– Нервничаешь, парень? Уэс вздрагивает. Невысокая, коренастая женщина лет двадцати пяти стоит за соседним столом. Выговор у нее дануэйский – слабый, но отчетливый, и платье тоже столичное, с оборками, длиной до колен, расшитое искрящимся стеклярусом. Концы ее подвитых пепельно-каштановых волос спускаются из-под фетровой шляпки и плавно загибаются на уровне подбородка. Уэс отвечает ей самой естественной улыбкой, на какую сейчас способен. И чувствует, что улыбка получается дрожащей. – Нервничаю? Нет, ничуть. – Да это ничего. Я тоже нервничала на своей первой охоте. Джудит Харлан. Сникнув, он отзывается: – Уэстон Уинтерс. Харлан оглядывает его с головы до ног, и он с мучительным стыдом сознает, что поношенный отцовский пиджак собирается складками у него на плечах. Это портит общее впечатление от костюма, но куда хуже выглядели бы не в меру длинные рукава. И потом, сегодня холодно, а привычная тяжесть пиджака успокаивает его. Он с трудом подавляет желание подергать себя за узел галстука. – Пятый Околоток, да? – Ага. Верно. – Так я и думала, – грустно отзывается она. – Ладно, так что тебя гложет? Вид у тебя, будто сейчас упадешь в обморок. Уэс не настолько наивен, чтобы доверять ей, хоть она, кажется, настроена доброжелательно. Неловко нащупав невозмутимый тон, он нараспев говорит: – Да вроде бы ничего. Изнурен прекрасными дамами, и только. – Господи, – она сипло смеется. – Пожалуй, мелковат ты для меня. Сколько тебе – семнадцать? Он чувствует, как кончики ушей вспыхивают от унижения, но ухитряется ответить так, чтобы не казалось, будто он оправдывается: – Вообще-то восемнадцать. – Все едино. Я вовсе не пытаюсь подковырнуть тебя. – Я… – Он проводит обеими пятернями по волосам и сразу же раскаивается в этом. Несколько упрямых прядей вырываются на свободу, несмотря на весь изведенный гель, которым он уложил их утром, и падают ему на лицо. Теперь с ними уже ничего не поделаешь. – Что-то никак не получается придать системе достаточно энергии. Не понимаю, в чем ошибка. Харлан сочувственно мычит. – А вычисления проверял? – Конечно. – И трансмутацию испробовал несколько раз? – Заметив, как он нахмурился, она жестом капитуляции вскидывает руки. – Ладно, ладно, не надо этих убийственных взглядов. Я же просто спросила. Послушай, если система алхимически стабильна, тогда проблема в тебе. – Во мне? – запинается он. – И что это значит? – Можно быть блестящим химиком, но посредственным алхимиком, и… так что, ты хороший химик? – Сносный. – Неплохо. Будь мы блестящими химиками, сидели бы где-нибудь в фармацевтической лаборатории. Но алхимия – это еще и интуиция, верно? А не точная наука. Это… ну, словом, это магия. Именно ты направляешь и контролируешь энергию, циркулирующую в ходе реакции. Не только законы материи определяют, что происходит, – еще и ты. – Харлан стучит себя в центр груди, именно в то место, где он чувствует в себе искру, когда выполняет трансмутацию. – Может, ты сдерживаешься, а может, чересчур много думаешь. Так или иначе, где-то по ходу дела ты теряешь слишком много энергии из-за энтропии. Так что расслабься. Ты ведь знаешь, что в теории все работает, так почему не должно получаться на практике? «Расслабься». Если бы это было так просто. Когда-то, еще до всех отказов и разочарований, Уэс верил в себя. Верил, что решимость, благие намерения и врожденные способности приведут его к победе. Но когда видишь, какая пропасть отделяет тебя от всех прочих алхимиков, трудно сохранять позитивный настрой. – Я ценю эти мотивирующие речи и все такое, но зачем ты мне это говоришь? Разве мы не конкуренты? Она подмигивает. – Просто совет от одного выходца из Пятого Околотка другому. Прежде чем он успевает ответить, голос, усиленный микрофоном, перекрывает гул разговоров. – Всем добрый день. На возвышении, задрапированном ало-золотым новоальбионским флагом, стоит мужчина, удручающе похожий на Джейме – белобрысый, с ехидной улыбкой и явно не отличающийся добротой. – На правах мэра Уикдона хочу поприветствовать всех вас на сто семьдесят четвертой ежегодной демонстрации искусства алхимии – одной из наиболее бережно хранимых традиций в преддверии охоты. Это событие – краеугольный камень новоальбионской культуры, мемориал воображению и деятельности нашей страны. Алхимия – дар Божий человечеству, и она продолжает прокладывать нам путь к более светлому и справедливому будущему. Слушая эти пустые слова, Уэс с трудом сдерживает в себе горечь. Если он переживет сегодняшний вечер, когда-нибудь он точно так же будет стоять на возвышении и произносить каждое слово искренне и всерьез. – Я рад представить судейскую коллегию этого года, которую составляют признанные эксперты в своих сферах. Рядом с ним находятся трое судей средних лет, их лица Уэсу плохо видны издалека. Первая дама, которую мэр представляет как Абигайль Крейн, – в шубе и драгоценностях, поблескивающих у нее на шее холодно, как звезды. Второй судья, Оливер Кент, такой длинный и тощий, что кажется, будто его растягивали, как тянучку вроде тех, какие продают на набережных у моря. На белокурых локонах третьей, Элизабет Лоу, – головной убор с перьями. – Наши судьи оценят мастерство и новаторство каждого участника состязания, – продолжает мэр. – После краткого перерыва они испытают каждый представленный образец и определят в баллах его зрелищность и функциональность. Для меня честь объявить демонстрацию искусства алхимии, первую в Уикдоне с 1898 года, открытой! Под умеренные аплодисменты и возгласы демонстрация начинается. Охваченный нервозностью и мазохистской увлеченностью, Уэс изо всех сил старается внимательно наблюдать за двумя первыми соперниками. С его места мало что видно, кроме серебристой вспышки алхимического пламени и струйки дыма, взметнувшейся в темнеющее небо. Может, всему виной сильный запах серы, а может, и нервы, но ему кажется, что его сейчас вырвет. Судьи переходят от одного участника демонстрации к другому, скрип мела по дереву слышится громче, гул разговоров глуше. Уэс не знает точно, сколько ему пришлось ждать – несколько секунд или часов, – но судьи наконец останавливаются перед его столом. Крейн обращается к нему первой. – Имя? Взгляд Уэса прикован к нитке бриллиантов чуть выше ее ключиц; должно быть, они алхимически заряжены, если так сверкают. – Эм… Уинтерс. Уэстон Уинтерс, мэм. Она поджимает губы, но что-то записывает в своем блокноте. – Замечательно, мистер Уинтерс. Можете продолжать. Уэс выуживает из кармана прихваченный с собой мел. Хоть у него и трясется рука, цикл трансмутации для нигредо он рисует с легкостью, достигнутой благодаря повторению одних и тех же действий сотни раз за последнюю неделю. Он размещает компоненты реакции в центре, потом кладет на схему руки, чтобы привести в действие циркуляцию магической энергии в нем. Происходит воспламенение, и пока песок и осмий сгорают до почерневшей caput mortuum, Уэс из-под опущенных ресниц наблюдает, как судьи делают записи и совещаются друг с другом. Один этап пройден. Осталось еще два. – Когда будете готовы, – говорит Крейн. Он чувствует, что его уверенность пошатнулась. «Не только законы материи определяют, что происходит, – еще и ты». Алхимия – наука более странная и менее точная, чем любая другая, известная ему. Может, ее питает нечто божественное, хаотичное или магическое, но чем бы оно ни было, недостающий компонент этой реакции находится в нем. Это и есть он. А вдруг от него и требуется всего-то сосредоточиться как следует. Подчинить вселенную силой своей воли. Но пока он ломает голову над загадкой тепла и трения, его мысли расползаются, а потом, со вспышкой паники, решительно уносят его к Маргарет. О нет, сейчас ему никак нельзя думать о ней. Он окажется полностью выбит из колеи, если каждая мысль о ней вынудит его бороться с эмоциями, с которыми он не в состоянии встретиться открыто. И он старательно сосредотачивается на рисовании алхимической схемы. Обуздывает мысли, концентрируя их на том, чем занят в данную минуту, и наполняя каждый штрих целеустремленностью. Круг, олицетворяющий единство всего сущего, и циклический поток энергии. Руны, чтобы подчинить эту энергию и придать ей форму ради его конечной цели. Тепло и трение. Тепло рта Маргарет, если он поцелует ее, трение между ними, которого он отчаянно жаждет, и Боже милостивый, он же свихнется, если не сумеет приструнить себя. «Может, ты сдерживаешься, а может, чересчур много думаешь». Пожалуй, Харлан права. Может, он и вправду сдерживался. Слишком долго он приходил в ужас при мысли о том, что будет, если он засидится наедине с самим собой, если даст волю своему горю, если позволит близким увидеть, как ему больно. Но у Маргарет есть какой-то способ находить каждую трещинку в его броне. Цепляясь за мысли о ней, он вдруг чувствует, как у него внутри вспыхивает искра божественной магии. Уэс приводит в действие схему. Coincidentia oppositorum капля за каплей конденсируется в алембике. Она сияет так же ярко, как бриллианты на шее Крейн, и озаряет стол светом, подобным лунному. Уэс не знает, получилось ли что-нибудь у него, и не узнает, пока пулей не выстрелят, но его сердце при виде этого сияния учащенно бьется. В глубине души он понимает: это лучшее из всего созданного им. Соединив сущность пули с рубедо, он кладет ее на подставленную ладонь Крейн. – Благодарю вас, мистер Уинтерс. – О нет, это я благодарю вас. Как только судьи отходят, Уэс оседает, ставит локти на стол, роняет голову на ладони. Сквозь завесу упавших на лоб волос он видит, как хитро улыбается ему Харлан. – Вот так это и делается. – С-спасибо… Кажется, ему нужен душ. * * * Пока заканчивается процедура технической экспертизы, солнце окунается в море, день медленно перетекает в вечер. Через полчаса начинается второй раунд судейства. А сейчас – краткая передышка, пока судьи и зрители перебираются с городской площади на поле за окраиной Уикдона. Никто не хочет рисковать осечкой среди толпы – или случайно разнести какую-нибудь из любовно ухоженных витрин. Строго говоря, работа Уэса на этот вечер закончена, он свободен. Он прикидывает, не убраться ли потихоньку в усадьбу или не раскрутить ли кого-нибудь на дармовую выпивку, но решает, что на случай, если его карьера прямо сегодня и закончится, ему следует оставаться трезвым. Сильнее всех прочих искушение разыскать Маргарет. Оно настойчиво зудит у него в затылке, аж череп чешется от беспокойной энергии, без которой он предпочел бы обойтись.