Три девчонки в черных ведьминских нарядах с дерзкими хитрыми лицами. Моя мать, тетя и девушка, для которой последних двадцати пяти лет будто вовсе не существовало. Она перешагнула через них и ни капли не изменилась. Она была здесь, в моем доме. Это она надкусила мое печенье, она кралась в темноте, она украла странный золотой слиток из родительского сейфа. Может, она и сейчас стояла в этой комнате и смотрела на свою фотографию. Кем приходилась эта девушка моей матери, что она так и не смогла избавиться от ее портрета? Она убрала ее с глаз долой, но хранила на виду; каждый день этот снимок попадался ей на глаза, напоминая о том, что было спрятано. Отец ворочался во сне, что-то невнятно бормотал, потом затих. Я вышла из комнаты. Я уже не паниковала, страх рассеялся. Я все еще ощущала шок и невероятность происходящего, но как бы со стороны, словно все это меня не касалось. В этом неестественно спокойном состоянии я вошла в ванную и щелкнула выключателем на стене. Я встала перед зеркалом не по центру, а сбоку, и оглядела свое бледное отражение в белом свете. Неестественно яркий, он обжигал, скрадывая тени из всех темных углов. Фото немного смялось в моих руках. Я поднесла его к свету. Вдруг Шэрон права и зеркала опасны. Вдруг зеркало – проводник, с помощью которого я смогу поговорить с этой девушкой? Вчера я бы испугалась, но сегодня уставилась на свое отражение и заговорила. – Мне нужно с тобой поговорить. Поверхность не подернулась рябью, не затуманилась. Из зеркала на меня по-прежнему смотрела уставшая блондинка с помятой фотографией в руках. – Я тебя найду. * * * Я взяла ключи от папиной машины с его прикроватного столика, напялила платье-футболку и сообразила, что не надела обувь, лишь когда босая стопа коснулась педали тормоза. Эта девушка могла быть где угодно. Теперь, когда я знала о ее существовании, все изменилось. Ночь преобразилась, даже воздух казался другим, словно в него проник чужеродный вирус. Мне казалось, что все машины на дороге меня преследовали, все тени сгустились, как клубочки черных сливок. Спасательные посты над зловещей зеркальной поверхностью городского бассейна казались монолитами, воздвигнутыми здесь инопланетной цивилизацией. Я проехала мимо «Денниз», освещенного жужжащими флуоресцентными лампами, мимо белого пузыря «Амоко», безмолвного торгового центра, восседающего над пустой парковкой, как царь на троне. Медленно прокатилась по центру Вудбайна, где давно закрылись даже ночные бары, и тусклые лужицы фонарного света не могли развеять сумрак.[19] Она могла быть где угодно. Возможно, она уже исчезла. Но я в этом сомневалась. Я слышала ее присутствие, как дыхание в телефонной трубке, ощущала разделявшее нас пространство. Я мягко притормозила у железнодорожного переезда. И собиралась уже поехать дальше, когда открылась пассажирская дверь. Она села в машину. Теперь она казалась более настоящей. У нее были прыщи на подбородке и спутанные волосы, сальные у корней. Ее внешность могла бы быть невзрачной, если бы не светлые волчьи глаза. Я чувствовала ее запах – слоистую смесь пота, грязных волос и духов моей матери с ароматом бергамота. – Езжай, – сказала она. Я-то думала, что уже не испугаюсь, но тело решило иначе. Стопа неуверенно нажала на педаль, руки и ноги дрожали, как звенящие струны. Ее присутствие царапало кожу, взгляд ослеплял, как луч прожектора. Когда-то она знала мою мать. Когда они обе были молодыми. И если мама попала в беду, этой путешественнице во времени должно было быть об этом известно. По радио пели что-то о розовой луне. Я щелкнула выключателем. Девушка молчала, но это молчание было не беззвучным. Оно гудело, как глухой бас, пульсировало в такт с моим собственным сердцем, словно сообщая: я здесь. Перед последним знаком «стоп» у лесного заповедника она указала налево. – Туда. Она подняла руку, и на меня снова пахнуло мамиными духами. Я представила, как незнакомка стоит у комода в спальне моих родителей, улыбается бледными губами и прыскает мамиными духами на запястья, виски и шею. По спине пробежал холодок. Это казалось гораздо большим нарушением личного пространства, чем надкушенное печенье и украденная золотая шкатулка. А вдруг мы едем к маме? Дыхание участилось от предвкушения, а сердце пронзила обида. Что если мама и эта незнакомка все время были вместе? Мы ехали вдоль диких пограничных районов нашего пригорода с неоднородной застройкой и заросшими дворами. У нас эта территория считалась чем-то вроде пиратских вод. Здесь процветало беззаконие и на каждого арестованного на свободе оставалось пятеро. – Сюда, – показала она. Между деревьями тянулась неосвещенная тропинка. Я бы ее и не заметила. Я медленно поехала туда, гравий хрустел под колесами. Наконец она положила руку на приборную доску. – Стой. Выключи мотор. Освещаемая фарами дорога впереди напоминала ровное серое море. Но луна висела высоко, гравий бледнел в ее лучах и очертания дороги были хорошо видны. Впереди она уходила направо и исчезала из виду. – Где мы? Она не ответила. Она сидела и молча раздумывала над чем-то, дышала поверхностно и часто, как зверь. – Не знаю, готова ли ты, – наконец прошептала она. – Готова, – ответила я и закусила губу. На самом деле, я была не готова к нашей внезапной близости, к тому, как сливались в темноте наши голоса. – Готова к чему? Девушка опустила глаза. Мне показалось, она собиралась с мыслями, будто хотела сказать что-то важное и никак не могла отважиться. – Есть сказки, – начала она, – в которых героиня отдает что-то свое в обмен на то, что ей нужно. Любовь или богатства. – Она взглянула на меня. – Или информацию. Я положила ладони на дрожащие колени. – Скажи, что тебе от меня нужно? – Ты уже заплатила сполна, – горячо проговорила она. – Будь моя воля, это не стоило бы тебе ничего. Меня захлестнула волна жалости к себе, теплой, как вода из ванной. – Что не стоило? Один ее глаз оставался в тени. Второй сиял, как наполненная светом чаша. – Ответы. На все вопросы, которые ты задавала, и на те, которые даже не думала задать. – Кто ты? – спросила я. – Я твой друг, Айви. Не волнуйся. И не бойся. Скоро ты поймешь. То, как она произнесла мое имя… почему-то меня это испугало сильнее всего. А может, я испугалась оттого, как она на меня посмотрела: словно мы были с ней знакомы. И нас объединяла общая запутанная история. От страха мысли путались, но одновременно я лихорадочно соображала. Мозг крутился, как колесо в игровом телешоу. – Допустим, я этого захочу, – сказала я. – Захочу узнать ответ. Что тогда? – Тогда мы пойдем по этой тропинке, – ее голос слегка дрожал. – Свернем направо. И я отведу тебя туда, где ты узнаешь все. Ключи от машины впились в ладонь. – А почему не здесь? Расскажи мне все сейчас. – Так нельзя. Я взглянула туда, где тропинка сворачивала направо. Стоял разгар лета. За густой листвой было трудно разглядеть, что скрывалось за деревьями. Я взглянула на девушку, которая знала мою мать и прошла невероятный путь, чтобы оказаться сейчас рядом со мной. – Как тебя зовут? Она помедлила. Что-то изменилось в ее лице. – Меня зовут Марион, – ответила она. У меня возникло очень странное чувство – как будто она не сразу вспомнила имя. Как будто ей пришлось долго вспоминать его, словно она была призраком, уже сбросившим земные оковы. Но это имя было мне знакомо. Я слышала, как его произносили мать и тетя Фи. Это имя окутывала завеса тайны. Они произносили его тоном, которым обычно говорят о том, о чем говорить нельзя. – Марион, – повторила я и схватилась за дверь. – Пойдем. Ночь была тихой, лишь слабый ветерок шумел, как протяжный выдох. Марион выглядела так, как тогда, когда я впервые ее увидела – бледная фигура в ночном лесу. Правда, теперь она была одета: на ней были джинсы и голубая крестьянская блузка, вещи явно не ее, не по размеру. Я не сводила с нее глаз, сжимая в кулаке отцовские ключи. Гравий впивался в босые стопы. Когда я в третий раз ойкнула от боли, она повернулась и произнесла несколько небрежных слов. Те повисли в воздухе, как след от кометы. В нос ударил запах жженого сахара и опаленных волос. Гравий под ногами выровнялся, поверхность стала шелковистой, словно тропинку затянуло горячим стеклом. Я взвизгнула, отпрыгнула и тут поняла, что не тропинка изменилась. А мои ноги. Я подняла одну стопу, потом другую. Постучала ногтем по подошве и услышала звон стекла. – Святые… как… как ты это сделала? Что ты сделала? Марион растерянно взглянула на меня, словно я спрашивала ее, как она дышит. – Не благодари, – ответила она. Я пошла по тропинке, высоко поднимая ноги и чувствуя себя неуклюжей, как собака на лыжах. Всего лишь небольшая перемена, а тело уже казалось чужим. Оно словно существовало отдельно от меня. Никогда еще я так резко не ощущала границу между формой и сознанием. Мозг отказывался мириться с тем, что она сделала, захотелось убраться от нее подальше. Но тело пробудилось, я чувствовала кожей каждое ее движение, и вероятность, что она снова сотворит что-то невозможное, уже не казалась нереальной. Мы дошли до поворота. Тропинка расширилась, за ней начинался ровный тротуар. Длинная подъездная дорожка, ведущая к дому – большому, белому, безмолвному. Свет в окнах не горел, но входная дверь была распахнута. Глава двадцать девятая Город Тогда Когда я шагнула за порог нашей квартиры, папа спал на диване. На его груди стоял стакан виски. Лед в стакане еще не растаял, и пластинка на проигрывателе крутилась. «Фламингос» пели сладкими бархатистыми голосами, разливая в спертом воздухе золотую пыль.