– Я хотел сказать – довести войну до полного и безоговорочного разгрома, оккупации, низведения страны Ямато на уровень аграрного захолустья. Невзирая на все их крики о самурайском духе, в моём времени ничто не помешало американцам поставить япошек перед фактом полной и безоговорочной капитуляции. Ах, ну да! – осёкся Гладков. – Именно, что «не мешало»! Никто не ставил штатовцам палки в колёса. В отличие от нынешней нашей ситуации. Да. Наверняка все известные страны-кредиторы не позволят нам втоптать Японию в грязь! И будто только сейчас вспомнив: – Ещё интересный факт, идущий вразрез с тиражируемой самурайской гордостью… В случае с победителями-американцами японцы оказались весьма покладистыми союзниками, послушно признав в каком-то роде право сильного. Но… эту карту нам, разумеется, не разыграть. Романов кивнул, будто сделал для себя пометочку, встал из-за стола, подойдя к окну, вплотную к кружевным, накрахмаленным и оттого будто тяжёлым занавескам. – Я всё же попытаюсь закончить войну с Японией, не ввязываясь в большую конфронтацию, дабы заключить мир на началах умеренности. В связи с чем инициировал встречу с японским посланником. – Мирные переговоры без посредников? – Предварительные. Посредничество тех же американцев удобно как отвлекающий манёвр. В конце концов, после Портсмутской встречи, что произошла в вашей реальности, японцы остались уверенными, что их откровенно надули. А виновниками считали как американцев, так и своих друзей англичан. Так почему бы и сейчас не покидать камни в их огороды! Гладков подавил смешок, не удержавшись от тихого «замечательно!». – Вильгельму сейчас бы я во встрече отказал, но коль уж затеял игру, надо придерживаться задуманной тактики. А для равновесия, вероятно, придётся пообщаться и с Эдуардом. – Монархом? – Да. Мне не даёт покоя нефть Аравии. К королю Абдул-Азизу уже направлены агенты с миссией заключения договоров о концессиях. Но в том регионе мы совершенно не представлены никакой силой. Посему рассчитываю заключить сделку с Эдуардом о совместном освоении. Конечно, у нас и своих – на территории Российской империи – месторождений вдосталь… Но все те, кои ещё перспективно не изведаны и не вскрыты, пожалуй, оставим для потомков. Так будет справедливо. – Доминирование англичан на Ближнем Востоке приведёт к тому, что в конечном итоге мы всё равно потеряем контроль над нефтяными саудовскими делами. Что помешает британцам затеять маленькую местную войну, совершить переворот и смену власти? А мы лишимся своего пакета и владений. Говоря языком следующего века, нас просто кинут. – Хм, – чуть усмехнулся монарх, – выход вижу в привлечении к делу, например, французов, создав равновесие сил. Англичане уже поостерегутся на открытый грабёж. – Но в любом случае потребуется военная защита своих концессий и интересов. – Устройство военно-морской базы? – По хорошему счёту – да! Телефонная трель оказалась неожиданно громкой. Вздрогнув, император раздражённо сорвал трубку. Выслушав, потеплел: – Господа. Пришла телеграмма из Порт-Артура. Рожественский пришёл! Наконец-то! Фёдор Карлович, будьте любезны сходить в аппаратную и принять доклады от адмирала. Боюсь, что у него накопилось для нас масса сообщений. Дверь за Авеланом мягко закрылась. Романов пытливо взглянул на оставшегося гостя, извлёк из бюро бутылку портвейна и две хрустальные рюмки. Разлил, кивком предложил, видимо из вежливости, так как, не дожидаясь чоканья или здравиц, быстро опрокинул содержимое и тут же наполнил вновь. – Александр Алфеевич, есть мнение направить вас в Кольский уезд, в строящийся Романов-на-Мурмане. – Ваше мнение, – подчеркнул Гладков. – Да, моё. – Не долго ж вы меня терпели, – усмехнулся, – накануне зимы в северную ссылку? – Ну, зачем вы так? – уловил неприкрытый сарказм самодержец. – Не стесняясь временем года, а по понятной обременительной необходимости. Вскорости ваше ледокольное судно будет в пределах мореходного доступа. Сможете навестить своих друзей. Вам будет сподручней подготовить их к выходу… м-м-м… в большой мир. Социально адаптировать. Но главное – вы уж поднаторели в организационных вопросах производства. Осознаёте свои полномочия и знаете, как преодолевать волокиту российских чиновников. Рассчитываю, что дело устройства коллег ваших, базы для секретного судна и остального замышленного на северных землях вашими стараниями только ускорится. – Что ж. Хорошо. Ваша воля, – с видимым равнодушием согласился Алфеич. – Боялся, что вы откажете. – А я, что вы не предложите. – Вот как? – скорей риторически удивился государь. Гладков чуть увёл взгляд в сторону, чтоб не выдать своих эмоций: «Что тут сказать? Осточертел этот имперский Петербург, как тут часто говорят – хуже горькой редьки. И дел, казалось бы, невпроворот, но нужна мне… пауза, что ли? Отпуск. Как бывает, когда надолго уезжаешь в командировку или при переезде с насиженных мест – неизменно тянет домой. А тут ещё давит, давит, что возврата не будет и это навсегда. И ностальгируешь. И водка не помогает. А у меня ещё дремучей – смена не только мест, но и… ни много ни мало целого столетия. Вот и рефлексируешь вдруг, подменяя ”Ямал” домом. Но другого напоминания о былом не предвидится. Правда, дела тут, в Петербурге, без меня захиреют. Особенно… учитывая то, что Николаша упорно следует своей программе умеренности. Как своими домыслами, так и влиянием со стороны – его явно донимает вся дворцовая родственная шушера… Тут каким-то боком и патриарх. Или митрополит, не разбираюсь я в них. И…» – Не будем беса тешить, – прерывает голос монарха, словно уловив мысли собеседника. Открыв ящик стола, он выложил какие-то гербовые бланки. – По представлению моему вам причислен ранг действительного тайного советника. Вот необходимые верительные бумаги. А после весенней распутицы, как наладится приятная погода и, дай бог, прекратятся брожения в государстве, я изволю посетить Архангельскую губернию, Колу и новый град. – Ого! Целый действительный тайный советник? – Ещё по рюмочке? – Лицо монарха, будто разрешившего одну из сложных проблем, расплылось в улыбке. * * * На улаживание дел и сборы неожиданно потребовалась целая неделя сумятицы. Глядел на чемоданы и коробки, удивляясь: «И когда только (и сам не заметил) успел обзавестись кучей личных вещей, нужных и не очень? А ведь случится, что любая мелочь на северах вполне может понадобиться». Дом на Ружейной будто совсем приуныл, провожая беспокойного хозяина. Патрулируемая казаками столица шумела, обсуждала последние новости с Дальнего Востока, что подавались браво, победно, хвалебно… не без распорядительных предписаний со стороны властей, дабы повысить позитивные настроения в обществе. Но народ перешёптывался, роптал, в печать, несмотря на цензуру, просачивались отголоски незатихающих по весям революционных волнений. Император объявил Высочайший Манифест об «усовершенствовании государственного порядка», и это только добавило беспорядков. По крайней мере Гладков вновь наблюдал на улицах Петербурга нездоровые движения. Зато в Царском Селе жизнь текла своей чередой. Александр Алфеевич продолжал всю предотъездную неделю всякий раз возвращаться в пригородную резиденцию, неожиданно проникшись печальным настроением. «Меня тут что-то держит? Отнюдь! Или уже привык к чему-то? К этому тихому увядающему парку, к делам государственным, и неужели даже к самому государю? Надо же! Такое впечатление, что, несмотря на вечные споры и хмурые монаршьи брови, Николай будто расставил сети, увлекая в них, точно приручая… от рукопожатного контакта до состояния почти подсознательной потребности в необходимости личного общения. Это что – входит в дворцовую школу управления подданными? Или это отголоски крепостного права, что неискоренимо сидят в нас? Или некое общечеловеческое подобострастие перед властьимущими и другими всякими знаменитостями? Но и обратная связь тешит самолюбие – чай, и мы не лыком шиты». Сегодня увидев у парадного знакомую шикарную карету, был тут же окликнут сзади, узнав голос. – О! Наталья Владимировна. Вы как будто меня ждали? – В некотором роде. – Как ваше? – Прекрасно и… двояко. Одна игрек-хромосома тянет к деяниям великим, другие икс – к вечному женскому, любви и продолжению рода человеческого. – Даже так? – Невольно опустил глаза, ища округлости обременения. – О! Нет! Не так скоро! – Заметила взгляд, сверкнула жемчугом улыбки. И всхмурнула немного. – Но хочу спросить, Александр Алфеевич: чего ждать? Революции, экспроприации, а там не за горами нашествия и оккупации? Чего? Нам же здесь детей растить. Да и богата я нынче очень, дуром не потратишь столько. При статусе-то лейб-медика Е.И.В. терять не хочется. – Не допустим, костьми ляжем «за всех российских баб», – с удовольствием цитируя – после императорских речевых заворотов так и хотелось пошалить. А дама-егоза даже не поморщила носик, поняв, приняв игру, снисходительно клоня шляпку. – Не волнуйтесь, Наташенька, всё будет хорошо. – Что ж, спасибо на добром. Пора мне, – приблизилась, поцеловала в щёку, обдав запахом тонких духов. – А это ещё зачем? – На удачу. Нашим привет. И пошла – тонкой талией, изящной поступью, в полупальто… ну, уж точно не мод нынешних, под вычурным зонтиком и моросью – будто сама осень очей очарованье. Война В тот день переменчивый бриз и устойчивый «норд-ост» спорили – кто кого. Разогнав утренний туман, шальной ветер теребил то туда, то сюда сигнальные флаги на фалах, бросал непредсказуемо дымы от усиленно чадящих котельных машин. А дуры чайки, проносясь мимо в надежде на выброшенную из камбуза рыбью требуху, порой хватая этот чад клювами-глотками, возмущались-кашляли на своём скрипучем птичьем языке.