— Шесть лет?! — недоверчиво посмотрел на него Рыскалов. — Хоть десять! — сказал Тимохин и взглянул в окно: — Станция. И большая! Смотри-ка, базарчик за вокзалом! Картошечки бы сейчас горячей. Картошка в этих местах знаешь какая?! — Я сбегаю! — вскочил с места Рыскалов, но тут же сел, боясь взглянуть на Тимохина. — А чего ж? — сказал тот. — Сбегай! Деньги есть? — Есть! — уже из коридора откликнулся Рыскалов. — И молочка постарайся! Топленого! — крикнул вслед Тимохин. Не понимая, да и не очень стараясь понять почему, но Тимохин не подходил к окну. Коря себя за неосмотрительность, он не мог унизить ни себя, ни Рыскалова попыткой проследить, как тот будет вести себя, выйдя из вагона. Тимохин сел на свою нижнюю полку, развернул читаную-перечитаную газету и, не очень вникая в смысл, принялся перечитывать какую-то очередную статью о преимуществе арендного подряда. Только когда прошли отведенные для стоянки поезда десять минут и на станции раздался, усиленный динамиком, голос дежурной, объявляющей об отправлении, он решился взглянуть в окно. К поезду бежали пассажиры, в руках у них были бумажные кульки и целлофановые пакеты. А какой-то толстяк в пижаме нес на вытянутых руках кастрюлю с молоком. То ли с собой вез кастрюлю, то ли так, с кастрюлей, и купил. Рыскалова среди них не было! Когда, лязгнув буферами вагонов, поезд начал медленно набирать скорость, Тимохин увидел бежавшего по платформе Рыскалова. Одной рукой он прижимал к груди бумажный кулек с картошкой, другой держал за горлышко бутыль с молоком. — Ну давай! Давай! — шептал Тимохин, по звуку колес чувствуя, как поезд убыстряет ход. Рыскалов догнал последний вагон, протянул стоящей в дверях проводнице бутыль с молоком и, все так же прижимая к груди кулек, свободной рукой ухватился за поручень, пробежал еще несколько шагов и вскочил на подножку. Тимохин перевел дух, сел на койку и опять уткнулся в газету. Дверь купе открылась, и разгоряченный Рыскалов встал на пороге. Вытер пот со лба, поставил на столик бутыль с молоком, положил кулек с картошкой. — Расплескал малость, — виновато сказал он. — Не водка, — неуклюже пошутил Тимохин. — Топленое, как вы просили. Только у одной тетки и было. Еле разыскал! — Садись, — предложил Тимохин. — Закусим. — Сейчас, — взял полотенце Рыскалов. — Умоюсь только. А то вспотел чего-то! — Давай, давай! Я подожду! — кивнул Тимохин. Когда Рыскалов вышел, он понюхал горячую еще, пахнущую укропом картошку, нарезал хлеб и, делая все это, отгонял от себе одну и ту же мысль: что было бы, если Рыскалов отстал бы от поезда? Хотя бы и неумышленно? Как бы смотрел Тимохин в глаза начальству и чем бы оправдывал свой «дурацкий номер» с этим двухместным купе, с ночевкой Рыскалова у него в гостинице? Сказать генералу: «Я хотел, чтоб по-человечески»? Засмеет! Или врежет: «Если «по-человечески», то тебе, подполковник, домашний арест и служебное расследование!» Но странное дело! Никаких угрызений совести Тимохин не испытывал, наоборот, он даже вроде гордился, что поступил именно так! Это он-то? «Законник Тимохин», как звали его все в управлении! ...С вокзала Тимохин повез Рыскалова к себе на квартиру. Раскрыл настежь балконную дверь, кинул на диван с не снятой еще целлофановой упаковкой стопку белья, подушку, одеяло. — Устраивайся! — кивнул он Рыскалову на диван. — Один вы тут живете? — огляделся Рыскалов. — Жена с младшим сыном еще не приехали. Старшего в армию проводят и прикатят. Так что располагайся! — А можно я к морю схожу? — робко спросил Рыскалов. — Поздороваться хочешь? — понимающе взглянул на него Тимохин. — Попрощаться, — вздохнул Рыскалов. — Ладно, — подумав, согласился Тимохин. — Только аккуратней. На участкового своего не нарвись. А то... Сам понимаешь... — Не маленький... — кивнул Рыскалов. — Купить по дороге ничего не надо? — Вроде в холодильнике все есть, — сказал Тимохин. — Пивка пару бутылок захвати, если встретишь. Водку я с тобой, извини, пить не буду. — Я и сам до нее не больно охочий! — усмехнулся Рыскалов. — Не берет она меня. — Такой здоровый, что ли? — поинтересовался Тимохин. — Особого здоровья вроде нет. Нервы, наверное! — У всех нервы! — буркнул Тимохин. — Ладно, иди... ...Тимохин напрасно опасался, что Рыскалов попадется на глаза участковому. Как все интернатские мальчишки, прошедшие через детприемник, Алешка Рыскалов знал все «сквознячки» — проходные дворы — и самые короткие пути к морю. Правда, для этого кое-где приходилось перелезать через заборы и шастать по чужим огородам. Но владельцы этих дворов и огородов уже набили все клетушки приезжими дачниками, собаки сидели на короткой цепи у своих будок, и Рыскалов с целехонькими брюками перемахнул через пару заборов, рванул огородами и вышел на пустынную узкую улочку, ведущую к давно облюбованному им местечку на берегу. Вода еще не прогрелась, купающихся не было, а загорать лежа на здоровенных каменных валунах никому не приходило в голову. Здесь бывало пусто даже в самый разгар дачного сезона. Рыскалов сел на один из валунов и загляделся на море. Солнце уже заходило, и косые его лучи золотыми полосами отражались в голубой глади залива. Они исчезали, когда поднимался ветер и вода покрывалась рябью, опять появлялись, когда ветер утихал и море становилось гладким, как зеркало. Когда солнце опустилось, словно окунулось в море, вода в заливе стала серой, а ветер усилился. Рыскалов набрал горсть мелких, плоских камешков и стал кидать в воду, стараясь попасть плоской стороной, чтобы камешек несколько раз попрыгал над водой, прежде чем утонуть. При этом Рыскалов считал, сколько «блинов» — так это называлось в их мальчишеские годы — у него получится. Вышло ровно пять «блинов». Пять лет — перевел на свой срок заключения Рыскалов и кинул еще камень. Тот подпрыгнул два раза и утонул. «Два «блина» за побег!» — сообразил Рыскалов. Отсидел бы свои пять и уже год был бы на свободе, жил бы как человек. Сидят же от звонка до звонка; добросовестно следуя лозунгам, которые малюют в КВЧ — культурно-воспитательной части — художники из зеков и развешивают в производственной зоне. Ну, хотя бы вот такой: «Запомни сам, скажи другому: честный труд — дорога к дому!» А он что — не трудился все эти пять лет? Не честно, что ли, вкалывал? Вот и выпала «дорога к дому», только не такая, как в лозунге! За побег — суд. И новый срок! А кому расскажешь, почему он решился на этот побег? Судье? Заседателям? Сидят две «чурки», ничего не решают, да и что они поймут, если лагерного барака в глаза не видели?! И навесят, сколько там полагается! И «тяни» свою добавку да еще по первому сроку долг отдай! В какую еще колонию зашлют, неизвестно! Вторая «ходка» — рецидивист! И режим подберут соответственный. Веселое будет житьишко! Рыскалов бросил всю горсть камней в море, встал и направился обратно в город. Шел нахально, не таясь, по главной улице мимо кинотеатра, но никто его не остановил, и ни один милиционер документов у него не потребовал. Так и дошел до дома, где жил Тимохин, поднялся на третий этаж и позвонил. Тимохин открыл дверь, прошел в комнату, уселся за письменный стол, на котором горела лампа под зеленым абажуром, и погрузился в чтение Уголовного кодекса РСФСР. — Статью мне подбираете? — спросил Рыскалов. — Молоко в холодильнике, — не поднимая головы, ответил Тимохин. — Спасибо! Холодное молочко — это клёво! — Слушай! — хлопнул обложкой об стол Тимохин. — Давай без этого! «Клёво»! — передразнил он. — Не мальчик из детдома! И вообще, терпеть не могу жаргона! — Понял, — кивнул Рыскалов и пошел на кухню. ...Утром, собираясь в управление, Тимохин сказал Рыскалову: — Дверь я на ключ не закрываю. Захочешь выйти — захлопнешь. Но лучше повремени гулять. Могут вызвать. — Слушаюсь! — отозвался из ванной Рыскалов. — Гулять у меня особой охоты нет. Посижу дома. — Вот и отлично! — Тимохин вышел и захлопнул за собой дверь. Генерал его вызвал, как только Тимохин появился в управлении. — Успешно съездил? — спросил он Тимохина. — Могу я в Москву докладывать о прекращении розыска? — Так точно, можете, — остался стоять у дверей кабинета Тимохин. — Проходи, садись, — кивнул на кресло у стола генерал. — Ну и где же твой подопечный? В изоляторе или уже в пересылке? — Дома он у меня сидит, — ответил Тимохин. — Как это — дома?! — не понял генерал. — Шутки шутишь? — Вполне серьезно, — встал с кресла Тимохин. — Нельзя его в камеру. — Это почему же? — Генерал снял и снова надел очки. — Что он у тебя такой за особенный? — Особенный, товарищ генерал. Сам впервые с таким случаем сталкиваюсь. И Тимохин доложил всю историю Рыскалова. Разговаривали они долго. Потом генерал вызвал помощника и приказал доставить Рыскалова в управление. Того привезли быстро, в кабинет генерала он вошел вместе с помощником; но тот тут же вернулся в приемную, а вслед за ним из генеральского кабинета вышел и Тимохин. В приемной он сначала сидел, потом стоял у окна, ждал, выйдет ли Рыскалов из кабинета или генерал, через помощника, вызовет конвойных и отправит Рыскалова в изолятор. Могло быть и так. Вернее, должно было быть так! Но Рыскалов вышел один, бледный, с красными пятнами на лице, и дрогнувшим голосом сказал Тимохину: — Вас просят зайти. Тимохин поспешно прошел в кабинет, а помощник генерала налил в стакан воды из графина, стоящего на столике в углу приемной, и подал его Рыскалову: — Выпей. Рыскалов залпом выпил воду и охрипшим голосом спросил: — Курить тут можно? — Вообще-то не рекомендуется, но ладно, кури. Только поаккуратней. Вон у окошка встань и кури. Рыскалов дрожащими пальцами достал из пачки сигарету, раскурил ее и, жадно затянувшись, выпустил дым в полуоткрытое окно. Помощник генерала покосился на плотно закрытую дверь кабинета, подошел к окну, где стоял Рыскалов, и тоже закурил...