— Ага! До встречи! Коньяк с тебя! — Будет сделано! Тимохин повесил трубку, постелил в своей маленькой комнате, лег, но уснуть не мог. Думал о том, как ему завтра разговаривать с приехавшим прокурором. Тот ждал его в коридоре управления и, когда Тимохин открыл дверь своего кабинета, вошел туда без приглашения, кинул на стол папку с бумагами, сел в кресло и представился: — Коноплев Илья Матвеевич. Республиканская прокуратура. Вот мое удостоверение. Тимохин мельком взглянул на раскрытое удостоверение: — Вы по поводу Рыскалова? — Именно, — кивнул Коноплев. — Ваш протест удовлетворен. Слышали? — Знаю, — сказал Тимохин. — Формулировок не помните? — Отчего же? У меня записано. «Суд, рассматривая настоящее дело, не критически отнесся к материалам предварительного следствия, пошел за версией обвинения и вынес неправосудный приговор...» — Лихо!.. Все? — Нет, не все! «Лишенные корыстного характера и иной личной заинтересованности, действия подсудимого не образуют состава уголовно наказуемого деяния»! Имеется и частное определение по поводу поверхностного и предвзятого ведения следствия. — Ясно! И что же теперь? — Первая судимость, таким образом, отпадает. А вот за побег!.. — Будете судить? — Непременно! — А пятидесятая статья УК РСФСР? — Факт побега имеется? — Имеется. К сожалению! Но человек-то общественно не опасен. — Знаю. Проверял. Единственное, что могу обещать... На лишении свободы настаивать не буду. Попробуем обойтись условным наказанием. Но это — как суд решит! — Понимаю... — кивнул Тимохин. — Он где сейчас? — В больнице. — Что-нибудь серьезное? — внимательно посмотрел на Тимохина прокурор. — Если честно, нет, — признался Тимохин. — Спрятали? — усмехнулся прокурор. — Вроде... — кивнул. Тимохин. — Напрасно... — покачал головой прокурор. — Скрываться сейчас ему нельзя. Нет никакого смысла! Семья у него где? — Здесь. Жена и сын. — Где живут? — У меня. — И он у вас жил? — И он. — Занятный вы человек! — прищурился прокурор. — Давайте договоримся так: на этапе я не настаиваю. Доставляйте как хотите! Но в течение этой недели он должен явиться ко мне. — Понял вас, товарищ прокурор, — встал Тимохин. — Надеюсь на вас, товарищ подполковник, — тоже поднялся с кресла прокурор. — И семью отправляйте. Думаю, суд учтет ваши пожелания. — Спасибо! — Пока не за что! — Прокурор взял свою папку и шагнул к дверям. — До свидания! Тимохин прикрыл за вышедшим из кабинета прокурором дверь, прошел к столу и нажал кнопку селектора: — Товарищ генерал? Тимохин. Разрешите зайти? Через пять минут? Слушаюсь! Тимохин повернул ключ в ящике письменного стола и спрятал его в карман, проверил дверцу сейфа и вышел из кабинета. ...Рыскалов, Ирина и Вовка уехали. Прошел месяц. Уже успели получить различные сроки заключения Гулыга и компания. Бывшие на суде сослуживцы Тимохина рассказывали, что сокрушался Гулыга не максимальным сроком наказания, а конфискацией имущества. Видно, было, что жалеть! А потом пришло письмо от Рыскалова: «Уважаемый Виталий Иванович! Был суд. Дали мне два года «химии». Это значит, что два года я должен отработать в местах, определяемых органами правопорядка, то есть здешней милицией. В комендатуре мне сказали, что на меня персонально пришло требование, подписанное управляющим приисками, и поэтому я опять работаю на старом месте, но не на вскрышных работах, а на драге. Случайно узнал, что это вы звонили нашему управляющему и просили за меня. Большое Вам спасибо! С жильем у меня все в порядке, Ирина и Вовка со мной. Да!.. Самое главное! Я получил новый паспорт и уже не Поярков, а Рыскалов. Еще раз благодарю Вас за все! Ирина и Вовка кланяются. Алексей Рыскалов». Тимохин сидел на берегу моря и ворошил палочкой камешки — искал краба, но безрезультатно. Море было спокойным, и краб, должно быть, прятался где-нибудь. Солнце просвечивало воду до самого дна, так что видны были растущие водоросли. Тимохин набрал полную горсть камешков, перебросил с ладони на ладонь, выбрал несколько плоских и принялся кидать их в море — «печь блины». Ничего у него не получалось: камешки, не подпрыгивая на воде, сразу же тонули. «Разучился!» — усмехнулся Тимохин, отряхнул ладони от приставшего песка, поднялся и пошел в город. Он шел и улыбался! Встречные, те, что не очень торопились, удивленно на него поглядывали. Идет немолодой человек в неновом штатском костюме и улыбается. И пусть улыбается! Может, случилось у него в жизни что-то хорошее?! Может человек улыбнуться или нет? СТАРШИЙ ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ Ростовский скорый опаздывал. Принимали его не на главный путь, как обычно, а на боковой, и первым на платформу вышел стрелок в синей форме, за ним, доругиваясь на ходу, — не поделили выгодных вагонов, — покатили свои тележки носильщики в белых фартуках с номерными бляхами на груди, потянулись редкие встречающие. А на главном пути, под кумачовым полотнищем «Даешь Магнитку!», толпились парни и девчата с чемоданами, торбами, деревянными сундучками, гремел оркестр, пиликала гармошка, впереди состава, у паровоза, шел митинг и надсадно выкрикивал что-то очередной оратор. За шумной этой разноголосицей не слышно было, как прогудел, подходя, ростовский поезд и, тяжело лязгая буферами запыленных вагонов, остановился у дальней платформы. Мальчонка в низко надвинутой на лоб кепочке с коротким козырьком и щегольских «русачках» с напуском вышел из общего вагона одним из последних, смешался с толпой, направился было к вокзалу, но, увидев впереди синюю милицейскую форму, повернул обратно, дошел до края платформы, заметно припадая на правую ногу, спустился по ступенькам и в обход двинулся к станционным постройкам. Вышел он не на вокзальную площадь, а на Лиговку, вынул бумажку с адресом, сверился с номером ближайшего дома и, с любопытством поглядывая по сторонам, зашагал вдоль улицы. Цокали копытами по булыжной мостовой ломовики, звенели трамваи, зазывно кричали мальчишки, торговавшие папиросами россыпью. В сторону площади двигалась посредине проезжей части людская колонна. Над головами покачивался самодельный плакат: «Мы идем смотреть «Чапаева»!» Парнишка в кепке-малокозырке, прищурясь, глядел на проходивших мимо него по мостовой людей, на праздничные цветастые платья девушек, белые воротники рубашек апаш у парней. Губы его скривились в нагловатой усмешке, в глазах читался откровенный вызов, но делалось это уж очень нарочито, напоказ, явно в расчете на тех, кто мог увидеть его в эти минуты. Колонна прошла мимо, а он все еще стоял, смотрел ей вслед, и стало видно, какой у него не по годам цепкий взгляд и по-взрослому жесткие скулы. На углу Лиговки и Разъезжей стоял мрачноватый дом с приземистой аркой-воротами. В глубине двора виднелась еще одна арка, за ней второй двор, потом третий, и в нем, на черной лестнице, мальчонка в кепке разыскал нужную квартиру. Подергал медную шишечку звонка, потом долго стучал, пока дверь не открылась и женщина с мокрой еще головой, обвязанной полотенцем, не снимая дверной цепочки, спросила: — Кого надо? — Открывай! — Парнишка придержал дверь ногой. — Если всем таким открывать, запирать нечего будет! — поджала губы женщина. — Кого надо, спрашиваю? — Хрякова, Савелия, — сказал парнишка. — Савелия Лукича? — переспросила женщина. — А ты кем ему приходишься? — Скажи — привет ему из Ростова, — буркнул парнишка. — Не до приветов ему... — вздохнула женщина. — Ладно, скажу! — И захлопнула дверь. Парнишка хмуро оглядел полутемную лестничную площадку и присел на подоконник. Внизу, за грязноватым оконным стеклом, виднелся угол двора с выложенной по стенам поленницей дров, два сопливых пацана гоняли кривобокий мяч, на поленнице сидела драная кошка и, выгнув спину, опасливо косилась на мяч.