– Я забыла о Билли, – прервала ее я. – Я лгала Хэнку. И потеряла половину своей жизни. Ее сияющая улыбка померкла. – Да. – Зачем, мама? – Если ты все вспомнила, то должна знать, зачем. – В ее голосе не было вызова. Скорее, безнадежность. Потом ее глаза расширились от ужаса. – О боже. Это она заперла тебя здесь, во сне? Марион? – Я сама сюда попала, мам. Я нашла ее, а потом нашла вас. Ради бога, мам, – я топнула ногой, как ребенок, – прекрати меня недооценивать! Небо разверзлось над нашими головами. Дождь падал на нас каплями мягкими, как ватные шарики, и, как медицинский спирт, высыхал, едва коснувшись кожи. – Я хотела тебя защитить, – ее глаза казались огромными на изнуренном лице. – И я была неправа, я была дурой. Я все сделала не так. Но я всегда… всегда любила тебя. – Но я не чувствовала этого. Такая любовь считается? – Я наделала глупостей. Но я всегда тебя любила. Всегда. – Любила? – жестоко ответила я. – Ты отняла у меня половину меня и засунула в коробку из-под обуви! А потом не смогла любить то, что от меня осталось. Ее подбородок задрожал. – Я не верю, что ты так думаешь. – Пять лет, мам. Пять лет ты не смотрела мне в глаза! – Мне было стыдно, Айви. Я мучилась от стыда. Я же… считай, покалечила тебя. Но я собиралась все исправить. Мы с папой договорились… что я верну тебе память, когда тебе исполнится восемнадцать. В восемнадцать мы хотели все тебе рассказать, открыть шкатулку, и… – А в итоге открыла Марион. И ничего уже не исправить. – Прости меня. За все. Она плакала. Моя мама, которая никогда не плакала – даже когда Хэнк случайно прищемил ей пальцы дверью машины. И ее слезы подействовали на меня сильнее слов. Она задолжала мне эти слезы. Но все же этого было мало, и извинения поступили слишком поздно. Я все еще чувствовала себя ужасно. – Прекрати! – сердито выпалила я. – У нас нет времени. Никогда еще я не видела ее такой неуверенной, она была совсем не похожа на маму, которую я знала. – А может, это единственное, на что у нас есть время. – Что это значит? Ласковый дождь усилился, капли били больнее. Вонзались в кожу, как осколки стекла. Тетя Фи подставила ладонь, поймала пару капель, нахмурилась. – Айви, – сказала она, – это точно твой сон? – Все еще мой, – ответила Марион. Она стояла чуть в сторонке под зонтиком. Мать метнулась вперед и встала между мной и Марион. Я слышала ее испуганное дыхание. Поморщилась, когда капли дождя стали ударяться о кожу и причинять реальную боль – это были уже не маленькие осколки, а крупные, зазубренные, как розочка от разбитой бутылки. Я резко вдохнула, осознав, что дождь идет из-за меня. Эти капли были каплями моей обиды и гнева. Как только я это поняла, мне уже не стоило никаких усилий превратить зонтик Марион в большую черную птицу. Та принялась царапать ей лицо. Марион завизжала, обратила птицу в облако черного дыма, и оно улетело прочь. Мы вчетвером стояли под стеклянным дождем. Я знала, что дождь – моих рук дело, но справиться с ним оказалось сложнее, чем с зонтом, ведь дождь рождался из моей ярости, а она никуда не делась. Я не могла заставить ее исчезнуть, поэтому просто поставила ее на паузу, и острые капли застыли в воздухе, неподвижные и сверкающие. Потом я собрала их вместе. Я, видимо, хотела соорудить из них волшебное оружие, что-то вроде стеклянного клинка, который прорезал бы нам выход из этого затянувшегося сна. Но мы все еще находились внутри сна Марион, и я могла колдовать лишь в его рамках, поэтому капли дождя превратились в предмет из ее воображения – большое круглое зеркало, с помощью которого она вызывала дух Астрид, то самое, куда ее загнала мама. В это зеркало легко мог пройти человек. Воздух пропитался запахом стеклянного дождя. Капли продолжали сливаться с зеркалом, которое увеличивалось на глазах и превращалось в разинутую сверкающую пасть. – О черт. Только не это, – пролепетала Марион, когда пасть щелкнула зубами у самых наших ног. Она прервала сон. Как только я почувствовала, что сон тает, я заставила сознание вернуться в тело и вскочила на ноги. Меня шатало, кружилась голова, но я стояла на ногах. Я проспала меньше часа, но мама с тетей Фи лежали на полу уже бог знает сколько часов или дней. Им не сразу удалось даже разлепить глаза. Марион могла убить их обеих. Я физически ощущала ее готовность сделать это. Риск был вполне осязаемым. Впрочем, она могла убить их давно и не убила. С глубоким презрением смотрела, как они пытались пошевелиться. – Вы как, в порядке? – спросила я. Мама закашлялась. Пылинки попали в пересохшее горло. – Марион, – взмолилась она, – прошу. – Не смей, – прошипела Марион. В гневе ее лицо было больше похоже на человеческое, но вспышка гнева быстро прошла. Мама снова тихо позвала ее по имени. – Делай, что хочешь, но только со мной. Не трогай Айви. И Фи. Их тебе не за что наказывать. Марион улыбнулась, раздвинула влажные губы и обнажила белые ровные зубы. – Боже, Дана, когда ты стала такой жалкой? Даже врать толком не умеешь. Я же за тобой следила. Все это время. Через год после того, как ты столкнула меня в подзеркалье, вы с Фи сидели на берегу и договаривались, что отныне будете считать меня мертвой. А ведь обе знали, что это не так. И все же обе решили не спасать меня. А вместо этого чем ты занималась? Ах да. Гадала по руке пьяным подружкам невесты. – Тогда мы обе виноваты, – вмешалась Фи. – Отпусти Айви и покончим с этим. Сделай, что задумала. Я вышла вперед, но Марион заговорила первой, и ее слова почти повторили то, что я сама собиралась сказать. – Вы только себя послушайте. Да Айви лучше вас вместе взятых. Она примчалась вас спасать! Хватит притворяться, что ей нужна ваша защита. – Да, мам, – подтвердила я, – лучше помолчи. Мама поморщилась, услышав мой тон, но я не обратила на нее внимания. Мой взгляд был прикован к Марион. – Что тебе нужно? – спросила я. – Зачем вернулась? Ты хочешь нас убить? Когда она смотрела на меня, у меня возникало странное чувство: как будто кто-то смотрел на меня сквозь нее, и ее глаза были лишь глазками, через которые за мной наблюдала невидимая сущность. Холодная, скользкая, начисто лишенная всего человеческого. – Смерть – это слишком гуманно, – процедила она. – Смерть – как теплая ванна. Мне казалось, худшим наказанием для нее будет отнять у нее тебя. Присвоить тебя. Я бы помогла тебе стать такой сильной, что мать отовсюду бы видела то, что попыталась в тебе искоренить. Что потеряла навек. Но теперь… – Глаза невидимого существа скользнули по моему лицу. – Теперь я думаю, что худшим наказанием будет убить тебя. По-настоящему. Я мысленно велела двум женщинам, которые любили меня больше всего на свете, не вмешиваться и не шевелиться. – И ты убьешь меня, Марион? – Я могла бы. – Могла бы. – Я шагнула к ней и подошла очень близко – на расстояние вытянутой руки. Она могла меня коснуться. – А если нет? Если я… если бы я пошла с тобой, куда бы мы отправились? Ее подбородок дрогнул. Она надолго замолчала, а потом слова полились сплошным потоком. – Ходят легенды, что в мире еще остались матриархальные общества. Затерянные уголки цивилизации. На островах, в пустыне, в глухом лесу. Маленькие миры с древними корнями. Там женщины продолжают колдовать, а магию почитают, и можно прожить всю жизнь, не покидая дом дальше чем на милю. – Ты этого хочешь? Холодная скользкая сущность под маской ее лица вновь вгляделась в меня пустыми глазами. – Не знаю. Кажется, нет. – А чего ты хочешь? – Я уже ничего не хочу, – ответила Марион, почти не дав мне договорить. Она ударила себя кулаком в грудь. – Но где-то там еще живет человек, который не разучился хотеть. – Мне кажется, – тихо проговорила я, – что на самом деле ты хотела меня спасти. И ты спасла. Ты все сделала правильно. Поместила меня в воду и держала на руках. Говорила со мной, пока мое сознание грозило рассыпаться в клочки. Благодаря тебе магия не разрушила мой ум. – Я протянула ей руку. – Ты меня спасла. – Мне не нужна твоя благодарность, – фыркнула она. Но я не шевельнулась. Прошел бесконечный миг, а потом она потянулась и взяла меня за руку. И тогда я со всей силы вонзилась ногтями в ее руку, пока не убедилась, что оцарапала ее до крови. И прежде чем она успела вырваться, наложить заклятье или затащить нас в очередной кошмар, я сунула другую руку в карман ветровки Билли, достала золотую шкатулку и прижала к месту, откуда шла кровь. Марион рассмеялась. Вскинула брови и засмеялась с искренним изумлением. В тот момент она стала похожа на обычную девчонку, настоящую – несовершенную и одаренную, владеющую магией и уязвимую. Девчонку вроде меня. – Я совсем забыла… – начала она, но шкатулка уже раскрыла свою голодную пасть. Марион замолчала, и я уже не смогла узнать, что она хотела сказать. Когда ее взгляд устремился в зияющую пустоту внутри шкатулки, я произнесла заклинание, которое когда-то произносила надо мной мать. А потом велела шкатулке: – Пусть забудет нас. Отними у нее память о Дане Новак, Феличите Гузман и Айви Чейз. Пусть забудет… Тут я замолчала, потому что не знала, что еще сказать. Что будет милосердием для Марион, а что карой. Я не знала, от каких еще воспоминаний она хотела бы избавиться.