– Обещание. – Не смеши. – Вообще-то, я совершенно серьезен. Маргарет берет его за руку. По сравнению с ее ладонью она гладкая и не загрубелая от работы. Отдернуть руки ни он, ни она не спешат. Она видит его лицо в мягком рассеянном свете, но все равно не может догадаться, о чем он думает. Уэс ослабляет хватку лишь настолько, чтобы опустить большой палец, провести им снизу по ее запястью. От ощущений у нее перехватывает дыхание – так бережно он поглаживает ее руку. Интересно, сознает ли он сам, что делает. Но еще интереснее другое: сознает ли он, что творится от этого с ней. – Миссис Рефорд говорила, что у нее всюду уши, – напоминает она. – И что? – Опять она видит блеск его темных глаз. Под его пристальным взглядом вспыхивает знакомый жар у нее глубоко внутри. – Ничего же не происходит, нечего ей подслушивать. Он дотрагивается до нее с возобновившимся усердием, каждое прикосновение его большого пальца легкое, как перышко, и она невольно вздрагивает, когда от них у нее по спине пробегают мурашки. Прислушиваясь к внезапным сбоям его дыхания, она уже не может убедить себя, что лишь ей одной почудилось, что его пальцы касаются не только ее руки. – Нечего. Наверное. – Хочешь, перестану? – Сам по себе вопрос игривый, но тон искренне обеспокоенный. Если он перестанет, к ней вернется способность рассуждать здраво. Но тогда он больше к ней не прикоснется, а это почти невыносимо. Не доверяя своему голосу, она судорожно встряхивает головой. Его палец прижимается к ее руке чуть выше изгиба косточки на запястье. Он притягивает ее руку ближе к себе, и она чувствует овевающее ладонь тепло его дыхания. Губы зависают над самой жилкой, где бьется пульс, и этот момент она ощущает так, будто вот-вот нажмет спусковой крючок своего ружья. Кровь шумит в ушах, сердце колотится о грудину, дыхание замирает в наивысшей точке вдоха. Предвкушение в чистом виде. Но едва его губы заденут ее кожу, все, что бы ни было между ними, обретет определенность, им уже нельзя будет пренебрегать, нельзя отмахнуться, сочтя блажью. Отважиться на такой шаг слишком страшно. Маргарет отдергивает руку. – В таком случае ловлю тебя на слове. Уэс убирает руку и моргает растерянно, словно выведенный из транса. – А?.. А-а… ладно. На этот раз я все сделаю как надо. Будет идеально. Ей хочется ему верить. Минуты убегают, тишина, окутавшая их, смягчается. Маргарет завидует быстроте, с которой он уснул, однако благодаря этому у нее появился шанс открыто любоваться им. Он выглядит таким наивным с приоткрытым ртом и согнутой в локте рукой, прикрывающей переносицу. Его волосы распластались по подушке, словно петушиный гребень. Идеально. Уэстон Уинтерс далек от идеала, но когда он спит, то вполне способен показаться ближе к нему. Теплый свет уличных фонарей за окном и искрящиеся ритмы дождя придают происходящему оттенок нереальности. Словно она, лежа с широко открытыми глазами, видит сон. 23 Следующие два дня тянутся долго и вязко, как стекает с ложки мед. Маргарет подолгу пропадает в лесах, а Уэс – в лаборатории, за переводом загадочных записей ее матери. Он слегка продвинулся с первым пунктом ее указаний, где, кажется, подробно рассматривается особо замысловатый цикл трансмутации. Когда шифр слишком утомляет и раздражает его, он переключается на описания смерти демиургов в поисках какого-нибудь знака или подсказки. Все эти описания одинаковы: при свете полной луны некий набожный катарист, вооруженный луком, уместной молитвой или особенно острым камнем умерщвляет врага в приливе праведного гнева. Уэс не рассчитывает, что Бог в ближайшее время придет к нему на выручку, ведь его душа так черна. Маргарет Уэлти ввела его в смертный грех. По вечерам, когда она возвращается домой после тренировок, он переносит свою работу в библиотеку и сонно читает, пока Маргарет сидит, свернувшись клубком, над своей бульварщиной в мягких обложках, или заканчивает пришивать к своей куртке изготовленную им алхимизированную нить. Это время дня он особенно любит, потому что она распускает волосы, и они золотисто сияют, как солнце сквозь воду. По густоте румянца на ее щеках он всегда знает, что именно она читает. Это ужасно отвлекает. С тех пор как он держал ее за руку у миссис Рефорд, ему кажется, будто она связала его чарами некой эльфийской магии. Он просто не может перестать смотреть на нее. Не может перестать думать о ней. Не может не замечать каждый тихий шорох переворачиваемых страниц или желать сделать отрывок, который читает сам, реальностью для нее. Хочет выхватить у нее книгу, поцелуем сорвать с ее губ свое имя и… Алхимия. Обратно к алхимии. Господи, ее ведь даже здесь нет, а он совсем извелся. Скорее всего, она содрала бы с него кожу живьем, если бы только узнала, что именно он думает о ней, – впрочем, Уэс никогда не отличался способностью сосредотачиваться на чем следовало бы. Предстоит еще поработать, прежде чем он сможет окатить себя холодной водой и помолиться о прощении. Но если вожделение настолько порочно, зачем же Бог создает девушек, подобных Маргарет? Нажимая ручкой на бумагу, он цепляется за остатки сосредоточенности. Несмотря ни на что, работа его успокаивает. Поскрипывание ручки и символы, придающие форму его мыслям, уверенно направляют их прочь от Маргарет, как свет маяка ведет сквозь шторм. Он трет глаза, засматривается в окно, чувствуя себя во многом как пес, ждущий, когда же вернется домой хозяин. Маргарет увела из дома Бедокура и Отблеска несколько часов назад и скоро должна бы уже вернуться. Предвечернее солнце, льющее лучи на опавшие красные листья, словно ласкает их нежно, как возлюбленный. Вот теперь сосредоточиться слишком трудно, особенно из-за зарождающейся головной боли, вызванной напряжением. Он работает долгие часы подряд, и ему кажется, что он не выдержит, если засидится за столом еще хоть немного. Через несколько дней все его трудности разрешатся. Его семья будет обеспечена, он получит возможность добиться ученичества. Конечно, если разгадает секреты этого манускрипта. И если Ивлин вообще решит вернуться в Уэлти-Мэнор. От неожиданного стука в дверь он вздрагивает. В душу закрадывается страх. Сюда никто не приходит, разве что с плохими вестями. Но, открыв дверь, он видит на пороге Аннетт. – А-а, – хрипло говорит он. – Добрый вечер. Она стоит на веранде, одетая в свободное платье в синих «турецких огурцах». Широкий отложной воротник обнимает ее шею, как пара рук, аккуратный бант завязан ниже ключиц. Из-за калитки глядит на него машина Аннетт, окна которой непроницаемы, как глаза хала под слепящим солнцем. – Привет, – Аннетт закладывает прядь волос за ухо. – Ты не против, если я войду? За годы родные давали ему много-много шансов. Но Аннетт, должно быть, самый незлопамятный человек в мире, если все еще хочет видеть его. – Нет, нисколько. Проходи. Она проскальзывает мимо него так близко, что он ощущает запах ее духов. Вишни, думает он, – такая же красная сладость, как ее губная помада. Интересно, неужели и он смотрится в этом доме так же неуместно. Вся глянцевая, сияющая, как бриллиант, Аннетт слишком резко выделяется на фоне землисто-коричневых и медных оттенков усадебного дома. Уэсу стыдно за пылинки, танцующие в толстых лучах солнца. – Принести тебе чего-нибудь? – спрашивает он. – Нет, спасибо, ничего не надо. Мэгги дома? – Ее нет. К сожалению. Аннетт бросает взгляд на входную дверь. – Скоро она вернется? – Думаю, да. А что? – Я надеялась, что мы сможем поговорить в приватной обстановке. – Сейчас здесь больше никого нет. Аннетт поднимает брови. – Совсем наедине. – А-а, – все связные мысли у него вытеснены статическими помехами в затхлом воздухе. Он молится, чтобы жар, поднимающийся сзади по шее, не достиг лица. – Эм-м, конечно. Пойдем со мной. Ведя ее по лестнице, он никак не может всецело убедить себя в том, что это происходит на самом деле. Они не разговаривали с самого состязания стрелков. Хотя он совсем растерялся, он не в том положении, чтобы отказывать ей. И по-прежнему чувствует себя запертым в собственном теле, ему беспокойно, словно кожа вдруг стала слишком тесной. Но теперь, когда рядом Аннетт, он замечает, что не хочет мучиться мыслями о Маргарет. На этот раз ему хватит приличия уделить гостье всю полноту внимания. На площадке второго этажа он медлит. Сейчас в лаборатории страшный беспорядок, некуда присесть, и, кажется, уже пованивает – застоялым воздухом, серой, им самим. – Может, ко мне в комнату? – То, что надо. Уэс открывает дверь в свою спальню и сразу же раскаивается в этом. Накопившиеся за пять дней пустые кружки и половина библиотеки занимают все свободные поверхности. Уэс срывает пиджак со спинки стула возле письменного стола и бросает на незаправленную постель. – Если хочешь, можешь сесть здесь. Сам он пристраивается на краю постели, тем временем Аннетт закрывает за собой дверь. Она захлопывается с угрюмым и категоричным щелчком. Аннетт оглядывает комнату и насмешливо, и осуждающе, потом останавливается перед окном. Дело к вечеру, теплые лучи косо ложатся между деревьев и придают белым стенам оранжевое сияние. Она захлопывает ставни. – От этой комнаты есть ключ? У него пересыхает в горле. – Хочешь меня запереть? Поверь, я никуда и не собираюсь. Она вздрагивает, словно ее застукали за неподобающим поступком. Потом смеется. – Да знаешь, просто проверяю по привычке. Мой отец заглядывает ко мне каждые десять минут всякий раз, когда я не одна. Ящик тумбочки у кровати он выдвигает даже слишком воодушевленно, и тот трясется, доезжая до конца направляющих. Выудив оттуда ключ, Уэс кладет его на тумбочку.