Мы идём за ними, виляя и поворачивая между чёрными холмами – долины становятся глубже, шире, и душ здесь всё больше. От Слидра осталось одно воспоминание, и Ад снова начинает меня поджаривать. Я чувствую, как моя кожа отмирает, сохнет и шелушится. – Погоди. – Ни с того ни с сего мой взгляд притягивает ущелье, выходящее в стене долины слева высоко над нами. – Нам сюда. – Снорри указывает вперёд, на уходящие души, которых проплывает всё больше. Глаза у него красные от лопнувших вен, как у человека, который забыл, как спать. Я чувствую себя хуже, чем он выглядит. – Туда. – Я указываю наверх. – Там что-то есть. – Нам сюда. – повторяет Снорри, и отправляется вслед за душами, снова опустив голову. – Нет. – Я взбираюсь по валунам, опираясь на них ладонью, чтобы не упасть, и в тех местах, где я к ним прикасаюсь, появляется дюжина тонких порезов, словно от бумаги. – Это там. – Я не чувствую. – Снорри утомлённо поворачивается ко мне, и плывущие вокруг него души кажутся маленькими. – Это здесь. – Я карабкаюсь дальше, вытащив меч, чтобы держать равновесие, и чтобы опираться на что-то, не касаясь камней. Карабкаться до ущелья тяжело, и мою руку щиплет, словно каждый порез полили уксусом. Я двигаюсь дальше по узенькой тропинке, которая ведёт вверх, между утёсоподобными стенами ущелья. Снорри сразу за мной, ругается. Из-за ветра здесь мы молчим, по крайней мере с тех пор, как Снорри перестал жаловаться. Проникающая всюду тишина, древняя и глубокая. Наши шаги звучат как святотатство. Если эти долины высекла вода, то она исчезла задолго до того, как здесь прошёл человек. В аду, построенном из одиночества, это место кажется самым заброшенным и затерянным, из всех, по которым когда-либо ходили проклятые. – Ял, здесь ничего нет, я же го… Прямо перед нами узкие стены расходятся. Впереди лощина, возможно углубление у подножия водопада, где когда-то падала теперь уже давно пересохшая река. Там стоит одинокое дерево – чёрное, шишковатое, и голые пальцы его веток резко выделяются на фоне освещённого смертным светом неба. Чёрный ствол покрыт тошнотворно-белыми пятнами, которые поднимаются от широкого основания до высоты, где отделяются первые ветки. Приближаясь, я вижу, что дерево дальше и значительно больше, чем я себе представлял. – Помоги мне подняться. – В ущелье ступень выше моего роста. Снорри помогает мне подняться наверх. Я порезал ногу через штаны. Ещё больше едких порезов от пузырчатого камня. Я протягиваю руку и помогаю Снорри подняться ко мне. Приблизившись, мы видим, что, хоть на дереве нет листьев, но оно всё увешано странными плодами. Ещё ближе, и поражённый болезнью ствол открывает свой секрет. К нему прибиты гвоздями тела. Сотни тел. Если бы это дерево было обычных размеров, то мы были бы муравьями. Должно быть, это какой-то отросток Иггдрасиля, мирового древа, который стоит в центре всего, и от которого зависит весь мир. Ветви с плодами свисают, словно у ивы, дотягиваясь почти до земли. Некоторые висят так низко, что я могу вытянуться и коснуться их, но мне этого совсем не хочется. Плоды тёмные и сморщенные, некоторые величиной в пару футов, другие не больше человеческой головы. И все гротескные, тревожные, не знаю почему. Теперь мы слышим тихие стоны жертв дерева. Мужчины и женщины, прибитые к стволу, молодые и старые – их так много, что руки и ноги сплетаются, а расходящиеся тела прилегают друг другу, как скрещенные пальцы или кусочки головоломки. Мы проходим по расползающейся путанице толстых корней дерева к его стволу, который шире и выше башни Матемы. Мой взгляд привлекает белое пятно бледнее прочих, недалеко от земли. – Привет, Марко. – Я подхожу ближе, убирая меч в ножны, и смотрю на него. Это он, прибитый среди многих, ступни и ладони проколоты чёрными железными шипами. Множество голов поворачивается в мою сторону, но говорит только Марко. – Принц Ялан Кендет. – Он переводит взгляд. – И варвар. – Рад, что ты меня помнишь. – В Аду лишь несколько проклятий страшнее произнесённого вслух имени, – говорит он. Это выбивает у меня почву из-под ног. – Н-ну, – я сглатываю и пытаюсь говорить без заиканий. – Пусть уж лучше моё имя произносят в Аду, чем я буду в Аду навечно прибитым к дереву. У Марко нет на это ответа. – Я тебя помню, – говорит Снорри. – Человек с бумагами. Ты пытал Туттугу. Почему ты здесь, на дереве? – Быть может, сюда попадают палачи, – говорю я. – Тогда на них понадобился бы целый лес, – говорит Снорри. – Этого дерева на них бы не хватило. – Значит, какое-то особенное преступление… – Я хмурюсь. Это место меня пугает. Всё в Аду меня пугает, но это место больше всего. – Худшее преступление. – Снорри осматривает тела: все обнажённые, все пробитые гвоздями, все страдают от сил тяготения. – Спусти меня, и я расскажу, – говорит Марко. Банкир всегда банкир. Но я вижу отчаяние в его глазах. – Ты сам туда попал. – Снорри поворачивается и рассматривает ближайший свисающий плод. Протягивает руку, касается его. – Ох! – И отдёргивает руку, словно её ужалило. По сморщенной оболочке распространяется волна сочно-розового цвета. Мы смотрим, Снорри потирает пальцы. Плод набухает, словно грудь от глубокого вдоха. Открывается истинная форма этого предмета. Мы видим плотно свёрнутые руки и ноги, безжизненную черноту покрывают оттенки плоти. Трансформация длится не дольше вздоха Снорри, и с выдохом "плод" съёживается до своей тёмной высохшей оболочки. – Это… это был… – Выглядел, как младенец, – шепчу я. Только слишком маленький, со слишком большой головой, крошечными руками и ногами и пальцами-паутинками. – Нерождённый. – Снорри поворачивается к Марко. – Вот что за плоды на этом дереве? Твои преступления? Я не слушаю: мой взгляд прикован к другому плоду дерева. Лишь один среди сотен, а может и тысяч, но он притягивает меня. Я не могу отвести глаз. Всё остальное размывается, и я иду к нему. – Ял? – Зовёт меня Снорри откуда-то издалека. Я протягиваю обе руки и хватаю высушенную скорлупу. Боль не в моих пальцах – она в моих венах, в костном мозге каждой кости, словно из меня что-то вытягивают. Крепкие руки оттаскивают меня прочь, и вот я лежу на земле, глядя на нерождённого, розового и крошечного… влажного и пропитанного жизнью. – Что ты творишь? – Снорри поднимает меня на ноги. – Ты спятил? – Я… – Я смотрю на розовую штуку, на этого почти-ребёнка. Вытаскиваю меч Эдриса Дина, и надпись вдоль клинка становится алой, словно сами символы кровоточат. – Это моя сестра. Хотя какая-то магия тащила меня к ней, наша связь здесь заканчивается. Я никогда не встречал сестру – она так и не выросла – и два брата научили меня, что в кровных узах нет ничего святого. Если бы на одном обрыве висели мой старший брат Мартус и случайный незнакомец, и у меня было бы время, чтобы спасти лишь одного, то в этот день я обзавёлся бы новым другом. Особенно если бы это была юная незнакомка. И с этим… существом… меня связывает лишь память о смерти матери. Только горе нас объединяет, а теперь это безымянное дитя превратилось в какой-то ужас – ужас, которому нужно убить меня, чтобы выбраться в мир живых и занять там своё место… Я держу свой кровоточащий меч и смотрю на тварь – розовую, уродливую, влажную и воспалённую. Снорри стоит возле меня и ничего не говорит. Из меня вырывается крик – грубый неприятный звук, короткий и резкий, как дуга, по которой летит мой клинок. Сталь режет. Нерождённая падает, и в том месте, где она касается земли, остаётся лишь пыль, да маленькие сухие кости. – Ял. – Снорри тянется к моему плечу. Я стряхиваю его руку. Над пылью поднимается что-то непостижимое – призрачно-бледное нечто меняется, растёт, быстро принимает разные формы. Это всё она. Моя сестра. Спящий младенец; маленький ребёнок, делающий первые нетвёрдые шаги; юная девушка, длинноволосая, симпатичная; высокая женщина с внешностью матери, стройная и прекрасная, тёмные локоны спадают на плечи. Изображения меняются быстрее – мать держит крошечные ручки, женщина с суровым лицом и властностью во взгляде, старая женщина на высоком троне. Исчезает. Я продолжаю стоять, руки покалывает, щёки покалывает, дышу часто и неглубоко, в груди боль. Почему мне больно? То-что-могло-случиться исчезает каждую секунду каждого дня. То-что-могло-случиться, рухнувшие планы, неосуществимые мечты – они обращаются в ничто быстрее, чем Слидр падает с обрыва. Я стою и смотрю, как крошечные кости чернеют и обращаются в прах. Не "то-что-могло-случиться", а "то-что-должно-было-случиться". Марко смеётся надо мной. Мерзкий звук, напряжённый и полный боли, но всё равно это смех, и в мире живых я от этого человека и улыбки не видел. – Это ещё не окончено, принц. Вовсе нет. – Он стонет, пытаясь двинуться, но ему мешают приколоченные руки и ноги. – Дерево хранит лишь то, что не нужно нежити. – Нежить? – Я слышал о них – чудовища мёртвых земель, твари, которых Мёртвый Король привёл в мир на службу своим целям. – А что, по-твоему, ездит на детях, взятых из утробы? Что формирует их потенциал и использует ту силу? Это честный обмен. – Он смотрит на меня мёртвыми глазами. Эмоций в них так мало, что с тем же успехом он мог бы говорить о сделке в торговых залах Умбертидской биржи. – В чём преступление? Дитя, которое не могло бы жить, живёт, а нежить, которая не жила никогда, обретает жизнь и ходит по миру людей, где может насытить свой голод. Я смотрю вверх, на испещрённый телами ствол, с которого свисают бесчисленные ветви, похожие на ивовые – и на каждой висит украденная жизнь. Разве Марко худший из тех, что прибит здесь? Вряд ли. Я должен ненавидеть его яростнее. Должен бы броситься на него и срезать. Но это место выжигает эмоции. Там, где раньше была ярость, я чувствую пустоту и грусть. Я поворачиваюсь и ухожу. – Стой! Сними меня! – Снять тебя? – Я поворачиваюсь, и где-то глубоко внутри тлеет язычок пламени гнева. – Почему? – Я рассказал тебе. Дал информацию. Ты мне должен. – Марко выталкивает каждое слово из груди, сжатой его собственным весом. – Это дерево не простоит так долго, чтобы я задолжал тебе, банкир. Даже если оно будет стоять десять тысяч лет, а ты будешь каждый день спасать мне жизнь. Он кашляет, и на губах появляется чёрная кровь. – Они тебя поймают. Нежить и та часть твоей сестры, которую эта тварь забрала. Смерть брата откроет им дверь и позволит появиться вместе – нерождённая, новое зло в мире. Твоя смерть навсегда оставит её в землях над нами. Мысль о том, что какой-то монстр, связанный с моей сестрой, будет выслеживать меня по Аду, пугала меня до чёртиков, но будь я проклят, если позволю, чтобы Марко это заметил. – Если эта… тварь… выследит меня, то мне придётся просто покончить с ней. Холодной сталью! – В подтверждение я вытаскиваю свой меч – в конце концов, он заколдован, и уничтожит мёртвых существ так же эффективно, как и живых. – Я могу рассказать, как её спасти. – Он смотрит мне в глаза своими тёмными и блестящими глазами. – Мою сестру? – Её спасение не входило в мои планы – это прерогатива Снорри. Я хочу уйти, но что-то меня останавливает. – Как? – Теперь, когда ты освободил от дерева её будущее, это можно сделать. – На его лице ясно написаны боль и отчаяние. – Ты спустишь меня? Пообещай. – Клянусь честью. – Когда встретишь их в мире живых, свою сестру и ту нежить, что носит её кожу, любая достаточно святая вещь их разделит. – И моя сестра будет… жить? Марко снова издаёт тот мерзкий звук, свой смех. – Она умрёт. Но должным образом. Чисто. – Достаточно святая вещь? – произносит рядом Снорри. – Нечто важное. Вера всех верующих заставит такую вещь сработать. Средоточие. Не какой-то церковный крест. Не святая вода из кафедральной купели. Какой-то истинный символ, какой-то… – Кардинальская печать? – спрашиваю я. Марко кивает, и его лицо морщится от боли. – Да. Возможно.