Он сонно поднял голову. – Дана? – Спи, пап, – горло саднило, словно я наелась стекла. – Ты где была? – Он принюхался. – Господи, ты чем занималась? Это что, кровь на твоей рубашке? – Я же сказала, спи! Я так хотела, чтобы он уснул, что приказ подействовал. Он откинулся на подушки, вырубился и проспал до утра. * * * Мы оттерли пол в круглой комнате. Сначала на четвереньках, вручную, оглушенные шоком. Потом, когда Шэрон пришла в себя, с помощью очищающего заклятья. Книга Астрид пропала – провалилась сквозь зеркало вслед за Марион. Мы забрали ее оставшиеся вещи и поспешно покинули библиотеку, крадясь в предрассветной тьме. В три часа утра мы собрались под шероховатой крышей подземной парковки. – И чтобы ни слова обо мне, – донесся до меня голос Шэрон. – Поняли? Она шевелила губами, как диктор в телевизоре с выключенным звуком. Я слышала отдельные слова, но не улавливала смысл. – Вы даже не знаете мою фамилию, – продолжала она. – Ну и хорошо. Вы ничего не видели и ничего не знаете. Они доберутся до вас, когда ее родители сообщат о пропаже. Приведете их ко мне – клянусь, пожалеете. Их. – Кого «их»? – спросила я. – Полицейских, тупица. Ветерок пронесся мимо, принеся с собой озерную прохладу. Его порыв развеял туман в моей голове, и я вспомнила кое-что важное. – Восемнадцать, – безжизненным тоном проговорила я, – сегодня у Марион день рождения. Ей исполнилось… то есть исполнилось бы… восемнадцать. – Я моргнула воспаленными глазами. Шэрон просияла. – Серьезно? Вот нам повезло. Значит, нам все сойдет с рук! Может, они не станут вносить ее в базу сбежавших из дома. – Что ты за человек такой, – бросила Фи, прижав к бокам руки со стиснутыми кулаками. – Ужасно так говорить. Надеюсь, что ты… Хочу, чтобы ты… – Она крепко сжала губы, опасаясь, что с них сорвется проклятие. – Добра я тебе не желаю, – наконец произнесла она. – Хорошо, когда тебе шестнадцать, и ты ни за что не отвечаешь, – фыркнула Шэрон. – Можно просто сказать: мне жаль, и как будто ничего и не было. Ваша подружка сама себе вырыла могилу, девочки. И кровь на ваших руках такая же красная, как на моих. – Она покачала головой. – Ни за какие коврижки не хотела бы, чтобы мне снова было шестнадцать. * * * В последующие дни смысл сказанного Шэрон постепенно доходил до меня, как восстановленные обрывки давно утерянной пленки. Все вышло именно так, как она сказала. Несколько дней прошли без происшествий. Никаких сверхъестественных событий, из полиции не приходили. Покой был таким зловещим и неестественным, что у меня чуть не случился срыв. Потом, когда я уже думала, что никто не придет – через целых две недели, – явился полицейский. Мужчина с глазами ищейки в плохо сидевшем костюме возник на пороге кафе и захотел поговорить с дядей Нестором. В тот день работала Фи, он и с ней поговорил. Возможно, мой дядя о чем-то догадывался, но не подавал виду. Он видел лабиринт глубоких порезов на моей левой руке, они уже начали затягиваться, на их месте образовывались шрамы. Заметил он и перемену в Фи. Изменения были незримыми, но не ускользнули от отцовского взгляда. Но он ни о чем нас не спрашивал. В разговоре с полицейским он сказал, что мы с Марион не так уж крепко дружили. Впрочем, особого рвения полицейский не проявлял. Шэрон снова оказалась права: Марион исполнилось восемнадцать. То, что с ней произошло, полицейских уже не волновало. На наших глазах схематичный портрет Марион постепенно обрастал подробностями: склонная к девиантному поведению. Депрессивная. Исчезла. Сбежала из дома в день своего совершеннолетия. Ищи-свищи. Так Марион исчезла во второй раз. В первый раз это случилось по моей вине. Во второй – по вине всего мира. Он просто о ней забыл. Глава тридцатая Пригород Сейчас Я шла за Марион по залитому лунным светом тротуару к открытой двери дома, выглядевшей скорее угрожающе, чем приветливо. Дом напомнил мне избушку из сказки, куда маленьких детей заманивали сладостями, а потом дети понимали, что попали в ловушку. У дома стоял внедорожник с тонированными стеклами. Над недавно зацементированной баскетбольной площадкой висело кольцо, в траве лицом вниз лежала кукла-русалочка. Мы прошагали по двору и вошли в дом. Это был дом открытой планировки с высоким деревянным потолком и большими окнами. Должно быть, днем тут все залито светом, как в оранжерее. С порога я увидела гостиную, находившуюся чуть ниже уровня пола, и лестницу на верхний этаж. За коротким коридорчиком темнела неосвещенная кухня. В доме пахло новой мебелью, паркетным воском и чем-то еще – от этого запаха клонило в сон, я даже зашаталась и оперлась о стену, нащупав крючок, на котором висел рюкзачок с единорогом в блестках. – Ах да, – сказала Марион и зашептала что-то мне на ухо. Три слога, и пузырь перед глазами лопнул. От сонливости не осталось и следа. – Что это было? – Я схватила ее за запястье. – Что ты сделала? Она зашипела и стряхнула мою руку, ее глаза полыхнули. Но так же быстро остыли. – Будь осторожна, – примирительным тоном произнесла она. – Не заставай меня врасплох. Не хватай меня так больше. Я завела руки за спину и проследовала за ней по первому этажу. Здесь стояла мягкая мебель, как будто только что из мебельного салона. Безлично блестела краска на стенах. Кажется, в доме никто не жил. По крайней мере, здесь давно никого не было. В коридорчике, ведущем на кухню, висело зеркало; во тьме блестела его граненая кромка. Но когда я прошла мимо, то не увидела в нем свое отражение. Я остановилась. Провела рукой у лица. Ничего. В коридоре было темно, в зеркале тоже, и лишь прищурившись, я поняла, что отражение и окружающая обстановка не совпадали. В зеркале слева от меня была полуоткрытая дверь, а прямо за спиной висела знакомая полосатая шторка для душа. За зеркалом была моя ванная. Я смотрела в него, как в окно, и, хотя давно подозревала, что Марион могла наблюдать за мной через зеркало в ванной, мне захотелось разбить его кулаком. Но она следила за мной из кухни. Поэтому я просто прошла мимо. На подоконнике над раковиной стояли горшки с пожухлыми травами и синяя пиала, в которой поблескивали украшения. Я представила, как хозяйка этой кухни снимает кольца, собираясь мыть посуду. На кухонном островке лежал открытый журнал «Нью-Йоркер» и стояла керамическая чашка с остатками кофе. На поверхности образовалась радужная маслянистая пленка. На кухне пахло недоеденной едой из доставки и протухшим мусором. Видимо, этот беспорядок был делом рук Марион, а мусор – единственным здесь, что принадлежало ей. Раздвижная дверь в патио была открыта, с улицы доносился запах сирени и хлорки. Голубой прямоугольник бассейна светился в темноте. – Почему не закрыла двери? – спросила я. – Не люблю замкнутые пространства. – Она произнесла это сухо, словно в шутку, и уселась на кухонную столешницу. – Чей это дом? – Она не ответила, и тогда я взяла журнал и прочитала имя на почтовой этикетке. – Кто это? Она спокойно смотрела на меня. – Ты хочешь с ним встретиться? У меня скрутило живот. – Он в доме? Марион кивнула в сторону другого маленького коридорчика, ведущего из кухни. В коридоре было несколько закрытых дверей. В глубине я заметила решетчатую дверь кладовки. – Иди, поздоровайся. – А он… Он в порядке? – хотела спросить я, но спросила другое: – Он жив? Марион ответила не сразу. – Да, Айви. – Ее голос был спокойным, приветливым; в нем не cлышалось ни капли раздражения. – Он жив. Мне стало стыдно, что я предположила такое, но я не до конца ей поверила и двинулась в коридор. – Первая дверь налево, – сказала она. Я повернула ручку и слегка приоткрыла дверь. В розетке торчал ночник – дешевая янтарная ракушка, отбрасывающая свет на лицо мужчины, растянувшегося на полу. На нем была белая футболка и трусы. Он лежал на спине, раскинув руки, ногами к двери – стоя на пороге, я видела его подошвы. Я вскрикнула. Сдавленно, как будто увидела таракана. Но еще до того, как открыть рот, я поняла, что он дышит. – Он жив, – повторила она с кухни.