Он замирает, подняв нос, а затем пущенной из ружья пулей срывается с места и скрывается в подлеске. Тишина, которая воцаряется в лесу в его отсутствие, пугает тем, что ее не нарушает ничто. Не слышно ни звука, кроме размеренного топота копыт Отблеска. Он беспокойно фыркает, она треплет его по шее. Они достигают той части леса, которую она не узнает. Папоротники по обе стороны тропы разрослись слишком густо и зелено. Буйные скопления одних цветов душат другие, над головой молодая поросль рвется из деревьев и источает сок, слишком нежная, чтобы пережить предстоящие заморозки. Все вокруг выглядит слишком живым, изнемогает от голода, и в воздухе пахнет гнилью. Маргарет знает, что это работа хала. Сгнивают целые сады. И целые участки леса падают жертвой собственного неумолимого роста. Это напоминает ей рисунок в материнской тетради, которую она давным-давно спрятала под замок, – змея, пожирающего собственный хвост. Маргарет судорожно сжимает в руке ключ, висящий у нее на шее. Халананы и Харрингтоны уже пострадали от порчи, наведенной тем самым хала. Сколько еще местных жителей поплатятся, прежде чем взойдет Холодная Луна? Сколько страданий стоит выдержать ради обещания славы? В шорохе листьев слышится ее имя. Она неподвижно застывает в седле. Ей не по душе перемены в этих лесах – ее лесах. Когда-то ничто в них не тревожило ее. Ни карканье вороны, ни щебет соек. Ни блеск немигающих заячьих глаз в темноте. Но сейчас она замечает на фоне деревьев белое пятно. Пар ее дыхания клубится на холоде. Лает Бедокур. Он что-то нашел. Маргарет пускает Отблеска легким галопом. Холодный ветер хлещет ее по лицу, камни стучат, скатываясь со склона, пока они мчатся на зов Бедокура. Маргарет наклоняется вперед, у нее жжет напряженные ноги, Отблеск перемахивает через поваленную секвойю, лежащую поперек тропы, и вырывается на ровную поляну. Бедокур стоит на задних лапах, передними упираясь в могучий ствол секвойи и неистово размахивая хвостом. Оглянувшись, он снова лает. Слюна толстыми нитями свисает с его брылей. Он так доволен собой. Воображала. – Хватит, я тебя слышу. Она спешивается. В десяти футах над головой находится ее цель – обычная лиса-огневка, распластавшаяся по обросшей лишайником ветке. Маргарет снимает с плеча ружье и смотрит в прицел. Отделанное деревом тело ружья, гладкое и прохладное, прижимается к ее щеке. От него все еще пахнет маслом и составом для полировки. Алхимию она презирает, однако в душе у нее всегда находит отклик один из ее фундаментальных принципов. Все сущее, от людей до лис, состоит из одних и тех же первоначальных элементов. Все Едино, и Единое – во Всем. В самой своей основе все они одинаковы, все пытаются выжить. Ее мать назвала бы этическое приложение такого рода ошибочным или сентиментальным. Однако Маргарет – истинная дочь своей матери, и сентиментальность ей чужда. Истина проста и стоит вне этических норм. Она будет жить, потому что эта лиса умрет. В перекрестье ее прицела лиса прижимает уши и бьет хвостом. Облегчением было увидеть самую обычную лису, полную готовности сражаться не на жизнь, а на смерть, а не жутковатой отрешенности. Сквозь стук собственного сердца, отдающийся в ушах, Маргарет слышит только шорох ветра в листьях. Как будто приглушенный ропот предвкушения, пробегающий по толпе. Маргарет делает вдох и задерживает его глубоко внутри. Вот так. Она жмет спусковой крючок. От гулкого выстрела птицы взвиваются над верхушками деревьев. Маленькое рыжее тельце с глухим стуком ударяется об землю. Лес вздыхает вместе с ней, смахивая волосы ей на глаза. Маргарет приближается к скорченному трупику среди листьев. Они ржаво-коричневые, как запекшаяся кровь. Лиса лежит, свернувшись кольцом – передние ноги к задним, хвост к открытой пасти. Сходство с уроборосом поражает ее. Это наверняка какое-то послание, или предостережение, или… Нет, хала – не что иное, как животное. Он не следит за ней и уж тем более не пытается что-то втолковать. Просто у нее развилась паранойя из-за волнений, связанных с охотой, и собственных запутанных чувств к Уэсу. Маргарет поднимает лису за пушистый хвост, и она повисает у нее в руке тяжело, как кошелек, полный монет. Золотистые глаза свирепы и после смерти, они горят по-прежнему. По мере того как лес забывает о выстреле, в него струйками возвращается жизнь. Каркает ворона. Шебуршит заяц в подлеске. Даже Бедокур решается сдвинуться с места. Подбегает к ней и прислоняется всем телом, чуть не сбив с ног. Когда она похлопывает его по боку, звук получается приятно гулким, как от спелой тыквы-горлянки. – Молодец. Все у нас получается. Осталось еще две недели, чтобы вышколить уже почти состарившихся гончую и коня и сделать их лучшими в стране. Случались вещи и похлеще. Но от шума среди деревьев ей по-прежнему не по себе. Чем дольше она стоит здесь, тем больше крепнет ее убежденность, что ветер и впрямь говорит. Что он делится с ней некой мудростью или предостережением, которых она не в силах понять. * * * К тому времени, как они прибывают в Уикдон, сегодняшняя шумиха уже в самом разгаре. Солнце рассыпает по всему морю светящиеся монетки и кутает каждое дерево в алую шаль. Деревья у самого берега за годы так исхлестал ветер, что они улеглись брюхом на землю, как подобострастные псы. Изгиб этого побережья знаком Маргарет так же хорошо, как бороздки между собственными пальцами, но, кроме береговой линии, сегодня в Уикдоне нет ничего привычного и знакомого. Это так же удивительно, как тот раз, когда она увидела мать вышедшей из кабинета впервые после смерти Дэвида. Те же кости, та же кожа, натянутая на них, но в глазах появилось что-то новое, мрачное. Толпы прокатываются по улицам, как вода, выплеснутая из таза. Они бурлят в переулках и образуют водовороты на булыжных мостовых, исполосованных светом факелов, горящих чуть ли не на каждом углу. Дети шмыгают под ногами, щеки у них черные от нарисованных усов, на ремешках сзади болтаются лисьи хвосты. Взрослые, подводя глаза, удлинили их, сделали раскосыми и вырядились в лисьи палантины и шубы. Над головами мигают гирлянды лампочек, трепещут на ветру полоски разноцветной ткани, привязанные к телефонным проводам. Ветер чиркает ей по горлу точно бритвой, острый, холодный и соленый. Ей надо очутиться по другую сторону этой толпы – на выложенной камнем дорожке, ведущей к берегу, где она будет стрелять, чтобы обеспечить им место в первом отряде. Уэс кладет ей ладонь на спину чуть ниже талии. Жест невинный, только чтобы привлечь ее внимание, но от каждого его прикосновения ее словно пронзает током. Хорошо еще, он, кажется, этого не замечает, а может, просто делает вид. Так или иначе, она благодарна за то, как он будто невзначай держится рядом, надежный и безопасный среди хаоса. – Ты как, ничего? – спрашивает он. – У меня все прекрасно, – она закладывает за ухо выбившуюся прядь волос. Теплый оранжевый свет костров и уличных фонарей льется ему на плечи. – Ты иди вперед один. Расслабься сегодня вечером как следует. – Уже устала от меня, Маргарет? Без тебя я потрачу этот вечер зря – буду лишь чахнуть по тебе и по всему, чего не могу купить. Порой он несет такую чушь. – Четвертак дать? Его лукавое лицо вытягивается от удивления. – Ты серьезно? – Абсолютно. – Маргарет достает из кармана куртки кошелек и роется в нем, пока не находит монету. Потом берет Уэса за запястье, поворачивает его кисть ладонью вверх и кладет на нее четвертак. – Ни в чем себе не отказывай. Свет почти не достигает его глаз, но Маргарет видит, что они все равно сияют в темноте. Вид у него становится задумчивым, почти грустным, потом он спохватывается и качает головой. – Я тебе верну. – Из каких денег? – М-м… в самую точку. – Он ничего не добавляет, но томная улыбка и взгляд из-под ресниц и без того красноречивы. Маргарет ненавидит себя за то, как теплеет ее лицо от пристальных взглядов Уэса, даже когда он ведет себя неискренне. И выставляет ее дурой. – Наверняка я что-то еще могу?.. – Нет. Просто иди. Он добродушно смеется, опускает руку и сует в карман. А она все еще помнит его прикосновение, и эти воспоминания жгут ей спину. – Ладно, ладно. Ты уверена, что от меня тебе никакой пользы? Могу остаться – хотя бы для того, чтобы расталкивать вокруг тебя толпу. – Уверена, – свою роль он уже отыграл. Сегодня ее очередь переживать, и Маргарет знает, что она способна победить. – Когда начало? Хочу увидеть, как ты стреляешь. – В половине седьмого. Но не знаю, будет ли там на что смотреть. Система турнирная, на выбывание. Каждый тур заканчивается за считаные секунды. – Конечно, на такое стоит посмотреть, – возражает он. – Ты же обещала мне демонстрацию. И потом, как еще я узнаю, что жестоко ошибся, доверив свою судьбу тебе? Не удержавшись, она чувствует, как улыбка поднимает уголки губ. – Постараюсь не опозорить тебя. – Только попробуй, – от очередной его усмешки, одной из редких искренних, у нее теплеет на душе. – Ну, удачи. Потом разыщу тебя. Едва он ускользает в людском потоке, ей становится более одиноко, чем в лесу, хоть она и окружена со всех сторон людьми и сотнями громких разговоров. Маргарет собирается с духом и плечом пробивает себе дорогу. Пахнет древесным дымом и солью, рот наполняется слюной от запахов свежевыпеченного хлеба и жареного мяса. Вдоль улиц выстроились прилавки, с которых продают широкополые шляпы, отделанные затейливыми фетровыми цветами, гетры и кожаные сапоги для верховой езды, а также всевозможный товар для алхимиков. Пузатые сияющие алембики ручной работы закручены затейливо, как раковины улиток, стекло имеет всевозможные оттенки камушков на морском берегу. На площади выставочные собаки и их хэндлеры красуются перед строгими судьями. Кое-кто провожает ее мрачным взглядом. Собственное имя сопровождает ее на каждом шагу – произнесенное приглушенно, с шипением, словно шорох ветра во ржи. В груди у нее щемит от страха. Всю жизнь она старалась сделаться маленькой и незаметной, чтобы выжить. А сегодня она окажется в самом центре внимания, и это пострашнее любого демиурга. Когда булыжная мостовая заканчивается возле высокого каменистого берега над океаном, Маргарет наконец вздыхает свободнее. Соскользнув так грациозно, как удается, по вымощенному камнями откосу, она бредет по желтеющей прибрежной траве, пока не достигает берега. Сегодня море неспокойное, волны пенятся, облако мелких брызг над ними такое густое, что за серебряной завесой едва видна луна. Костры, разожженные через каждые несколько шагов, рассыпают по песку оранжевые отблески. На фоне самого большого из них видны силуэты ее соперников, ежащихся от осенней прохлады. А высоко над ними, на краю скал, начинают собираться зрители, постепенно перетекая вниз, на берег. Приближаясь к остальным стрелкам, Маргарет постепенно начинает различать их лица при свете костра. И почти никого не узнает. Многие гораздо старше ее, разодеты в роскошные охотничьи куртки оттенков драгоценных камней, ружья у них отделаны золотом. Можно лишь представить, как выглядят их гончие. Гладкие и мощные, как пули. Дрожь беспокойства проходит по ее телу. Она чувствует на себе чей-то пристальный взгляд. Обернувшись в сторону бухты, она встречается в темноте со взглядом Джейме. К его безразличию и неприязни она давно привыкла, но не готова к неприкрытой ненависти в его глазах. От страха ее сердце уходит в пятки. Придав лицу некое подобие невозмутимости, Джейме отделяется от остальных и вразвалку направляется к ней. Мэттис, как подобострастный пес, следует за ним в нескольких шагах. Чутье советует ей ускользнуть, спрятаться. Но гнев, который она обычно скрывает, бурлит в ней, слишком жаркий и неукротимый. Может, подействовало время, проведенное рядом с Уэсом, или просто с нее хватит, но попытки избегать встреч никогда не достигали результата – от этого Джейме не стал меньше презирать ее. А вообще он ее ненавидит. Всегда ненавидел и никогда не перестанет. Если уж сегодня ее увидят все, она будет ослепительна. Оба останавливаются перед ней, Маргарет произносит: – Джейме. – Мэгги, – изо рта Джейме несет виски и жевательным табаком. – А где твои шавки? Она не отвечает. Они с Мэттисом гогочут, словно своим молчанием она доставила им удовольствие.