Я покачала головой. – Что ж. Я тебя понимаю. Но все же. – Она протянула мне руку с коротко обрезанными фиолетовыми ногтями. Ее пальцы были унизаны кольцами с крупным кианитом[20]. – Прежде чем скажешь «нет», выслушай мое предложение. – У тебя целое предложение? – А еще я угощаю. Заказывай еще кофе, тут бесплатно подливают. Итак. Магия. – Она подперла рукой подбородок. – Самое одинокое занятие в мире. В голову тут же хлынули воспоминания – киномонтаж о том, как я состояла в ковене из трех. Ну нет, подумала я. Не одинокое. А может, Линь была права? Хотя мы начинали колдовать вместе и вместе заканчивали, в каждом заклинании был момент, когда существовала лишь магия и я. Колдовство – как рождение ребенка, – сказала однажды Фи одна колдунья. – Если повезет, муж будет с тобой в начале, а ребенок – в конце. Но в середине ты одна. – В этом городе почти никто больше не умеет то, что умею я, – продолжала Линь. Она не хвасталась, просто сообщала факт. – Поэтому у меня нет круга общения. По крайней мере, такого круга, где я могла бы общаться на равных. Вместо этого у меня бизнес. – Бизнес для практикующих ведьм? – Я скрестила руки на груди и подалась вперед на деревянной скамейке. – Но я больше не колдую. Тебе нужна секретарша? Линь смерила меня взглядом, словно прикидывала, гожусь ли я на выбранную роль. – Кое-что из того, чем мы торгуем, настоящее, а кое-что – просто театр. Мне нужен человек, который знает, как работает магия и как она действует на людей. Кто-то, кто сможет заставить клиента поверить, что все, что он видит, происходит на самом деле. – Тебе нужна актриса. Линь сморщила нос. – Мне нужен человек, который понимает, почему театральный эффект колдовства так важен. Та, что сможет сделать так, чтобы людям хотелось верить. – О. Значит, тебе нужна мошенница. Она улыбнулась. Я посмотрела на потолок из жестяных пластин. – Я не буду носить колпаки, Линь. И у меня аллергия на кошек. У меня нет мантии. Ты точно хочешь со мной работать? Она расхохоталась. – Но у тебя рыжие волосы. Рыжие, как у настоящей ведьмы. Моя бабушка, увидев тебя на улице, бросилась бы следом, чтобы тебя сфотографировать. Я плачу сто баксов за сеанс, и он никогда не длится дольше двух с половиной часов. А иногда меньше двух. Я расплела сложенные на груди руки. – Сто баксов? – Это уже за вычетом моей доли. – А что значит «сеанс»? И сколько их будет в неделю? Она ответила лишь на второй вопрос. – Если реалистично оценивать спрос – два. Иногда три. С мая по сентябрь высокий сезон. Сегодня у меня как раз работа. Можешь пойти со мной. Посмотришь, как все проходит, и решишь. А я уже решила. И даже не спросила, что надо делать. Впрочем, вскоре мне предстояло это узнать. Глава тридцать четвертая В подзеркалье Марион самозабвенно шпионила за Даной. Это стало ее пищей. Она наблюдала, как Дана пила чай, шуршала опавшими листьями, прислонялась виском к поцарапанным окнам электрички. Настоящий чай. Настоящие окна. Дана спала, ела, ходила в туалет, сталкивалась с людьми на улице, и даже когда была несчастна, все это было по-настоящему. Гнев Марион кристаллизовался и становился твердым, как алмаз. Глядя на все, что она потеряла, она едва не сломалась. Точнее сломалась, а когда снова собрала себя по кусочкам, поняла все с чудовищной ясностью. Весь мир принадлежал Дане. Город, полный незнакомых людей и цветных огней. Атласная шерстка питбуля, которого она останавливалась погладить, присев на тротуаре, пока его хозяин нетерпеливо стоял рядом. Дребезг наземной электрички и капли дождя в волосах. Обжигающе-горячие картофельные оладьи с кетчупом. Душ. У нее было все, кроме одного: дара предвидения. Когда Марион явится за ней, она окажется к этому не готова. И тогда будет слишком поздно. Глава тридцать пятая Город Тогда Девичники. Вот в чем заключалась моя новая работа. Линь сдавала меня внаем подружкам невесты, чтобы я предсказывала судьбу, читала ауру, гадала на ладони и показывала фокусы пьяным девчонкам, которые потягивали мартини через трубочки, украшенные розовыми пластмассовыми пенисами. Я купила в секонд-хенде длинное белое платье, несомненно, снятое с покойницы, и перед каждой вечеринкой рисовала на щеках два зловещих розовых пятна, зачесывала волосы назад и становилась вылитой Офелией с картины Уотерхауса. – Викторианская чахоточная красотка, – сказала Фи, увидев меня в первый раз в моем прикиде. Моего робкого возвращения к колдовству – точнее, к его подмене – она не одобряла, но вскоре перестала скептически закатывать глаза. Как ни странно, работа мне почти нравилась. Мало того: у меня оказался талант. Теперь я занималась не магией, а дешевым стендапом. Я все делала с усмешкой. Бывали у меня прозрения – то я замечала, что счастливая невеста на самом деле трясется от страха, то видела яд в сердце ее лучшей подруги. Как бывшая курильщица, жадно вдыхающая дым, я ловила эти проблески настоящей магии. Но то, чем я занималась теперь, не имело почти ничего общего с ослепительно-белым сиянием истинного колдовства. Поскольку теперь я работала на вечеринках, мои совиные склонности превратились в полноценный ночной образ жизни. Я ужинала глубокой ночью и спала весь день, натянув на голову футболку. Летом это было даже приятно – я просыпалась в предзакатный «золотой час», – но с октября я перестала видеть солнце. Линь напомнила, что в низкий сезон работы будет меньше, и я поняла, что нужно искать что-то, чтобы продержаться до весны. Ощущая над собой угрозу неопределенного будущего, я начала заполнять анкеты в местных забегаловках. Последняя работа у Линь выпала на необычайно теплый ноябрьский день, пятницу сразу после Хеллоуина, когда нас буквально завалили заказами. Мне сказали, что это очередной девичник перед свадьбой, но, когда я приехала на место, вечеринка оказалась больше похожей на обычный домашний праздник – пиво прямо из бутылок, хумус в упаковке из супермаркета, гости, курившие, высунувшись в окно. Играли «Спун»; вошла невеста. Темнокожая, лет двадцати пяти, в майке, комбинезоне и больших сексапильных очках. – Ты наша гадалка? Красивое платье. Она провела меня в спальню. За окнами темнела не по сезону теплая ночь. Голые ветки ясеней бились о ставни. – Располагайся, – невеста смущенно пожала плечами. – Принести тебе что-нибудь перекусить? Пива или вина? – Воды, пожалуйста. Когда она ушла, я огляделась. На комоде стояли тибетские поющие чаши, полные украшений из бисера и меди. Над кроватью, стоявшей на возвышении, висела абстрактная картина ярких цветов, кровать была небрежно застелена синим постельным бельем. Я прочитала надписи на корешках на наклонных книжных полках. Книги были умные. Невеста вернулась и принесла бумажную тарелку, провисшую под тяжестью соусов неаппетитных цветов, салата с булгуром и маслянистой лужицы песто. Она вручила мне тарелку и оставила меня одну. Я села на подоконник и стала смотреть на деревья. Прошел час. В соседней комнате по кругу крутили R’n’B, новую волну, соул и дурацкую популярную поп-песенку, услышав которую, все гости заулюлюкали. Я уже решила, что невеста про меня забыла. Наконец я подошла к книжной полке, выбрала книгу, села на подоконник и стала читать. Выйди в сад поскорее, Мод! Уже ночь – летучая мышь — Улетела в свой черный грот; Поздно спать; неужели ты спишь?[21] Дверь открылась. Сначала робко, на дюйм. Затем широко. Впервые за долгое время меня озарила вспышка, что теперь случалось со мной редко: я увидела его ауру раньше, чем его самого. Голубая, голубая, голубая. Вспомнились слова Фи, произнесенные в день, когда мы провели наш первый магический ритуал: будто обернута в небосвод. Я смотрела на него слишком долго и слишком пристально. Потом он рассмеялся, и я наконец увидела его лицо. Белый, лет двадцати с небольшим, худощавый, сильно загорелый, как человек, который много времени проводит на свежем воздухе. Белая футболка, квадратные очки, высокий темный чуб. – Твоя аура, – выпалила я, не подумав, – никогда не видела такую красивую ауру. Он снова рассмеялся, немного удивленно. – Это подкат? – Нет, нет, – смутилась я. Собралась с мыслями. На работе флиртовать нельзя. Вдруг это жених? Заметив книгу в моих руках, он приободрился. – Люблю это стихотворение. Из-за двери раздалась новая песня – слащавый поп – и хор голосов начал подпевать. Он кивнул в сторону двери и продекламировал: