– Итак, магистр Юсуф, возможно, у вас есть для меня какое-нибудь полезное предсказание? – По традиции ни один влиятельный человек не покидает Хамаду без какой-либо напутственной нумерологии. В основном от провалившихся студентов, которые продают свои умения, как могут – будь то счетоводство, букмекерство или продажа мистических предсказаний на улицах. Однако принц может надеяться на то, что ревизией его возможностей и вероятностей займётся сама Матема. И как тут не попытаться получить прогноз от магистра, раз уж я знал Юсуфа по Умбертиде. Улыбка Юсуфа на миг натянулась. – Разумеется, мой принц. Боюсь, наши залы для вычислений заняты… знаменитостями. Но могу сделать быструю оценку. Я стоял, стараясь не выказать обиду, пока Юсуф с поразительной скоростью царапал что-то на грифельной доске, которую он вытащил из-под мантии. – Один, два, тринадцать. – Он поднял глаза. Я поджал губы. – И что это значит? – А-а. – Юсуф снова глянул на доску, словно в поисках вдохновения. – Первая остановка, вторая сестра, тринадцатое… что-то. – Почему эти предсказания не могут быть вроде такого: в третий день весны дай пятому встретившемуся четыре медяка, чтобы избежать беды? Вот видите, просто и полезно. А ваше может означать что угодно. Первая остановка… на пути домой? Оазис? Порт? А вторая сестра? Моя сестра, Молчаливая Сестра? Помогите мне! – Вычисления сделаны исходя из того, что вам будет сказано то, что сказал я. Если бы я захотел сказать больше, то пришлось бы делать вычисления снова, и ответ был бы другим, и с другими целями. Если сейчас я скажу вам больше, то это нарушит исход, и числа перестанут быть правдивыми. И кроме того, я не знаю ответов – так и приходит магия, и определить всё точно нелегко. Понимаете? – Так сделайте вычисления снова. У вас ушла на это минута. Юсуф продемонстрировал мне чёрную улыбку. – А-а, друг мой, вот тут вы меня поймали. Я обрабатывал ваши переменные с тех пор, как мы впервые встретились в флорентийском банке. Возможно, я немного ввёл вас в заблуждение, намекнув, что вы не важны для предстоящих событий. Я подумал, что вам легче будет, если вы не будете знать. – Что ж… хм, так-то лучше. – Я сомневался в этом. Когда я бесился, что недостаточно важен, чтобы стать частью уравнения, я чувствовал себя лучше, чем теперь, когда знал, что мои действия имеют значение. – Хм, мне пора. Да пребудет с вами Аллах, и всё такое… – Я поднял руку, прощаясь, но Омар быстро бросился ко мне и сжал в объятьях. – Удачи тебе, друг мой. – Мне не нужна удача, Омар! И у меня есть вычисления в доказательство… один, два, три… – Тринадцать. – Один, два, тринадцать. Это должно меня уберечь. Навести нас в Красной Марке, когда тебе наскучит решать уравнения. – Обязательно, – сказал он, но я-то знал по опыту: нужны тренировки, чтобы солгать, когда обнимаешь кого-то, а Омар не тренировался. Я высвободился и направился в сторону головы каравана. – Не забудь своих верблюдов, Ялан! – Точно. – И я с неохотой пошёл в хвост группы, приготовившись уклоняться от первых залпов верблюжьей слюны. Пустыня жаркая и скучная. Прошу прощения, но по большому счёту это всё, что можно о ней сказать. Ещё в ней есть песок – но камни вообще довольно скучные штуки, и, если их раздробить на очень маленькие части, лучше не станет. Некоторые люди расскажут вам, как пустыня день за днём меняет характер, как её бесконечно ваяет ветер на громадных безжизненных просторах, не предназначенных для людей. Они будут петь дифирамбы цветам и оттенкам песка, величию высящихся голых скал, которым песчаный ветер придал экзотические формы, навевающие мысли о струящейся воде… но по мне так слова "песчаная", "жаркая" и "скучная" полностью её описывают. После воды и соли самый важный фактор в пустыне, это скука. Некоторые в таких условиях прекрасно себя чувствуют, но я всегда стараюсь не оставаться наедине со своим воображением. Если не хочешь погрузиться в неприятные воспоминания или в неудобную правду, то важно чем-то занять себя. Уже одно это многое говорит о моей юности. В любом случае, в тишине пустыни, где поговорить можно лишь с верблюдами да язычниками (причём, все они слабо понимают язык Империи), человек остаётся беззащитным и становится жертвой мрачных мыслей. Я держался, пока мы не добрались до побережья. Но последний переход по узкой полосе песка между бескрайним морем и бесконечной границей дюн сломал меня. Одной прохладной ночью мы стояли лагерем близ каркаса какого-то огромного океанского корабля, который, по иронии судьбы, заплыл в порт, где соли было больше, чем в морской воде. Я бродил среди его голых покрытых солью балок, торчащих из берега, и, положив руку на древнее дерево, мог поклясться, что слышу крики тонущих моряков. Той ночью заснуть никак не удавалось, и под разбросанными по небу яркими холодными звёздами снова явились мои призраки и утащили меня в Ад. – Разве тут не должно быть моста? – спрашиваю я, уставившись на быстрые воды реки Слидр. До неё я воды в Аду не видел. Река по меньшей мере в тридцать ярдов шириной, а на другой стороне из чёрного песка на берегу вырастают осыпающиеся чёрные утёсы. Они ступеньками поднимаются к освещённому мёртвым светом небу, и над ними собираются тёмные, как дым, облака. – Мост есть на реке Гъёлль, а не на Слидре. Тот мост называется Гьялларбру. Скажи спасибо, нам не надо по нему идти – его охраняет Мо?дгуд. – Мо?дгуд? – На самом деле знать мне не хочется. – Великанша. У той реки дальний берег завален трупами. Там строят Нагльфар – корабль из ногтей, который Локи поведёт на Рагнарёк. И за тем мостом стоят врата Хель, которые охраняет пёс на цепи, Гарм. – Но нам же не придётся… – Ял, мы уже за вратами. Ключ, дверь – всё это привело нас в Хель. – Просто не в тот участок? – Надо пересечь реку. Меня ведёт вперёд скорее жажда, чем недостаток осторожности – она заставляет меня промчаться эти последние ярды до берега. Я добираюсь до отмели. – Ага. Это вряд ли. – Дно реки быстро опускается и теряется в темноте, хотя быстро струящиеся воды неестественно прозрачны. Пересечь такую реку было бы непросто в любых обстоятельствах, но когда я встаю на колени, чтобы попить, то замечаю нечто поистине поразительное. Вопреки здравому смыслу по течению несутся кинжалы, копья и даже мечи – все серебристо-чистые и сверкающе-острые. Некоторые направлены прямо по течению, другие крутятся, кося воду вокруг себя. За моим плечом появляется Снорри. – Она называется Река Мечей. Я бы не стал из неё пить. Я встаю. Дальше клинки похожи на косяки рыбы. Длинной, острой, стальной рыбы. – И что будем делать? – я смотрю вверх по течению, потом вниз. По обе стороны ничего, кроме размытых берегов, выходящих на пустоши. – Поплывём. – Снорри идёт мимо меня. – Погоди! – Я вытягиваю руку у него на пути. – Что? – Ял, это просто мечи. – Дааааа. Я как раз об этом. – Я смотрю прямо на него. – Ты собираешься нырять прямо в косяк мечей? – Разве не этим мы занимаемся в битве? – Снорри заходит в воду. – Ай, холодная! – Похуй холод, меня беспокоит острота?. – Я не трогаюсь с места. – Слидр не пересечь при помощи моста или уловок. Это битва. Сразись с рекой. Смелость, отвага – вот что поможет тебе перебраться. А если не поможет, тогда попадёшь в Вальгаллу, поскольку умрёшь в сражении. – Смелость? – Тогда наверняка я утону, ещё не начав. Если только простой переход вброд не представляет собой храбрость… а не обычную глупость. – Или так, или оставайся здесь навечно. – Снорри делает ещё один шаг, и неожиданно он уже плывёт, вода вспенивается вокруг него, большие руки поднимаются и падают. – Вот дерьмо. – Я ставлю ногу в воду. Холод проникает в мой сапог, словно его и нет, и простреливает ногу до кости. – Иисусе. – Снова резко вытаскиваю ногу. – Снорри! – Но он уже далеко, треть реки у него позади, он сражается с водами. Воспользовавшись возможностью, я снова вешаю ключ на шею. В моих руках он горячий, ничего не отражает, даже небо. Интересно, если я попрошу Локи о помощи, истинный Бог заметит и утопит меня за предательство? Я страхую свои шансы, взывая к любому божеству, которое может услышать. – Помогите! Как я понимаю, Бог, наверное, очень занят, поскольку люди обращаются к нему постоянно, так что он, вероятно, радуется, когда молитвы переходят сразу к сути. Я останавливаюсь, чтобы поразмыслить о несправедливости Ада, в котором нет озёр, что топят героев и удерживают трусов на плаву, зато здесь полно испытаний, в которых успех ждёт тех, кому нечем похвастаться, кроме сильной руки. Затем, без дальнейших размышлений, я пробегаю три шага и ныряю. Я никогда не был силён в плавании. А если плаваю с мечом на бедре, то это всегда заканчивается ускоренным продвижением – но, к сожалению, лишь в сторону дна того водоёма, в котором я тону. Однако в Слидре остро заточенная сталь оказывается необычайно плавучей, и меч Эдриса Дина не тащит меня вниз, а наоборот поддерживает на плаву. Я бешено молочу руками и ногами, мои лёгкие так парализованы холодом, что не в силах даже вдохнуть воздуха взамен того, что вышел из меня, как только я коснулся реки. Вода настолько ледяная, что холод проникает внутрь, в кровь и кости, переполняя мою голову. Я не чувствую ни рук, ни ног, но беспокоит меня не возможность утонуть, а холод. Глубоко в голове, в темноте, в которой мы прячемся, я съёживаюсь, жду смерти, жду, когда лёд до меня доберётся, и растопить я могу только воспоминания. Я добираюсь до самого жаркого воспоминания из всех, что у меня есть. Это не палящая жара Саха?ра, и не потрескивающие объятия леса Гофау, охваченного пламенем. Передо мной разворачивается перевал Арал, затаскивает меня снова в то залитое кровью ущелье, набитое военными, которые кричат, режут и наносят удары, падают от ран, и красное время вытекает из их вен. Люди умирают, шепчут в какофонии звуков, обращаются к любимым и потерянным, зовут матерей. Последние слова замирают на посиневших губах – сделки с Дьяволом, обещания Богу. Я вижу, как очередной человек падает с моего меча, который почернел от крови. Он уже слишком тупой, чтобы резать, но ярд стали смертоносен, какими бы ни были его лезвия. Перевал Арал помогает мне переплыть треть Слидра. Я фокусируюсь и понимаю, что острое содержимое реки пока не порезало меня на кусочки, но плыть ещё слишком далеко, а противоположный берег проносится мимо слишком быстро. Вдалеке я слышу рёв – низкий, монотонный рёв водопада. Подо мной слишком близко проплывает длинное серебряное копьё. Я снова начинаю плыть, безыскусно барахтаюсь в воде, и на этот раз меня ведёт битва в Чёрном Форте. Я вспоминаю тошнотворный звук, когда мой меч протыкает глаз, с хрустом пробивает кость глазницы и врезается в мозг викинга. Вмиг весь его пыл иссякает – марионетка из мяса, у которой обрезали все нити. Я отшатываюсь назад, и топор рассекает воздух перед моим лицом. Спиной я задеваю высокий стол и падаю на него, изгибаюсь, раскручиваю ноги. В доски, на которых только что лежала моя голова, врезается палаш, а я уже стою на столе, замахиваюсь и отрубаю руку, которая держит тот меч. Наконец боевое безумие Чёрного Форта отпускает меня, и я тяжело дышу посреди сваленных трупов. Две трети Слидра позади, но я всё ещё в прозрачных, быстрых водах реки, покрытых рябью. Вдали ниже по течению долина задыхается от тумана. Тот рёв становится громче, заполняет мир, отдаётся в глубине моих костей. Я отчаянно бросаюсь к берегу. Что-то плохое поджидает меня в том тумане, но у меня кончаются силы и время. Холод охватывает меня, и мне ничего не остаётся, кроме как бросить в топку дуэль с графом Изеном – высокий, резкий лязг клинка по клинку, граф пытается меня убить, а я отчаянно защищаюсь. Этого недостаточно. Я всё ещё в десяти ярдах от берега и ухожу под воду. Мою ногу пронзает острая боль, и я чувствую её, несмотря на то, что нога замёрзла и онемела. Я ранен. Воды смыкаются надо мной. Я снова выныриваю на поверхность и вижу, что ещё до поднимающегося тумана весь Слидр исчезает, словно обрубленный огромным мечом. Рёв уже заглушает все мысли. Меня несёт к обрыву. Я снова ухожу под воду, и это уже не имеет значения: ко мне мчится косяк ножей, и во мне нет даже воздуха, чтобы закричать. Каким-то образом, вопреки всем чувствам, в моей руке оказывается меч. Отличный способ утонуть. Но потом я вспоминаю, что это не мой меч, и меня снова наполняет жар, кипевший в моей крови, когда я получил этот клинок. Эдрис Дин направлял его против меня, чтобы забрать мою жизнь, как он забрал жизнь моей матери и сестры в утробе. Я сражался с ним перед трупом Туттугу. Перед трупом моего друга, труса, который умер смертью героя. Я вспоминаю, каково было вонзить меч Эдрису Дину меж рёбер, воткнуть в его мясо, почувствовать, как клинок погружается в его плоть, и снова вытащить, задевая по кости. Я открываю рот и рычу, не думая о реке, и вот уже стою на отмели, с меня капает вода, в руке меч, а надо мной к самому небу облаками поднимается туман от бесконечного водопада. Всего лишь в десяти ярдах впереди Слидр обрушивается за каменистый край. Мечи выскакивают из прозрачной воды, когда тяготение забирает реку и быстро утаскивает вниз. Я делаю шаг на дрожащих ногах, чувствуя слабость во всех конечностях. Ещё три шага, и я на мокром песке. Ран на себе я не вижу. Ко мне бежит человек – Снорри. Он подбегает ближе и останавливается, тяжело дыша. – Я… – Он поднимает руку, делает глубокий вдох, – думал, что потерял тебя. Я посмотрел на меч в своей руке, на надпись, выгравированную на клинке. С него всё ещё капает вода, бриллиантовые капли в мёртвом свете становятся ржаво-красными. – Нет. Пока ещё нет. Не сегодня. В тишине мы карабкаемся по берегу реки, оба охваченные воспоминаниями. По мере того, как Слидр на мне высыхает, я чувствую, что от его воды я стал более… собранным. Я помню свою битву на перевале Арал. Помню сражение в Чёрном Форте. Впервые берсерк Ялан встретился с повседневным Яланом, и они пришли к некому соглашению. Не знаю точно, что это… но что-то изменилось. На этой стороне Слидра Ад круче, чем раньше. Пыль сменяют холмы чёрного камня, где всё острое и не даёт путешественнику ни шанса на отдых. Камни повсюду выглядят так, будто мгновенно замёрз кипящий суп, пузыри которого взорвались, оставив мириады граней, острых, как бритвы. Одно прикосновение к земле – и на моих пальцах остаётся кровь. Сложно сказать, сколько ещё протянут кожаные подошвы моих сапог, и что будет после этого с ногами. Здесь душ больше – серые скопления душ, текущие, как грязная вода по сухим долинам. Мужчины, женщины и дети с опущенными головами, молчащие, влекомые вперёд каким-то неслышным мне зовом.