– Вот, решила кекс испечь, – звонко проговорила я, пока она пробивала бутылку. – Лимонный. И месячные как раз начались… Будет лимонный с шоколадной глазурью. – Пакет нужен? – безразлично спросила кассирша. – Нет, спасибо! – Я свалила все покупки в руки Билли. – Хорошего вечера! Я чувствовала, как он беззвучно смеется рядом; мы медленно пошли к выходу, потом ускорили шаг и наконец выбежали на жару. – Вот видишь? Сработало! – Нет! Она даже не попросила показать удостоверение. – А все потому, что сработал мой гениальный план со смесью для выпечки и тампонами! – Она потом придет к тебе домой и проверит, действительно ли ты испекла этот кекс. И тебя арестуют за вранье. – А мы возьмем и испечем кекс, – предложила я. – Хочешь? Мы улыбнулись. – Хочу, – ответил он. * * * Домой к Билли мы вернулись уже после двух. В коридоре пахло томатным соусом, свежей стружкой и собачьей шерстью, но эти запахи были приятными и успокаивали. Гремлин бросился нам навстречу, когда под нашими шагами заскрипели половицы. Мы шли и смеялись из-за всякой ерунды. – Билл? – Из темноты раздался голос отца Билли. – Черт, – пробормотал Билли и подтолкнул меня на кухню. Мы остановились у стены, посмотрели наверх. Он все еще держал меня за плечи. – Привет, пап, – выкрикнул он. Его дыхание было сладким от дешевого печенья. – Ты все это время сидел на крыльце? – Мне не спалось. – Он даже не соврал, подумала я. – Я не буду шуметь. – Ладно. – Последовала пауза, а потом его отец стал спускаться по лестнице. Мы испуганно переглянулись, но мистер Пэкстон остановился на полпути; ступенька скрипнула где-то над нашими головами. – Когда будешь подниматься, не разбуди сестру. И старайся впредь ложиться раньше, это уже ни в какие ворота не лезет. – Хорошо, – сказал Билли, – спокойной ночи. Мы еще долго стояли под лестницей – казалось, целую вечность, – а потом наконец дверь спальни за его отцом закрылась. Билли взял мою руку и прижал к своему сердцу, чтобы я послушала, как оно бьется. – Чуть не поймал, – прошептал он. Мы стояли лицом к лицу, воздух между нами накалился и потрескивал. Грудь распирало, как от смеха, но это был не смех, а что-то большее, щемящее. Когда я подняла глаза и посмотрела на него, мне показалось, что происходит что-то важное. Я словно подвиг совершила. Он пристально смотрел на меня, выжидал. А потом произнес мое имя. И когда он это сделал, у меня перед глазами что-то вспыхнуло. Видение было таким же мимолетным и ошеломляющим, как тогда в шкафу в родительской спальне. Его голос раздвоился и стал двумя голосами – один принадлежал этому Билли, а второй был тонким и сиплым – голосом маленького мальчика. Лицо его тоже раздвоилось – он остался собой, но я увидела его же лицо в детстве. При этом я испытала такое сладостное, острое и пугающее чувство, что отдернулась и ударилась о стену. – В чем дело? – спросил он, уже не пытаясь говорить шепотом. – Ничего. – Ты аж подскочила. Мне вдруг страшно захотелось остаться в одиночестве, подумать. – Да… но со мной все в порядке. Я просто… мне надо идти. Он колебался. Я видела по его глазам. – Айви, – сказал он снова очень тихо и ласково, – прошу, не делай этого. – Чего? – От этих слов у меня почему-то мурашки побежали по спине. – О чем ты? Ты ведешь себя странно. Он шагнул назад, на лице было удивление. – Я веду себя странно? Ого. Ну, я уже совсем ничего не понимаю. На самом деле все это действительно очень странно. Не стоило и пробовать, наверное. Я запаниковала и ответила, пожалуй, слишком резко: – Ты по-прежнему злишься, что я отказала тебе в седьмом классе? – Отказала? – Он повысил голос. – Ты это так называешь? – Он взял себя в руки, посмотрел на потолок. – Слушай, – тихо произнес он. – Я понимаю, тогда мы были детьми. И мне бы давно забыть о том, что случилось. Я и забыл. Но нельзя притворяться, что ничего не было. Это же просто… подло. Я вытаращилась на него. – Ты имеешь в виду… Ты все еще говоришь о том случае… Глаза Билли сверкали. Он выпятил нижнюю губу, словно старался не заплакать. – Ты разбила мне сердце, Айви. Ты меня уничтожила. Но это еще не самое страшное. Самое страшное, что ты попросила свою мать сделать это вместо тебя. Пол куда-то отодвинулся. Перед глазами заплясали черные круги. – Нет, – пробормотала я, качая головой. – Нет. Он закрыл глаза ладонями, словно ему было невыносимо на меня смотреть. – Прошу тебя, просто уйди. Ладно? Уходи. Глава пятнадцатая Город Тогда Наступило лето, занятия в школе закончились, и весь город был в нашем распоряжении. Мы покупали манго на Девон-стрит и ели их у озера. Плавали на глубине, ныряя с уступа на Огайо-стрит с липкими от кокосового мороженого губами. Так часто ходили на концерты, что гул в ушах не затихал ни на минуту. Искали приключений на свою голову и неизменно их находили. И все это долгое, головокружительно жаркое лето мы занимались колдовством. То лето запомнилось мне резким контрастом света и тьмы, а мои воспоминания были или залиты ярким солнцем, или окутаны густым сумраком. Я была влюблена – в Фи, Марион, в наш город, во все, что оживало на кончиках наших пальцев, когда мы собирались в кругу трех. Но в моей жизни был еще и папа. Диски в его позвоночнике совсем пришли в негодность, на прикроватном столике выстроилась батарея оранжевых пузырьков с лекарствами. К концу лета я поняла, что он никогда не поправится. Я, кажется, смирилась, что скоро стану сиротой. Это осознание следовало за мной по пятам, как черный пес: бежало за велосипедом, пытаясь цапнуть за покрышки; свернувшись калачиком, таилось в углах моей спальни. Лишь магия приносила радость, ощущение власти и контроля над реальностью. Лишь она ненадолго прогоняла черного пса, который боялся ее, как грома. Все это время мы с Фи продолжали убеждать себя, что колдуем развлечения ради. Хотя заклинания, которым мы учились, становились все серьезнее и были призваны отвлечь внимание, сбить с толку или наказать наших врагов. Занятия по книге колдуньи отзывались пульсирующей головной болью и изнуряющим голодом, и Фи стала заваривать ферментированный чай, помогавший унять боль. Но даже тогда мы продолжали внушать себе, что этот наркотик, без которого мы прожить уже не могли, все еще нам подвластен. Марион так не считала. Она была лгуньей, но никогда не врала себе. С самого начала она воспринимала магию как служение, а себя – как прислужницу. Прислужницу книги, колдовского ремесла и покойной колдуньи, которой книга принадлежала. Колдунью звали Астрид Вашингтон, и Марион говорила о ней влюбленным тоном, как о своем кумире. – Астрид была потрясающая. Она не просто изучала оккультные науки, она была целительницей. Аристократы платили ей огромные суммы за любовные заговоры и мятный чай, а потом она бесплатно помогала бедным, – рассказывала Марион. – В Балтиморе ее называли «благодетельницей вдов». Она помогала женщинам, чьи мужья распускали руки – спроваживала их на тот свет, и яд было невозможно обнаружить. А через шесть дней после убийства Астрид племянник Джона Хаулетта – он-то ее и убил, – умер во сне. Ему было двадцать пять лет, здоровый, как бык. Причину смерти так и не выяснили. Все это она нам рассказала за липким столиком кафешки, уминая мороженое с шоколадным брауни. Фи раскрыла рот от изумления. – Хочешь сказать, ее призрак его прикончил? Марион улыбнулась стеклянной улыбочкой. – Это одна из версий. – Ты говорила, что Астрид должны были казнить, – сказала я. – А что она такого сделала? Убила не того мужа? Марион пожала плечами. Ее взгляд затуманился, она ушла в себя. – Женщин, у которых есть власть, в чем только не обвиняют.