– Думаю, я недооценил… – Что? – Снорри останавливается, вытянув руку, чтобы и я тоже остановился. Прямо перед нами мильный камень[3] – старый, серый, выветренный. На нём римская руна "шесть" и с одной стороны блестит свежая кровь. Я оглядываюсь. Больше ничего, только этот мильный камень в пыли. В отдалении, далеко позади нас, среди очертаний громадных валунов, разбросанных по равнине, я едва могу разглядеть тот, который искривлён вправо, почти как буква "г". Снорри встаёт на колени, чтобы рассмотреть кровь. – Свежая. – Вы здесь быть не должны. – По лицу сказавшего это мальчика ручейками течёт кровь. Это маленький ребёнок, который сам не выше того мильного камня. Только что его здесь не было. Ему не больше шести или семи лет. На его черепе вмятина, светлые волосы алые с одной стороны. Кровь стекает параллельными линиями по левой стороне лица, заливает глаз, разделяет его, как у самой Хель. – Мы просто идём мимо, – говорит Снорри. Позади нас раздаётся рычание. Я поворачиваюсь, медленно, и вижу приближающегося волкодава. Я видел волка Фенриса, так что встречались мне звери и побольше, но это огромный пёс, его голова на уровне моих рёбер. У него такие глаза, которые говорят, как ему приятно будет тебя есть. – Нам не нужны неприятности. – Я тянусь за своим мечом. Мечом Эдриса Дина. Рука Снорри накрывает мою, не давая мне вытащить клинок. – Не бойся, Джастис тебя не тронет. Он пришёл только чтобы защитить меня, – говорит мальчик. Я поворачиваюсь, чтобы видеть их обоих. – Я и не боялся, – лгу я. – Страх бывает полезным другом, но он всегда плохой хозяин. – Мальчик смотрит на меня, кровь капает на пыль. Его слова слишком взрослые для мальчика. Я раздумываю, не запомнил ли он их из той же книжки, что читал и я. – Почему ты здесь? – Спрашивает его Снорри, встав на колено, чтобы быть с ним на одном уровне, хотя и на расстоянии. – Мёртвым надо пересечь реку. Пёс обходит кругом и встаёт у мильного камня, а мальчик протягивает руку и гладит его по спине. – Я решил остаться здесь. Когда перейдёшь реку, нужно быть сильным. Я беру лишь то, что мне нужно. – Он улыбается нам. С виду он милый ребёнок… за исключением всей этой крови. – Слушай, – говорю я. Иду в его сторону мимо Снорри. – Не стоит тебе быть здесь од… Внезапно пёс становится больше Фенриса, и его охватывает огонь. Языки пламени окутывают зверя от головы до когтей и горят в его глазах. Его пасть в футе от моего лица, и когда он её раскрывает, чтобы взвыть, из глотки вырывается инферно. – Нет! – Я закричал и обнаружил себя лицом к лицу с джинном, в самом сердце песчаной бури. Каким-то образом мне снова удалось пресечь его попытки вышвырнуть меня из моего тела. Возможно, его отпугнула адская гончая того мальчика. Меня-то она уж точно перепугала до чёртиков! Я видел джинна лишь потому, что каждая поднятая ветром песчинка, пролетавшая через его невидимое тело, раскалялась добела, открывая сиянием форму духа, а с другой его стороны ветер выносил уже горящий песок. Передо мной был демон, какими я их всегда себе представлял, прямо из зловещих фантазий священнослужителей – с рогами, клыками и раскалёнными добела глазами. – Блядь. – Затем мне открылось, что очень сложно убежать, когда ты по грудь в песке. А следующее открытие оказалось ещё хуже. Сквозь бурю я разглядел тело, лежавшее на дюне позади джинна. Мимолётное затишье позволило разглядеть лучше… и каким-то образом оказалось, что это я там лежу, разинув рот и глядя вверх невидящим взором. То есть наблюдал за этим я – выброшенная из тела душа, которую засасывало в Ад! Джинн располагался прямо передо мной, очерченный светящимся песком, летевшим сквозь него. Он просто стоял там, между мной и моим телом, так близко – только руку протяни. Ему не нужно было даже толкать меня – казалось, сама дюна рада засосать меня. Испуганный до беспамятства, я сунул руки вниз и попытался вытащить меч, но песок победил меня, и рука оказалась пустой. Я схватил ключ с груди, не зная, как он может помочь… или был ли это вообще ключ, если в точности такой же висел на шее моего тела, когда я мельком видел себя во время затишья. Я вцепился в ключ изо всех сил. – Давай! Дай мне хоть что-то! В тот же миг песок вокруг меня осыпался, открыв люк, криво вставленный в дюну, и оказалось, что я уже на две трети в него провалился. И, как песок падал в него, так падал и я. Мне удалось выставить обе руки и задержаться, раскачиваясь над знакомой бесплодной равниной, освещённой всё тем же мёртвым светом. – Ой, да ладно! На дюне опереться было не на что, я по-прежнему дюйм за дюймом соскальзывал в дыру, и тогда схватился за единственное, что там было. Я почти ожидал, что мои руки загорятся, но, несмотря на эффект с песком, я не почувствовал никакого жара от джинна – только взрыв безмолвной ярости и ненависти. Под пальцами моей души джинн был обжигающе горячим, но не настолько горячим, чтобы я отпустил его и свалился в Ад, оставив ему своё тело в качестве игрушки. – Сволочь! – Я поднялся по джинну, хватая его за рога, шпоры, пласты жира – за всё, что под руку попадёт. С силой, рождённой страхом, я успел выбраться из люка на две трети, когда джинн, наконец, заметил, что происходит. Удивление вывело тварь из равновесия, и хотя, возможно, моя душа весила меньше, чем у некоторых, этого хватило, чтобы подтянуть джинна вперёд и вниз, пока я карабкался по нему вверх. Пару мгновений спустя мы сцепились – каждый пытался запихнуть другого в люк, и оба были частично внутри, частично снаружи. Главной бедой стало то, что джинн был сильнее и тяжелее меня – что казалось глубоко нечестным, с учётом дующего сквозь него ветра, и вдобавок с учётом вышеупомянутых рогов и шипов, да ещё полной пасти треугольных зубов, которые, с виду, могли перегрызть кость. Оказалось, что когда борется душа, острые шипы и лезвия не так важны, как то, насколько сильно ты хочешь победить – или, в моём случае, победить честно. В большинстве ситуаций паника плохая подмога, но узконаправленный ужас может оказаться даром божьим. Я вдавил ключ Локи джинну в глаз, схватил его за качавшиеся мочки ушей и влез на него, поставив ногу ему на загривок и сталкивая его глубже в люк… где он плотно засел своей тушей. Мне пришлось попрыгать на нём несколько раз, стуча каблуками ему по плечам, пока он не провалился со звуком пробки, вылетающей из амфоры. Я едва и сам не провалился вслед за ним, но при помощи прыжков, карабканья и немалой доли паники выбрался и улёгся на дюне. Вокруг меня ветер стихал, и песок улегался. Я быстро закрыл люк и запер его ключом Локи – крышка в тот же миг исчезла, а я уже тыкал ключом в песок. Я пожал плечами и пошёл осторожно проверить своё тело. Снова занять свою плоть оказалось удивительно просто, и это хорошо, потому что мне уже представлялось, как подъедут шейх и его люди, найдут меня лежащим здесь, и моей душе придётся плестись за ними, когда они погрузят меня на верблюда и примутся совершать надо мной языческие непотребства. Или, хуже того, они могли бы пройти мимо, не заметив меня под песчаным саваном, и мне осталось бы смотреть, как моё тело поджаривается, сухая кожа облетает на ветру, и наконец я увидел бы, как пустыня поглощает мои кости… В общем, удачно, что едва я коснулся пальцем души своего тела, как меня втянуло назад, я очнулся и закашлялся. Я сел и немедленно потянулся к ключу на шее. Понятия не имею, что из виденного мной было реальным, а что – всего лишь тем, как мой разум интерпретировал борьбу с джинном. У меня даже появилось подозрение, что сам ключ нарисовал для меня все эти сцены, явив извращённое чувство юмора Локи. Спустя примерно полчаса меня нашёл караван всадников. Я лежал, скорчившись, на раскалённой дюне, укрыв голову вонючим одеялом, которое стащил со своего верблюда. Ха'тари провели меня к шейху Малику, толкая, словно я был сбежавшим пленником. Как только мы приблизились, шейх в сопровождении двух личных охранников направил в нашу сторону своего верблюда. За ним, впереди каравана, я увидел лежавшего поперёк седла Джамина, которого придерживали два младших сына, ехавшие по бокам от него. Я догадался, что шейх не в лучшем настроении. – Друг мой! – Я поднял руку и широко улыбнулся. – Рад видеть, что здесь не было других джиннов. Я беспокоился, что тот, которого я отвлёк, не единственный нападавший! – Отвлёк? – От замешательства суровые морщинки вокруг глаз шейха смягчились. – Я видел, как тварь захватила Джамина, так что я вытолкнул его из мальчика, а потом помчался прочь, зная, что джинн будет преследовать меня, чтобы отомстить. Если бы я остался, то джинн нашёл бы мишень легче, овладел бы ею и набросился бы на меня. – Я глубокомысленно кивнул. Всегда хорошо, когда в такой дискуссии кто-то с тобой соглашается, даже если это только ты сам. – Ты вытолкнул джинна… – Как Джамин? – Я решил, что мне удалось спросить так, чтобы забота казалась искренней. – Надеюсь, он вскоре восстановится – должно быть, это ужасное испытание. – Что ж. – Шейх оглянулся на своего сына, который неподвижно лежал на стоявшем верблюде. – Будем молиться, чтобы это случилось вскоре. Я в этом сильно сомневался. Судя по тому, что я видел и чувствовал, понятно было, что Джамина выжгло изнутри. Тело тёплое, но всё равно что мёртвое, а его душа уже в мёртвых землях, наслаждается той судьбой, которая достаётся таким людям. Или, возможно, страдает от неё. – Надеюсь, через несколько дней! – Я продолжал улыбаться. Через полдня мы будем в Хамаде, и я избавлюсь от шейха, его верблюдов и его сыновей навсегда. К несчастью, от его дочерей мне тоже придётся избавиться, но эту цену я готов был заплатить. ЧЕТЫРЕ Хамада громадный город и превосходит большинство других городов Разрушенной Империи, хотя мы в христианских странах не любим об этом говорить. Подъехать к ней можно только из пустыни, так что она всегда радует глаз. У неё нет больших стен – песок просто насыпался бы к ним, обеспечив врага пандусом. Хамада медленно поднимается из земли там, где подземные воды сковали дюны травой карран. Сначала это глинобитные куполообразные здания, поразительно белые благодаря известковой побелке, и их тёмные внутренности ослеплённый солнцем глаз не в силах различить. Постепенно здания увеличиваются, а земля опускается к обетованной воде, открывая башни, минареты и дворцовые комплексы из белого мрамора и бледного песчаника. Перед нами в пустыне вырастал город, и от этого вида все притихли. Прекратились даже разговоры о Солнце Зодчих, бесконечные "почему" и ходящие по кругу дискуссии о том, что всё это значит. После вечности в Саха?ре было что-то магическое в том, чтобы увидеть Хамаду – и поверьте, два дня там это целая вечность. Внимание у всех переключилось, и я был этому рад вдвойне, поскольку по глупости упомянул, что значительная часть Геллета опустошена оружием Зодчих, и что я видел масштабы разрушения. Шейх, который, очевидно, уделял куда больше внимания урокам истории, чем я, отметил, что уже восемь сотен лет Солнце Зодчих не зажигалось, и потому шансы одному человеку увидеть два таких события чрезвычайно малы. И лишь вид Хамады не дал ему развить эту мысль и прийти к заключению, что я каким-то образом причастен к этим взрывам. – Как я буду рад слезть с этого верблюда, – нарушил я молчание. При мне был меч, который я забрал у Эдриса Дина, и кинжал, который я принёс из Ада – их вернули по моему требованию после инцидента с джинном. В Хамаде я сменю свою робу на что-нибудь более подходящее. А уж сев на лошадь, я немедленно почувствую себя, как прежде! С востока Хамады есть ворота, от которых на пятьдесят ярдов в обе стороны тянутся стены. Арка ворот такая высокая, что под ней легко пройдёт слон с большим украшенным перьями хаудахом на спине. Их называют Ворота Мира, и шейхи всегда входят в город через них. Поэтому, уже увидев вблизи манящую цивилизацию, наш караван развернулся и направился вдоль города, чтобы соблюсти традиции. Я ехал в голове колонны, стараясь держаться подальше от Джамина – не верилось до конца, что джинн не сумеет каким-то образом сбежать из мёртвых земель и снова вселиться в его тело. Из хорошего на последней миле нашего путешествия случилось только одно: остатки воды разделили на всех, и это было поистине подлинное изобилие. Ха'тари лили её себе в рот, на руки, на грудь. Что касается меня, то я просто пил, пока мой живот не набух, и больше уже в него не лезло. И даже после этого жажда мёртвых земель не исчезла – рот пересох, стоило мне проглотить последний глоток. – Чем займёшься, принц Ялан? – Шейх ни разу так и не спросил, как я оказался в пустыне. Возможно, поверил, что на то была воля Божия, поскольку моё пророчество необъяснимым образом оказалось правдивым. Впрочем, в отличие от прошлого, моим будущим он интересовался. – Останешься в Либе? Поехали со мной на побережье, и я покажу тебе свои сады. У нас на севере мы выращиваем не только песок! Может, останешься? – Хм. Возможно. Но сначала я собираюсь показаться в Матеме и встретиться со старым другом. – Всё, чего я хотел, это оказаться дома, с ключом, в одно и то же время. Я сомневался, что три двойных флорина и горсть мелких монет в кармане помогут мне туда добраться. Если бы я мог добраться до побережья благодаря шейху Малику, это было бы замечательно – но я сомневался, что его благоприятное мнение обо мне переживёт это путешествие. По моему опыту любые несчастья довольно быстро начинают списывать на чужака. Пройдёт несколько недель в пустыне, его сын так и не выздоровеет, шейх начнёт расстраиваться и тогда станет смотреть на всё в другом свете. И как скоро тогда из человека, который предупредил его об опасности, я стану тем, кто её накликал? – Дела задержат меня в Хамаде на месяц… – проронил шейх, когда мы приблизились к Воротам Мира. Над аркой был привязан скрюченный труп – самый удивительный труп из всех, что я видел за долгое время. На всём теле развевались полосы чёрной ткани, а под ними виднелась кожа жертвы, которая была белее, чем у викингов, за исключением множества ран, где она темнела от засохшей крови. Но самым поразительным были висевшие сломанные конечности: под плотью, разрезанной ударами меча, должны были виднеться кости, но вместо них среди полчищ мух блестел металл. Ворона-падальщица вспугнула мух, и сквозь чёрное облако я заметил серебристую сталь, сочленённую в суставах. – Это работа Механика, – сказал я, прикрывая глаза, чтобы лучше разглядеть, когда мы подъехали ближе. – Он выглядит почти как современный флорентинец, из Умбертиде, но внутри он… – Механизм. – Шейх Малик остановился прямо перед аркой. Позади нас начала собираться колонна. – Могу поклясться, что это банкир. – Я подумал о старом добром Марко Онстаносе Эвеналине из Южного отделения Коммерческих Деривативов Золотого Дома. Он научил меня торговать перспективами. Некоторое время мне нравилось принимать участие в безумных спекуляциях, управляющих потоком денег между дюжиной крупнейших флорентийских банков. Банков, которые, как иногда казалось, управляли миром. Я раздумывал, действительно ли это он – если так, то он управился со своим перспективами не очень-то хорошо. – Может даже один из тех, кого я знаю. – Теперь уже сложно сказать. – Шейх Малик направил верблюда вперёд. – Да уж. – Похоже, дюжина, если не больше, арбалетных болтов пробила голову банкира, почти ничего не оставив от его лица и уничтожив серебристо-стальной череп. И всё равно я думал о Марко, которого в последний раз видел с некромантом Эдрисом Дином. Марко, с его нечеловеческим спокойствием и проектами по соединению мёртвой плоти с механизмами. Когда его начальник, Даварио, впервые вызвал его, я подумал, что мне хотели показать мёртвую руку, приделанную к механическому солдату. Возможно, шутка была в том, что человек, который привёл того солдата, и сам был мертвецом, натянутым на изменённый каркас творения Механика. Ха'тари остались у ворот, напевая свои молитвы о наших душах, или о праведном воздаянии нам, а свита шейха проехала внутрь. Мы избавились от толпы беспризорников-оборванцев, которые увивались за нами ещё с окраин, а вместо них на нас тут же набросилось множество хамадийцев всех мастей, от уличных торговцев до принцев в шелках, и все требовали новостей. Шейх заговорил с ними на быстром и остром языке пустыни. По их лицам я понял: они знали, что новости будут дурными, но мало кто из них понимал, насколько. Никто из собравшихся в оазисе Пальм и Ангелов уже никогда не пройдёт снова через эти ворота. Я воспользовался возможностью, соскользнул со своего верблюда и протолкался через толпу. Никто не заметил, что я ушёл – все следили за рассказом шейха Малика. Город был почти пуст. Как и всегда. Никому неохота задерживаться в печи улиц, когда есть прохладные тенистые помещения. Я проходил мимо огромных зданий, построенных на состояния калифов прошлого для людей Хамады. Для места, в котором нет ничего, кроме песка и воды, Хамада за столетия скопила чертовски много золота. Проходя по присыпанным песком камням мостовой, глядя на тёмную лужицу тени под ногами, я легко мог себе представить город призраков, населённый джиннами и ждущий, когда его поглотят дюны. Неожиданный спуск, в конце которого открывается озеро, всегда вызывает удивление. Здесь передо мной лежала широкая полоса воды, мягкой лазурью отражавшая усталую голубизну неба. За озером стоял дворец калифа: громадный купол в центре, окружённый минаретами и множеством связанных ослепительно белых зданий и прохладных галерей. Я обошёл озеро кругом, пройдя мимо ступеней и колонн древнего амфитеатра, построенного людьми Рима, ещё до того, как их нашёл Христос. Башня Матемы стояла поодаль от воды, но пространство перед ней было пустым. Она достигала небес, и рядом с ней казались низкими все остальные башни Хамады, даже башня калифа. Приближение к ней вызвало во мне неприятное воспоминание о Башне Жуликов в Умбертиде, хотя Матема вполовину у?же и втрое выше. – Добро пожаловать. – Один из студентов в чёрной мантии, отдыхавший в тени башни, поднялся и встал у меня на пути. Остальные, числом, наверное, с дюжину, едва оторвали взгляд от своих грифельных досок, продолжая записывать свои вычисления. – Уа-алейкум салаам, – вернул я приветствие. Можно было подумать, что после всего проглоченного мною песка я стану лучше говорить на языке пустыни, но нет. Этот обмен приветствиями, похоже, исчерпал весь запас имперских слов студента, как и мой запас арабских – и между нами натянулась неловкая тишина. – Это что-то новое, – я махнул рукой на открытый вход. Раньше здесь была чёрная кристаллическая дверь, которая открывалась путём решения какой-то загадки из меняющихся узоров, каждый раз разных. Когда я был студентом, у меня всегда уходило на неё не меньше двух часов, а один раз ушло два дня. Отсутствие двери было приятной, пусть и неожиданной переменой, хотя я уже предвкушал, как ткну в эту сволочь ключом Локи и посмотрю, как она откроется передо мной тотчас же. Студент, юноша из дальней Аравии с узкими чертами лица и прилизанными чёрными волосами, нахмурился, словно вспомнил какое-то бедствие. – Йорг.