— Я с ней поговорю, — пообещал Тимохин. — Да что разговоры! Пустое дело! — махнул рукой генерал. — Для баб... извини... женщин... магазины эти, ну, как медом там, понимаешь, намазано! И чем очередь больше, тем завлекательней! В какой-нибудь «Белград» забредет — и пиши пропало! Нельзя ее одну отпускать! — Что же делать? — растерялся Тимохин. — А ты с Шульгиным поговори, — намекнул генерал. — С Василием Даниловичем? — переспросил Тимохин. — Ну да! — энергично кивнул генерал. — Твой однокашник, можно сказать... И не у дел сейчас... Со здоровьем у него более или менее, я справлялся. — И что? — допытывался Тимохин. — А то! — рассердился генерал. — Попроси его с ней в Москву съездить! Свой брат, милицейский работник, ходы-выходы знает. Поможет в случае чего! Поговоришь? — Поговорю, — согласился Тимохин. — Вот и ладно! — Генерал снял очки. — От меня привет передай. Скажи, присоединяюсь к просьбе. Все понял? — Так точно! — поднялся с кресла Тимохин. — Тогда давай действуй! ...Тимохин решил идти к Василию Даниловичу Шульгину утром, посчитав это самым удобным временем для разговора: Мария Тарасовна, жена Шульгина, на рынке или по магазинам, дочь с зятем на работе — никто мешать не будет! Созвонился с Шульгиным и на следующий день, ранним утром, был уже у него. Шульгин в одиночестве сидел за столом, чаевничал. — Чайку стакан? — предложил он. — Не наш с тобой, правда! Крепкого не завариваю. Врачи не разрешают. — Наливай какой есть! — подсел к столу Тимохин. — Рыбы соленой наелся. Целый день теперь пить буду! — Откуда рыбу взял? Да еще соленую! Кета, наверное? — удивился Шульгин. — Успел в нашем торге знакомства завести? — Да ты что, Василий! — Тимохин чуть не вскочил со стула. — За кого меня принимаешь? Ирина привезла! — Ирина — это кто? — потер лоб Шульгин. — Твоего подопечного жена? — Она самая... — кивнул Тимохин. — О ней и разговор. Понимаешь, какое дело... — Знаю я все! — отмахнулся Шульгин и, помолчав, не без гордости добавил: — Виктор Ильич звонил... Не через помощника, сам! Просил в Москву с ней съездить. — А ты что? — А что я? — прихлебывал чай Шульгин. — Могу и съездить. Только не понимаю, чего вы все всполошились?! — Что значит «всполошились»? — не понял Тимохин. — Представление пишете, приговор опротестовываете... С чего вы его выгораживаете, Рыскалова этого? Пусть по закону свое получает. — Мы по закону и действуем, — мирно сказал Тимохин. — Брось! — возразил Шульгин. — По закону он должен за побег получить и досидеть свое. Так? — Формально — так, — согласился Тимохин. — И все! Нет разговоров! За каждого преступника заступаться — на шею сядут! — Он не преступник. И не был преступником! — упрямо сказал Тимохин. — Ограбление имело место? Поджог дачи был? Организатор он? — Он. — А ты говоришь, не преступник! — А мотивы? — горячо заговорил Тимохин. — Если хочешь знать, он за социальную справедливость боролся. По-дурацки, по-мальчишески, но боролся! Пытался бороться! — Какая к черту социальная справедливость?! — отмахнулся Шульгин. — Поломали дачку и вынесли все, что смогли! — Что вынесли-то? — рассердился Тимохин. — Ковры, хрусталь, золото? Конфеты и копченую колбасу, которые завхоз от них утаил. И малышне интернатской раздали. В праздник! Дурацкий, конечно, поступок. Непродуманный! Но мотивы-то надо учитывать? — Вот вы с этими мотивами и влипнете в крупную неприятность, — мрачно пообещал Шульгин. — Это почему же? — Потому что замахнулись больно высоко! — пробурчал Шульгин. — Где ты ее видел... эту самую... справедливость социальную? Если ты за нее такой борец, отбери у нашего министра или, хотя бы, у генерала нашего дачу, персональную машину, паек. — Нет у него пайка! — Ну пакет! — не унимался Шульгин. — Те же штаны, только назад пуговки, как говорят у нас, в Сибири. Вот бы с чего начинать! А вы?.. Ну, выгородите вы Рыскалова вашего! Освободят его от наказания! Один он такой? Ему повезло: такой чудак, как ты, выискался! А если бы на твоем месте нормальный следственный работник был? Преступник бежал из места заключения, объявлен во всесоюзном розыске. Ты его установил и задержал. Честь тебе и хвала! Получай благодарность и очередную звездочку на погонах. А вы какую-то мышиную возню затеяли! — Почему это «мышиную»? — всерьез обиделся Тимохин. — Выходит, если ты следователь, то уже не человек? По-человечески поступать не имеешь права? — Уточни! — поморщил лоб Шульгин. — Что означает это твое «по-человечески»? — В данном конкретном случае — дело Рыскалова. — А не в данном? — Не в данном? — задумался Тимохин. — Тогда ответь и ты мне, только честно, Василий! Разве мы никогда самовольно не трактовали факты? На подследственных не жали? Свидетелей не запугивали? Это как? По-человечески? — По-служебному это, — не сразу ответил Шульгин. — Для дела так нужно было! — А если дела, по существу, не было, а ты его раздувал? Да потом еще хвастался: вот, мол, какой узелок развязали! Не было такого? — Ну было... — неохотно признался Шульгин. — Вот! — поднял палец Тимохин. — А не должно было быть! А как все это менять? С чего-то начинать надо? Вот мы и начали! — На всех не вали! — отмахнулся Шульгин. — Ты начал, тебе и расхлебывать! — Расхлебаю! — пообещал Тимохин. — Смотри, Виталий... — нахмурился Шульгин. — Шею не сломай! — Не в цирке работаю! — огрызнулся Тимохин. — То-то и оно, что не в цирке! — усмехнулся Шульгин. — Не в сетку будешь падать! А кувыркнуться можешь запросто! — Увидим! — решил прекратить этот бесполезный спор Тимохин. — Так поедешь ты с Поярковой в Москву или нет? — Виктор Ильич просил... Лично!.. Придется поехать, — вздохнул Шульгин. — Только поэтому? — исподлобья взглянул на него Тимохин. — Я тебе свою позицию изложил. Считай, что только поэтому! — Ладно! Что в лоб, что по лбу!.. Когда едете? — Приказано не задерживаться! — Ясно. Удачи вам. — Себе пожелай. Мое дело — сторона! — Разберемся! — встал из-за стола Тимохин. — Спасибо за чай! ...Ирина и Шульгин уехали. Кончились горячие завтраки и обеды с борщами и котлетами. Мужчины в квартире Тимохина перешли на привычные яичницы. Простая болтушка утром и вечером, с вареной колбасой на обед. Зато молока пили вдоволь! Рыскалов познакомился с молоденькой продавщицей в магазине, где закупал яйца, и таскал пакеты с молоком полными авоськами. Сам он, так же как Тимохин, к молоку относился спокойно. Пили его в таком количестве исключительно из-за Вовки. Подражая старшим, тот важно тянул молоко из граненого стакана, оставляя над верхней губой молочные усы, которые заботливо вытирал чистым полотенцем Рыскалов. Стараясь наверстать упущенное, он теперь целыми днями занимался с Вовкой. Читал ему вслух, выдумывал всевозможные игры. Однажды, придя с работы, Тимохин застал такую картину: на стол, в кухне, были водружены два стула. На переднем сидел Вовка и управлял невидимыми рычагами, Рыскалов сидел за его спиной, гудел и рычал, подражая шуму мотора. — Это — драга! — объяснил Тимохину Вовка. — Золотишко моем! Так и жили они тихо-мирно, ожидая известий из Москвы. Однажды генерал вызвал Тимохина в неурочное время — к концу рабочего дня. Обычно Тимохин шел к нему на доклад с утра. Вид у генерала был не то чтобы встревоженный, но слегка растерянный. Это Тимохин заметил сразу. — Что-нибудь случилось, Виктор Ильич? — спросил Тимохин.