Бассейн, ныне пересохший, уже тогда казался зловещим местом. Гортензию подвесили на вышке для прыжков в воду. Ее щиколотки проткнули крюками, на которые в спортзале подвешивали канаты. Рыжие пряди Гортензии красиво развевались в голубой воде. Причина смерти осталась загадкой. В легких Гортензии не нашли воды, ни единый сосуд в ее голове не лопнул. Лицо сияло чистотой и безмятежностью. Уходя, Гортензия улыбалась. Кабинет рентгенографии с хороводом белых скелетов по стенам пользовался дурной славой. Он оправдал ее сполна. Девочку сумели опознать, сверив списки и карту зубов. Амалия, девять лет. Обугленное тело сидело в окружении снимков, растянутых на стальные каркасы. Их подбирали специально для ежегодного рождественского карнавала. Волшебные зайцы и медведи должны были поздравить со святым праздником детей, скорбных духом. Вместо них тени на снимках обнимали Амалию за плечи и махали руками. Были счастливы. Закуток рядом с дверью в карцер. Укутанное в шторы тело висело вниз головой, обескровленное и печальное, порезы на бедрах и запястьях кричали: ищите следы, но их никто так и не нашел. Как у остальных жертв с открытыми ранами. Ни капли крови. Ни намека. Ни следа. Барбара пережила последнее видение, точно оно приключилось с ней только что. Она идет темным коридором, поднимается из приемного покоя по пандусу для колясок. За окнами сонное утро. На подоконнике сидит незнакомая Барби рябая птица и дергает головой, точно подсказывает: «Обернись. Обернись скорей!» Барби знает, что лежит в общей спальне. Ее нога высунулась из-под одеяла и зябнет. Щекой Барби чувствует, как строчка на наволочке натирает кожу. Барби мечтает проснуться, но не здесь, а там, в коридоре. Тогда уж она нипочем не обернется, шмыгнет назад, начнет колотить в двери приемного покоя, и, может быть, ей откроют. А если нет, то закроет глаза и примется кричать, пока кто-нибудь из санитаров не заберет ее из этого жуткого сна, в котором Барби оборачивается и видит перед собой тушу директора. Когда-то он был тощим, а теперь сдувшийся морщинистый кашалот. Барби видит, что одна штанина у него сбилась, а другая собралась у колена гармошкой. Директор надел разные носки. Один черный, другой оранжевый. Барби хихикает, и этот звук, не меняя тона, превращается сначала в писк и почти мгновенно рушится до рева. Голая девочка сидит у ног директора. Она подняла голову и смотрит на портрет строгой женщины. Это хозяйка пансионата. Барби видит девочку одновременно сбоку и со спины, точно смотрит и своими глазами, и директора тоже. Правая рука девочки завернута за спину, прибита трехдюймовым гвоздем к левой лопатке, левая лежит на колене ладонью вверх, точно молит, если не о милостыне, то о снисхождении. У девочки нет лица. Снятое наспех, оно грубо накрывает собой голову основательницы на портрете. Директор оборачивается на вой Барби и затыкает себе рот руками. Даже во сне Барбара знает, сегодня все закончится. Директор пробит навылет. Он бежит звонить в полицию. «Не плачьте, – хочет утешить его Барбара. – Сегодня вы умрете», – и просыпается от дикого, ставшего уже привычкой крика. Больница умерла от метастаз невскрытых убийств. Люди покинули это место, но зло бродит пустыми коридорами, невозбранное, скучающее, голодное. Очаг безумия остыл в каморке за гимнастическим залом. Барбара изнывала от желания войти туда еще раз и… будь что будет! Но сначала надо было подготовить Кристину. Кристина в ванне выташнивала из себя бездну. Верные подданные: мокрицы, черви, жуки и тараканы шли на дно и всплывали кверху лапами, покидая свою Королеву. Разум тлел в ее глазах, огни бесконечно далекого поезда, мчащего навстречу по бесконечному тоннелю. Барбара скрипнула зубами. Жалость, доброта, сомнения спрятались по норам. Барбара выдернула пробку, вода заспешила прочь, подхватив шлейф дохлых насекомых. Кристина вздрогнула, ударилась ногой о стенку ванны и начала колотиться, точно хотела пробить ее, вырваться. Зрение до сих пор не вернулось к ней. Барбара подхватила Кристину за руки и потянула на себя. Она забилась, вода плеснула через край, окатив ноги Барбары, Кристина неожиданно крепко боднула ее лбом в живот. Барбара поскользнулась и упала, но не выпустила Кристининых рук. Они покатились по полу, царапая друг друга и рыча. У Барбары никак не получалось взять верх, ее пальцы бессильно скользили по мокрой коже Кристины. Безумие придало ей сил. Кристина вырвалась и поползла. На счастье, Барбара закрыла дверь в душевую, тело Кристины забыло, что умеет ходить. Барбара бросила попытки схватить этого угря, отступила и молча наблюдала, как он бьется о стены, пытаясь выползти из комнаты. – Ммма-ммма! – выгибаясь, кричала Кристина. Комната была ей слишком велика. Кристина подползла к стене, твердое сбоку ее немного успокоило. – Мыааа-мыааа! – жаловалась она. Кристина мечтала забиться в нору. Руки привычно отправились на разведку. Левый локоть все время проваливался в пустоту, она душила, рвала спазмами живот. Во тьме не было пустоты. Свобода – это ложь! Пальцы нащупали щель под дверью. Кристина начала обшаривать ее так жадно, точно надеялась проскользнуть под ней и продолжить свое паломничество. – Куда ты собралась, милая? – Кристина обернулась на звук человеческой речи. Ее лицо, только что перекошенное, разбитое отчаянием и злобой, осветилось такой надеждой, что Барбара поморщилась. Стыд бил в самое сердце. Нижняя губа Кристины оттопырилась и дрожала. Барбара боролась с собой изо всех сил, но признала, что должна воспользоваться этим голым доверием. Она подошла ближе и присела на корточки. – Кристина, – позвала она. Кристина вздохнула и закивала головой, как дельфин, подкидывающий на носу мяч. – Кристина, ты помнишь меня? Барбара не пыталась к ней прикоснуться. Следы ржавчины засохли на коже Кристины рыжими узорами. Она все чаще щурилась. Зрение понемногу возвращалось. – Ты жива, – настолько мягко и убедительно, как могла, повторяла Барбара. – Все позади. Мы скоро пойдем домой. – Мыа-мыа? – надрывалась Кристина. – Нет, я не мама, – пришлось признаться Барбаре. – Жвы-швы-швы-шва? – Я не понимаю тебя, девочка, – Барбара сделала шаг. – Можно, я сяду рядом? – Иии-ээт! Иии-ээт! – Кристина заухала, как сова. Она растопырила пальцы, точно предупреждала: не лезь – глаза вырву! – Хорошо-хорошо, – заспешила Барбара. – Я тебя не трону. Кристина выгнулась дугой. Из глаз ручьями текли черные слезы. Руки ощупывали пустоту, точно не могли поверить, что коридора шириной в фут больше нет, кончился, остался под землей, где ему и место. Выбросил ее? Предал? Но Кристина здесь. Она смогла. Выбралась. Миры, воздух, капли воды, холод и боль сталкивались в ее теле, рвали кожу и слух, резали глаза и разлетались, как бильярдные шары, взрывая голову. Кристина помнила маму. Почему-то отдельно всплыл ее голос, он требовал чего-то ужасного. Обижал? Проклинал? Слезы жгли глаза, и тут Кристина вспомнила темный парк. Кто-то преследовал ее. – Я помогу тебе, – шептала Барбара, придвигаясь ближе. Теплый знакомый голос. Кристина хотела закутаться в него, заткнуть уши и посидеть так, сгребая уют внутри себя в большущую кучу и строя из него шалаш, волшебное убежище, которое обнимет ее. Как мама. Мама? Где ты? Тьма, что клубилась в голове у Кристины, понемногу рассеивалась, оседала, пряталась меж корней ее сознания, отползала в черную дыру. Кристина вспомнила, как нырнула в нее. Кто позвал ее оттуда? Она хотела кого-то спасти? – Нам нужно идти, – Барбара оказалась настолько близко, что Кристина чувствовала ее дыхание на своей шее. – Можно, я тебя обниму? Барбара касалась ее легко, едва ощутимо, подкрадывалась, делала все, чтобы не спугнуть. Кристину била крупная дрожь. Прикосновения мучили и ласкали одновременно. Кожа Кристины стонала. Барбара заключила ее в клетку объятий, Кристина расплакалась, но не сопротивлялась. Память швыряла в лицо рваные кадры: автобус… разоренная клумба… детская кроватка… проволока! Тусклый свет резал глаза. Кристина видела одни только тени. Мрак внутри отступал, скрывался, не прощаясь, затягивал узелки на памяти, метил и оставлял под кожей воспоминания о траурных и торжественных прикосновениях свиты. Кристина уже скучала по ним. Мокрицы и тараканы никогда не оставляли ее одну. От рук Барбары исходил жар. Кристина вспомнила ее голос: «Стой! Дура! Стой! Что ты творишь?» Смысл слов еще ускользал, но настроение, удар читался явно. Кристина попыталась освободиться. Барбара держала крепко. Сознание – дом на множестве опор – дало трещину, покосилось. Сквозь дыры в фундаменте оскалились химеры. Кристина закричала, и голос порвал наваждение Барбары, пол под ними рухнул, и они повисли над бездной. Но Барбара продолжала сжимать ее в капкане рук и шептала, уговаривала, врала дальше и дальше, как паук, заматывая Кристину в паутину лжи. Пансионат испортил Кристину под себя. Сюда не привозили по ошибке, только по правде, сговору или роковому стечению обстоятельств. Приют брал лишь по-настоящему больных детей. Заглянувших за край. Отпивших из ладони лесного эльфа. Сдвинутых, как посуда, из разных, не всегда человеческих, сервизов, одновременно выставленных на стол. – Нам нужно идти, – повторяла Барбара, прижимая к груди бьющееся тело. Ей всего-то нужно набросить петлю. – Не противься, милая, пожалуйста! Поверь мне. Здесь плохо! Очень плохо. Нам надо идти. Идти. Там станет… хорошо. Лучше! Кристина сжалась, обмякла и вдруг рванулась всем телом. Запястья, которые Барбара протолкнула сквозь резиновую скакалку, выскользнули. Кристина села и почти членораздельно зачастила, вываливая изо рта огрызки слов. – Иее ада! Иее ада! Иаа ама айю! Ама айю! – взгляд метался по комнате, пытаясь нащупать Барбару. – Ама фойду! Самма! Самма! Барбара спрятала скакалку и отступила к двери. Скрип сорвался с петель и полетел по больнице предупреждать – идут! Пустые комнаты, палаты и залы насторожились, затаили дыхание и приготовились к приему гостей. Зло нетерпеливо ерзало в могиле. Пансионат держался изо всех сил. Ему хотелось спустить с цепи всю свору, наброситься тысячей шепелявых теней, разыграть новую драму, еще более кровавую и жестокую, залить ступени и ворчащий паркет видениями и пророчествами, таиться за каждым углом, выть и выскакивать, но время баловства вышло. Карнавал закончился. Глупцы сами шли куда нужно. Кристину хватило на несколько сбивчивых шагов вдоль стены. Силы покинули ее, пришлось опереться на руку Барбары. Она закрыла глаза и проделала весь путь по памяти. Сейчас это была вовсе не та дорога, которой она принесла Кристину в душевую. Мир сдвинулся. Ночь перетасовала времена и маски. Пустая каморка за гимнастическим залом могла превратиться во что угодно. Барбара увидела пасть, закованную вентиляционной решеткой. Наваждение встало стеной, Барбара зажмурилась, но образы продолжали мельтешить перед внутренним взором, один другого ужасней, безумие достигло апогея, когда обнажило перед ней кости того, что сгнило в больничной земле. Барбара упала, видения накрыли ее с головой и ушли так же резко, как нахлынули. Кристина сидела у ее тела и молча гладила Барбару по голове. Тело помнило каждый поворот, за годы здесь ничего не изменилось, разве что тысячи прикосновений вылущили перила и глубоко стерли ступени. Барбара раздувала ноздри, невольно пытаясь уловить тончайший, присущий только этому месту запах. Она не сумела бы назвать его. Однако нащупав, плыла следом, как рыба, послушная приманке. Из комнаты охраны звучал джаз. Он сбежал из-под плотно притворенной двери и разлился по коридору, как лужа воды. Пластинка гуляла, голос заикался и тянул гласные. Тот самый день. Барби улыбнулась, сгорая от счастья, и открыла глаза. В окна бил рассвет. Больница спала и видела исчезающие сны. На Барби серый мальчишеский костюм. Он ей откровенно не по росту. Брюкам не хватает длины, ноги торчат едва ли не по середину голени. Морковные гольфы. Только один мальчик носит такие. Краем глаза Барби видит, что ее руки сплошь усеяны мелкими бородавками. Барби морщится. Она помнит бархатистую гладкость этой кожи цвета зрелых каштанов. Что с ним стало?! Несмотря на тепло, идущее от батарей, спина покрыта мурашками. Левая ладонь, вот куда не сумел пробраться озноб. Сара идет с ней, рука в руке. Спустя двадцать с лишним лет они встретились. – Куда?.. – начинает Барби. Но Сара – тсссссссс! – шагает вперед и накрывает ее губы тонкими пальцами. Запах. Барби слышит его необычайно сильно. Погружение в миг настолько глубокое, что голова идет кругом. Барби знает, что ведет Кристину по коридорам брошенной больницы и в то же время буквально через пару минут разденет Сару, та не станет перечить, уложит ее на бок, лицом к стене, стянет щиколотки полотенцем, ляжет позади нее, упрется коленями в спину и натянет удавку. Сара захрипит, лицо нальется кровью и почти мгновенно отдаст краску. Тишина лопнет и залепит уши. Руки Барби задрожат. Она усомнится и ослабит хватку. Сара закашляется, хватая ртом воздух. Удавка сползет на грудь, но Сара решительно вернет ее на место и даже обернется. Барби обожжет стыдом. Они договорились сделать это вместе. «В конце концов, – потребует взгляд Сары, – мы все решили! Любовь – самому провожать в ад того, кто тебе дорог!» – звон разговора повиснет в воздухе. Барби стиснет зубы и продолжит. Ей потребуются все силы, чтобы довершить начатое. Она сдастся еще три раза. И с каждым вдохом разочарование Сары, невзаимность ее чувства будет расти, пока не заполнит комнату до предела. Из ушей Барби хлынет кровь. Она пропустит момент, когда скрипнет решетка вентиляции. Чужие руки оттолкнут Барби, и она с благодарностью отползет в сторону. Пришедший не станет мешкать. Он сделает все по-своему: обхватит тело Сары шоколадными ногами, упрется лопатками в стену, Сару развернет в сторону Барби, и они встретятся глазами. Морковные гольфы, сбившиеся, но по-праздничному яркие, перекрестятся на груди девочки, и Барби найдет себя лишней. Во взгляде Сары она прочтет маршрут, куда, на самом деле, уходят после. Чтобы избежать этого знания, Барби попятится, шум из коридора застигнет ее врасплох. Тогда она сдвинет решетку вентиляции и растворится в подземных ходах. Мальчик прикончит начатое, коснется губами холодной щеки Сары, поправит гольфы и побежит на завтрак, пытаясь уловить в шуме просыпающегося улья далекий вопль: «Сара! Сара!» – и тяжелые удары металлическим прутом. Час отказывался назвать себя. Он заблудился в бесконечном вечере. Стены гимнастического зала блуждали впотьмах. Барбара не пыталась их разглядеть. Клубок событий стремительно катился к развязке. Теперь уже Кристина вела Барбару за собой. Инстинкт гнал червя к норе. Каморка за гимнастическим залом стеснялась пустоты и убогости. Под потолком щурилась подслеповатая лампочка. Барбара вспомнила, где видела точно такую же. В подвале дома на холме. В своих снах. – Девочки, – зачем-то позвала или обвинила Барбара. В отчаянии она смотрела на лампу и никак не могла утолить жажду ее тусклым светом. «В ту ночь лампа едва горела, и Шейла не сразу сообразила, что плафон заляпан кровью». На миг ее коснулось будущее Шейлы, и Барбара сбила шаг. Душа еще теплилась в кукле. Прозрение, неуклюжее, громоздкое, широкополая шляпа медиума, зацепило полями ее мужа, Сэма Доплера. Он дышал где-то рядом. Сэм был жив. Кристина замерла на пороге и тихонько заныла. Что чувствует агнец, обреченный на заклание? Готов ли он сопротивляться? Или примет удар? Барбара схватила ее за локти и втолкнула в комнату. Обыденность происходящего сбила с толку. Исчезли зловещие звуки. Растворилась и исчахла атмосфера таинства и казни. Небольшая пыльная комната в здании брошенной больницы. Следы-свидетели: здесь Барбара вытащила Кристину из стены. Одинокий гимнастический мат. Консервная банка с трупами окурков. Следы замазки на стенах. Затвердевшая малярная кисть. Оглушительный реализм. Барбара поняла, что ничего не происходит уже несколько минут. Кристина шагнула в центр комнаты и осела там, понурый пригорок, серые тряпки, смирившиеся со своей незавидной долей. Барбара застыла в дверях. Из ступора ее вывел звук скакалки, упавшей на пол. Барбара стащила с Кристины полотенце, скрывавшее ее наготу, вспоминая видение, подвела ее к стене и уложила на пол. Кожу на спине порвали мурашки. Полотенцем Барбара стянула Кристине руки и поняла, что забыла остальные в ванной. Пришлось оторвать рукава платья и ими скрутить ноги Кристины. Она безропотно принимала все, простуженно шмыгая носом. Казалось, ход, забранный решеткой, ее ничуть не интересует. Барбара легла на пол позади нее. Доски оказались ледяными. Они прожигали холодом даже сквозь одежду. Кристине это было нипочем. Барбара отошла за матом и не сдержалась, подергала решетку вентиляционной шахты. Ту заклинило намертво. Видения предупреждали на этот счет. Она улеглась на бок, чувствуя неистребимый запах пота, исходивший от мата, коленями уперлась в спину девочки, суставы хрустнули, запротестовали, лакированные ручки скакалки скользили в ладонях. С четвертого раза Барбаре удалось затянуть удавку. Кристина не сопротивлялась. Барбара намотала свободные концы резинки на пальцы и изо всех тянула на себя. Кристина хрипела. Опомнившись, Барбара перестала ее душить. – Я знаю, ты здесь, – заговорила она с пустотой, отирая ледяной пот со лба. – Я сделала, как ты велел. Ответь на мой вопрос. Больница молчала. Ветви скреблись снаружи о ставни, молили о снисхождении, Кристина рвала зубами тугой горький воздух. Барбара не дала ей насладиться дыханием и опять затянула петлю. Пот катил градом. Инстинкт ударил Кристину под дых, она начала вырываться. Все силы Барбары уходили на то, чтобы душить и удерживать ее у решетки. – Что я делаю не так? – закричала Барбара, с трудом переводя дыхание. Она перевернула Кристину на живот и уселась ей на спину. Скакалка, слишком длинная и мокрая, чтобы служить удобным орудием для убийства, резала ей пальцы и норовила выскользнуть из рук. Лицо Кристины побурело, сосуды в глазах лопнули, изо рта несся хриплый свист, а пальцы, вырывая ногти, раздирали пол. Ничего не менялось. Барбара рычала от злости, Кристина дышала и харкала, пользуясь минутной заминкой. Больница безучастно смотрела, как в ее недрах готовится очередное убийство. – Что?! – завопила Барбара. Чем яснее она слышала свою внутреннюю глухоту, тем громче звучал ужас. Что-то случилось с ее даром. Где-то нарушила правила. – Тебе не нравится? – В глазах Барбары стояли непритворные слезы. – Тебе хочется как-то по-другому? – И в этот миг сознание, расплесканное, треснутое, вернулось к Кристине и принесло с собой Истину: они здесь не одни. Кто-то стоит совсем рядом, буквально за дверью. Но разговаривать он будет только с Кристиной. – Меня, – прозрела Барбара. – Ты должна сделать это со мной. Волна предельного ужаса захлестнула ее с головой. Прежде она изнемогала от желания гореть, давиться, вживе испытать все мучения, которым подверглась Сара. Что ж, Господь щедр. Почувствуй все на собственной шкуре!