрушив все города. – Или ты оставишь в покое мою нижнюю женщину, или я перекрою тебе кислород уже завтра. Ну так что ты решил? Пытаться добиться расположения той, которая принадлежит другому и использует тебя, чтобы выбить из меня нужные ей эмоции, или продолжишь свои рывки и будешь бежать под покровом ночи из страны, подобно известному опальному президенту? Харьков не засыпает с наступлением ночи. Весна. Даже яркая городская иллюминация не в силах затмить мерцающее звёздное небо, ласковый теплый ветер не в силах погасить пламя ярости и мести. С одним решили. Дело за малым. Сейчас я просто-напросто сотру улыбку с твоего лица на долгие годы, Юля. Глава 24 Я поцеловала Еву в лобик и натянула одеяльце повыше, укрывая ее плечи. Моя кровиночка сладко спала, обнимая белочку и иногда слегка вздрагивая во сне – после наших активных спортивных состязаний во дворе с поеданием попкорна ей снилось что-то динамичное. На цыпочках прокралась к двери, осторожно прикрыв ее за собой, и только тогда ответила на звонок Валерии, мысленно поблагодарив себя за то, что додумалась поставить смартфон на беззвучный режим. - Привет, Лера. Я Еву спать укладывала. Как ты? - Здравствуй, Юляш. Просто очень переживаю. Насколько я знаю, Колин разговор мало что изменил, – в ее голосе сквозила усталость. Мне всегда было ее жаль в моменты, когда она срывалась в Европу повышать наши общие активы, теряя сон и покой, хотя, сколько ее помню, она всегда этим горела и не мыслила себе иной жизни. А сейчас к ее проблемам еще добавилась я со своей запутанной войной. – У тебя вроде как бодренький голосок. У этого фашиста прошло весеннее обострение? Я непроизвольно хихикнула от подобного сравнения: - Как сказать. Оно у него моментами. - Насчет Коли - мы попробовали все, что могли. Я плеснула в бокал вина и медленно пригубила. – Не переживай. Мне сейчас кажется, что я с этим справлюсь. - Я прилечу к пасхальным праздникам, и ты все мне расскажешь, - это прозвучало как ультиматум. – Ты мне кажешься… почти счастливой. Я не могу ничего понять, учитывая то, какой тебя оставила в Харькове… или Илья проговорился? - Я не общаюсь с Ильей после того случая. А о чем он должен был мне сказать? - Ну, что наш совместный капитал приумножился в полтора раза. Долго пояснять. Ты миллионерша, милая. Жаль, что год ждать без права доступа к активам. - Я не голодаю. Что ж, это приятно. – Иногда я забывала о том, что являюсь наследницей огромного состояния. Этот презренный металл не мог заменить мне Алекса. – В таком случае заказываю куличи в нашей любимой кондитерской и постараюсь выспаться. Я не помню, когда последний раз была в церкви и выстояла службу. Боюсь, мне это сейчас необходимо. - Юля, у тебя странный голос. Точно все хорошо? - Лучше всех, Лера. Я расскажу тебе, как только приедешь. А сейчас, пожалуй, лягу спать пораньше, завтра поеду с Евой в аквапарк с утра, – вздрагиваю от электронной сирены звонка, хотя она и приглушена до комфортного уровня. Не двигаюсь, расспрашивая у Валерии о ее самочувствии, до тех пор пока не вспоминаю, что вся прислуга разъехалась по домам и никто не пойдет открывать. Приходится быстро попрощаться и прервать разговор, с сожалением посмотрев на недопитый бокал. Кого принесло к десяти часам вечера, если я никого не жду? Няня что-то забыла? Или сестра поссорилась с матерью и приехала просить политического убежища? В нашем элитном коттеджном поселке соседи не приучены просить соль или спички на ночь глядя, к тому же всегда есть возможность связаться по телефону и предупредить о своем визите заранее. Тьма затаилась. В последнее время она умеет подкрадываться незаметно, неслышными шагами, дышать мне в затылок, обжигая своим дыханием, но я не замечу, до последнего считая, что больше нечего бояться, больнее быть не может, страшнее тоже. Самое ужасное уже произошло, а последние события практически убедили в том, что все будет хорошо. Уверенные шаги, рывок пояса халата, чтобы перепоясать его туже, беглый взгляд в зеркало – на ходу снимаю ободок с волос и быстро приглаживаю темные пряди, еще влажные после душа, расческой. Звонок в дверь все настойчивее, и пока еще слабая тревога закрадывается в мое сердце. Кому так неймется? Что, если где-то по соседству пожар или другая неприятность? Помимо воли ускоряю шаг, включая камеры видеонаблюдения, и пытаюсь рассмотреть ночной пейзаж. Сперва могу различить только ярко горящие фары автомобиля с крутящимися пылинками и роящимися ночными мотыльками и мошкарой, слетевшимися на свет прожекторов. Я не сразу заметила тень у капота, скрытую этой световой завесой. - Юля, открыла дверь, живо. Твою ж мать. Взрыв-вспышка оглушающего жара бьет по сердечной мышце миксом испуга, недоумения, тревоги и предчувствия чего-то ужасного. Понимаю, что он не может меня видеть, но инстинктивно отхожу на пару шагов назад. - Дима, ты ошибся домом. Выбрось свой навигатор и прекрати звонить, разбудишь мне дочь. - Юля, открой свои гребаные ворота и дай мне заехать по-хорошему! Я едва успеваю опомниться – мое сознание реагирует на безапелляционный приказ полноправного хозяина, набираю первую цифру кода доступа. Замираю, пытаясь рассмотреть его лицо на мониторе. Это невозможно. Что тебе нужно? Тебе мало того насильственного кошмара, в котором я уже черт знает сколько времени плавлюсь по твоей милости? Что сейчас означает твой незапланированный визит – очередная метка так и не насытившегося своей властью владельца, который не желает оставлять своей живой игрушке ни малейшего личного пространства, демонстрируя тем самым, что никаких границ не существует для такого, как он? Понятие «вторжение на частную территорию» для мэра – пустой звук. Я одновременно благодарна соблюдению негласного этикета жителями элитного поселка, которые не вмешиваются в частную жизнь друг друга и никогда не распускают сплетен, и в то же время напугана до икотки. - Дима, Ева спит. Давай завтра! - Послушай, девочка, – он выходит из тени, я все еще не могу рассмотреть его лицо, но меня практически накрывает волной панического ужаса от этого обманчиво-ледяного спокойствия в голосе. – Если ты сейчас не перестанешь пи*деть, я выломаю на хрен твои ворота и грохну тебя прямо на глазах у дочери. Открыла дверь, твою мать! Я не понимаю, почему поспешно набираю код и что-то лепечу сбивающимся от страха голосом, умоляя не шуметь. Горло обволакивает липкой пленкой приближающейся паники, непроизвольно стягиваю отвороты халата у горла. Что он делает? Совсем умом тронулся? Если его достали на работе и все, что ему надо – трахнуть меня на моей территории, в доме, где совсем еще недавно жил Алекс, пусть уже наконец сделает это и уедет. Только бы не разбудил Еву, надеюсь, после случая с Данилом он понимает, насколько уязвимы и незащищены дети. Им вообще не стоит видеть подобное. Свет ксеноновых фар разрезает полумрак подъездной аллеи, моя паника на короткий миг вытеснена злостью. Я же сказала, что моя дочь спит, зачем это световое шоу, когда освещения от фонарей по периметру аллеи более чем достаточно? Хлопок автомобильной двери, быстрые шаги – успеваю выдохнуть и гордо расправить плечи, решив защищать свою обитель и своего ребенка без оружия, но с отчаянием волчицы. Когда он заходит в холл, я почти готова к встрече с врагом с глазу на глаз. Мне все равно, зачем он сюда приперся, пусть уже накормит своего е*аного монстра и свалит. По возможности быстро. Наверное, у нас есть дар останавливать время, причем у обоих одновременно. Оно в который раз зависает, а я смотрю в его глаза, цепенея от ужаса и отчаянной решимости одновременно. Сколько оттенков у абсолютной тьмы? Мне кажется, я знаю их все, видела настолько часто, что привыкла. Но такого градиента от тёмного до угольно-черного абсолюта, который выстреливает по моему сознанию в момент пересечения взглядов, мне никогда еще не приходилось встречать. Это предел. То, что было раньше, и рядом не стояло с подобным. Я не успеваю ничего понять и даже закричать. Вспышка обжигающей боли обдает мою щеку, полоснув по виску и затылку – вопль ужаса и возмущения гаснет в застывших связках, так и не прорвавшись наружу. В тот же момент эта боль в затылочной части высекает искры из глаз с безжалостным рывком за волосы и воротник халата. Недоумение и все еще неверие в происходящее погружают в непонятный транс, гипнотическую апатию олененка перед прыжком тигра, их не в силах окончательно прогнать даже новая боль от удара по второй щеке. Я теряю равновесие. Пол с белоснежным ковровым покрытием стремительно приближается, боль простреливает кисти, которые я автоматически выставила вперед, чтобы не впечататься в него лицом – это мало помогает, колени глухо пульсируют тупой болью от ушиба о недостаточно мягкую поверхность. - Мало, сука? Я мало тебя трахал? Тебе недостаточно? – его руки тянут за волосы вверх, до боли впиваются в предплечья, пальцы перемещаются на мое лицо, вдавив скулы, заставляя приоткрыть рот. – Сколько раз он тебя в**бал? До или после ресторана, е**ная б**дь? Я все еще в шоке, недоумение, страх и обида сражаются на поле боя за собственное лидерство, но почему-то ясно понимаю, о ком он говорит. Власенко. Мне хочется заверить его в том, что ничего не было, пока еще не поздно, но психосоматический зажим сковал мое горло. Я не могу даже закричать. - Мне надо было отдать тебя этой своре желающих, драная шлюха! – слезы все-таки брызнули из моих глаз от новых парных затрещин. Боль, неприятие, несогласие, страх и ужас с обреченной покорностью просочились в кровь, разрушая плотину шока. Кажется, я пыталась вырваться, когда он в буквальном смысле слова втащил меня за волосы в гостиную и швырнул на диван, особо не прицеливаясь. Падая, я задела боком угол столика, бокал с недопитым вином опрокинулся, разбившись на осколки. Несколько острых граней впились в изгиб моего локтя, но я даже не заметила этой боли. Символично до неправдоподобности, мелькнула неуместная мысль, вновь напомнив о том, что этажом выше спит моя дочурка. - Прошу тебя… она спит… Прошу тебя! – я не могла говорить и кричать. Даже шепот сложно было разобрать в этом ужасающем оцепенении. Лицо пылало, в коленях и запястьях пульсировала глухая боль, от мелких осколков, вонзившихся в руку, на месте порезов разливалось неприятное жжение. Я поймала его взгляд, который расплывался под рефлекторными слезами пока еще физической, а не душевной боли. Абсолютная тьма не погасла ни на грамм, кофейная радужка слилась со зрачком, приняв один с ним цвет. Ярость. Безумие. У подобных ему людей оно выглядит именно так: внешнее спокойствие и ледяное пламя, скрывающее извержение вулкана внутри. Потеря контроля. Окончательный срыв. Никакой пощады. - Да мне по**ать, что она спит! Она знает, что ее мать – конченая шлюха? – я потеряла счет пощечинам и непроизвольно взвыла от очередной. Физическая боль уничтожала мой шок, усиливая ужас и безвыходность положения. Я готова была упасть к его ногам и умолять остановиться, но сейчас Дима не был настроен слушать мои оправдания. Он все для себя решил, поверил в комфортную ему правду и выстроил стратегию моего окончательного уничтожения. Кроме того, залился алкоголем для окончательной храбрости. Да предоставь я ему сейчас доказательства, ту же абстрактную видеозапись, в которой мало намека даже на безобидный флирт, он бы ни за что не свернул с пути, который считал для себя единственно правильным. Только сейчас я осознала в полной мере весь кошмар своего положения, поняла, что значит быть игрушкой, бесправной вещью подобного ему мужчины. Нет никаких границ, которые священны и не подлежат уничтожению, нет уважения и милосердия к близким жертвы, словно они сами виноваты в том, что стали ее родственниками, нет права на последнее слово и защиту… нет даже права на справедливость. Если хозяин усмотрел в обычной улыбке недопустимый для бесправной сабы интерес не к нему – приговор не подлежит никакому обжалованию. Если хочешь выжить, ты должна стать безликой тенью, бездушной куклой в пыли у его ног, живые игрушки не подают голоса, не умеют чувствовать и принимать решения. И у тебя нет другого выбора. Будь я одна, уснула бы беспробудным сном, чтобы потом, возможно, восстать против подобной власти. Сейчас же у меня не было такого права. - Я сейчас задушу тебя собственными руками, б**дь, поняла? - я не успела опомниться. Тиски его пятерни сжались на поверхности моей шеи, перекрыв кислород, поднимая на ноги, впечатывая в спинку дивана. Легкие резануло острой болью от недостатка воздуха, мышцы рефлекторно сжались. Я ничего не могла сделать от ужаса, понимая, что с каждой секундой свет становится все приглушеннее, перед глазами пляшут кровавые змейки, темная мгла неумолимо приближается. В ушах нарастал оглушающий звон, которой сделал для меня практически неслышными его слова, пальцы впивались в нежную кожу, передавливая артерию, причиняя боль, которая уже не имела никакого значения. «Алекс, я иду к тебе… надо было сразу, без насилия и этого кошмара», - подумала я, покорно расслабляясь в объятиях смерти с ослепительно черными глазами, которые таяли в подступившем мраке. Говорят, жизнь должна пронестись перед глазами с космической скоростью? Ничего подобного. Сколько раз уже я смотрела в глаза смерти, никогда не было ничего подобного. Я не видела протянутой руки моего покойного мужа, он не спустился с небес и не разжал хватку Димкиной ладони на моем горле… казалось, ему вообще не было дела до того, что совсем скоро мое сердце перестанет биться, и мы встретимся снова. Звуки угасали вместе с тающим сознанием, растворялись в наваливающейся тьме приближающегося вечного сна. Не иметь возможности дышать было больно и захватывающе одновременно. Теперь я отдохну. Теперь мне не надо будет работать даже во сне, насыщая легкие кислородом. Почему я так долго держусь, отказываясь засыпать? Неужели я что-то забыла или что-то меня не пускает? Сталь тысячи острых катан пронзает легкие, полосует по гортани изнутри, когда разжимается хватка и кислород вливается внутрь, заполняя узелки альвеол, это похоже на сотни взрывающихся пузырьков. Смерть – освобождение. Жизнь – боль. Надсадно кашляю, оседая на пол, накрыв руками пульсирующее горло. Если я умерла, почему больно? А если нет, почему я слышу то, что не должна слышать? - Отпусти мою маму, козел!.. Ева! Вашу мать, Ева! Вскидываю ладони, готовая растерзать на ощупь того единственного, кто осмелился оставить мою дочь сиротой, – тьма не желает рассеиваться, пульсация в висках отдает в ушах глухим набатом. Сквозь него я слышу ее голос и плач, отчаянный крик, переходящий в вопль боли. Б**дь, ты совсем рехнулся?! Что ты с ней делаешь, твою мать?! Я не могу видеть и не могу встать. Я могу только ползти на источник детского крика, жадно хватая воздух – это сейчас необходимо, чтобы снять пелену с глаз и обрести зрение. Она расплывается очень медленно, я теряю силы, приступы кашля растягивают время в бесконечность. Мне не надо туда. Меня зовет моя кровиночка. Слезы катятся из глаз, смывая красные разводы… - Мамочка… рука… Мамочка! – прижимаю к себе дрожащее тельце дочери. – Мама, не умирай! Мамочка! Рыдания сотрясают тельце Евы, крушат на руины мой прежний цельный мир, запускают отсчет гибели прежней вселенной. Я прижимаю свою девочку к груди, молясь, чтобы зрение поскорее вернулось, ловлю губами ее запястье. Безошибочно определив эпицентр боли, качаю на руках, стараясь закрыть, заслонить собой до малейшего волоска и пальчика на ножках. В ее рыданиях ужас и надлом, и что-то с оглушительным треском ломается в глубине моей души, когда я поворачиваюсь в темную пустоту, интуитивно почувствовав сгусток угольной черноты. Мои глаза истекают кровавыми слезами. Мое сердце разорвано надвое вместе с крохотным сердечком моей дочери. Это смерть, следом за которой последует перерождение. В моем голосе нет дрожи, он охрип от жестокой асфиксии, но умоляющих ноток и растерянности в нем тоже теперь никто не услышит: - Ты что, твою б**дь, сделал?… Я плакала, когда узнала, что беременна. Я этого просто-напросто не ожидала так скоро, и несколько дней меня подбрасывало на американских горках неизвестных прежде чувств. Я заплакала, когда дарила Еве жизнь. Это было больно, не стану скрывать, это было очень больно. Я плакала, когда время замерло и мне показалось, что моя малышка долго не может сделать свой первый вдох. Я плакала, когда у нее резались зубки, болел животик, раздражали громкие звуки. Мое сердце разрывалось на тысячи осколков, потому что я не всегда знала, что именно происходит и как ей в этом помочь. Я плакала вместе с ней, когда смертельно боялась – мне всегда казалось, что няня не сможет держать ее крепче, чем я, уронит, ненароком травмирует. Я не плакала, когда она мотузила ножками изнутри на последних сроках беременности, когда слегка прикусывала мои соски во время кормления и вырывала мои волосы. Я не плакала, когда сходила с ума от недостатка сна, забывая перекусить и умыться. Я не плакала, когда забывала о себе и уделяла все свое внимание своей кровиночке. Я не плакала, когда во время сезонных простуд и расстройстве пищеварения у моей девочки, украинские и швейцарские доктора разводили руками – я становилась на защиту своей дочери, подобно тигрице, и в буквальном смысле слова вгрызалась им в глотку. Я не плакала, когда она меня не слушалась и капризничала – я старалась укутать ее в нежность с ног до головы, потому что мне в детстве это все перепадало в мизерном количестве. Я не плакала и сейчас, сидя в холле уже знакомой мне элитной клиники, притянув ноги к груди и ничего не замечая. Я не плакала, когда прозвучал циничный вопрос, полоснувший своим смертельным холодом: «Ты будешь слушаться?». Нет, я не плакала. В тот момент я поняла, что буду. Разрушились границы прежних запрещенных территорий, никому не нужная гордость канула в Лету, потеряла свое значение с последним затихающим рыданием моего ребенка. Я не плакала, когда двое докторов пытались разжать мои руки, чтобы уложить Еву на носилки и зафиксировать ее запястье (как потом оказалось, растяжение, не перелом). Я тогда готова была убить Лаврова. - Как? Евочка, как? Кто тебя толкнул?.. - Мама, я не хотела. Я случайно споткнулась. Когда побежала на лестнице… Запуталась за рубашку… Мама… Я прямо на ручку упала… Болит… Помимо растяжения кисти, моя дочурка отделалась тремя ушибами, гематомой, испугом и сильным психологическим шоком. Если по поводу растянутых связок все было понятно, завтра я заберу ее домой, за психологическое состояние опасалась не я одна. - Твой кофе, Юля. – Это тоже было желание моего хозяина. После того как он продемонстрировал мне наглядно, что не остановится ни перед чем, я уже не сопротивлялась. Приняла стаканчик из его рук и непроизвольно сжалась, когда наши пальцы соприкоснулись.