Парнишка сплюнул, поднялся с подоконника, потянулся к дверному звонку, но звякнула цепочка и та же женщина встала на пороге. — Проходи, — сказала она. — Третья дверь по коридору. В комнате стоял круглый стол под вытертой бархатной скатертью, стулья с кожаными спинками, у стены кровать красного дерева, тумбочка, уставленная пузырьками с лекарствами, большой шкаф. Савелий Лукич сидел в глубоком кресле, на нем был махровый, потрепанный на обшлагах халат, на плечи накинут клетчатый плед, на ногах — валенки. Сухо покашливая, он снял пенсне и, щурясь, разглядывал стоящего на пороге комнаты парнишку. — Кепарь сними, — строго сказал Савелий Лукич. — Не видишь? — И кивнул в угол, где висела икона. Парнишка стянул с головы кепку и, по-детски приоткрыв рот, не сводил глаз с сидящего в кресле человека. Его поразили худоба, седая, клинышком бородка, а главное — пенсне! Он даже попятился к дверям, думая, что ошибся комнатой и попал не к тому, кто нужен. — Ну? — покашлял в платок Савелий Лукич. — В молчанку играть будем? — Может, я не туда?.. — обеспокоенно оглянулся на дверь парнишка. — Мне Хряков нужен... Савелий Лукич... — Я это!.. Я!.. — прикрикнул на него Савелий Лукич и опять закашлялся, зажав рот платком. С трудом отдышался и, разглядывая скомканный платок, покачал головой. — Из каких краев? — Из Ростова, — сказал парнишка. — Простуда у вас? — Век бы тебе такой простуды не видать! — помрачнел Савелий Лукич. — Откуда адресок мой известен? — Тихонька дал, — ответил парнишка. — Приветы шлет. — А слух прошел — взяли его? — испытующе смотрел на него Савелий Лукич. — Завалился! — кивнул парнишка. — А меня отмазал. И адресок этот перед посадкой кинул. Переждешь, говорит, в случае чего! — А не боишься? — смерил его взглядом Савелий Лукич. — Чего мне бояться? — удивился парнишка. — А того, что я тебя пощупаю! И если подставили тебя... — Савелий Лукич повел головой в угол, где висела икона: — Молись! — Не лепи горбатого, Хряк! — Парнишка зло ощерился и потянулся рукой к голенищу сапога. — Говорю, от Тихоньки я... — Руки! — крикнул Савелий Лукич. — Доля там твоя! — усмехнулся парнишка. — За последнюю бутылочку! — Тихо! — прошипел Савелий Лукич и оглянулся на дверь. — Распустил язык! И заруби себе на носу: при хозяйке я тебе не Хряк, а Савелий Лукич! — Помолчал и спросил: — Тебя как кличут? — Мамаша Колькой звала, деловые ребята — Полетайкой, — ответил парнишка. — За что кликуха такая? — поинтересовался Савелий Лукич. — А я как птица! — улыбнулся парнишка. — Нынче здесь, завтра там! — Летай, пока крылышки не обрезали, — хмуро кивнул Савелий Лукич. — Обрежут — новые вырастут! — отмахнулся парнишка. — Ну-ну... — покашлял в кулак Савелий Лукич. — Вещичек нет? — Два чемодана — голова и живот! — засмеялся парнишка. — И оба пустые? — сощурился в усмешке Савелий Лукич. — Этот пустой! — похлопал себя по животу парнишка, потом ткнул пальцем в лоб: — А в этом бренчит кое-что! — Ну, коли бренчит, ладно! — поднялся с кресла Савелий Лукич. — С дураками дела не имею. — А дело-то есть какое? — подался вперед Полетайка. — По наколке или как? Савелий Лукич подошел к шкафу, вынул оттуда скатанный в трубочку матрас, одеяло, подушку, кинул в угол и сказал: — Спать на полу будешь. Не обессудь. — Привыкшие! — ухмыльнулся Полетайка. — И хорошо, — кивнул Савелий Лукич. — А о делах помозгуем!.. ...О том, что ограблен ювелирный магазин, старший оперуполномоченный Уголовного розыска Виктор Павлович Бычков узнал рано утром. Сдав дежурство, он только что вернулся с Дворцовой и грел чайник на кухне. Жильцы квартиры по случаю выходного дня еще спали, в кухне было непривычно тихо, и, стоя над закипающим чайником, Виктор Павлович предвкушал, как, попив чайку с ситным, завалится спать и отоспится за все прошедшие сутки. Особо срочных дел не предвиделось, подшефные его «маломерки» вели себя более или менее сносно. Шкодят, конечно, по мелочам, но на то они и безнадзорные! В городе таких еще хватало, но это были уже не бездомные чумазые пацаны, наводящие страх на рыночных торговок. У нынешних имелись и дом, и семья, но такой, видно, был этот дом и такая семья, что они предпочитали ютиться на чердаках и в подвалах, всеми правдами и неправдами добывая себе на пропитание. После облав их отправляли в Славянку — детскую колонию под Гатчиной. Колония эта была в ведении Наркомпроса, никакого надзора за воспитанниками, да и что могли сделать три молоденькие воспитательницы и педагог-заведующий с сотней отчаянных подростков. Пересидев на казенных харчах холодные зимние месяцы, мальчишки через выломанные в заборе доски убегали в город, днем шуровали на вокзалах и барахолке, а к ночи возвращались на облюбованные еще по прошлым побегам чердаки и подвалы. Ими и занимался в 3-й бригаде Уголовного розыска старший оперуполномоченный Виктор Павлович Бычков. Началось это давно, в первые месяцы его работы в милиции. Расследовалось дело о квартирной краже, среди подозреваемых оказалось и несколько подростков. На допросах они изображали из себя «воров в законе», темнили, запутывали следствие, знали, что, как несовершеннолетним, тюрьма им не грозит, детколонии они не боялись и резвились на допросах как хотели! Замначу Уголовного розыска Петру Логвиновичу Юрскому это надоело, он вызвал Бычкова и сказал: «Попробуй-ка разберись с ними, Виктор Павлович. Ты парень молодой, веселый, может, найдешь общий язык». Бычков и вправду был человеком веселым! С ходу нарушив, инструкцию, собрал их всех вместе, усадил на обшарпанный диван в кабинете, не пожалев последнего червонца, сгонял кого-то из сотрудников в буфет за бутербродами, леденцами и заваркой и устроил вместо допроса чаепитие. О чем они калякали по душам за чаем, Бычков уже не упомнит — о футболе ли, об Иване Поддубном, о девочке-наезднице из цирка Чинизелли, — но факт тот, что выложили они ему все подробности кражи, с кличками участников и адресами «малин». С той поры и повелось все дела по несовершеннолетним передавать в 3-ю бригаду, к Бычкову. Дела были нестоящие: кражи с лотков, редко — взломанный ларек, но для Бычкова и было главным не допустить до крупных дел. И после каждого происшествия он и его сотрудники лазили по чердакам и подвалам, задержанные подростки заполняли комнаты 3-й бригады, где Бычков вел с ними долгие беседы. «Детский сад» — так с чьей-то легкой руки называли теперь в Уголовном розыске их бригаду, и ни Бычков, ни его сотрудники не обижались на это. Детский сад так детский сад, лишь бы уберечь «маломерок» от серьезных преступлений. И когда заехавший за ним сегодня утром самый молодой из сотрудников бригады Толя Васильев доложил о том, что ограблен ювелирный магазин на Садовой и в краже подозревается подросток, Бычков не мог в это поверить. Чтобы пацан обчистил ювелирный? Быть такого не может! Но на месте происшествия, где уже работала оперативная группа, увидел, какого размера были пролом в кирпичной кладке подвала и пропил в полу магазина. Взрослый, какого бы небольшого роста он ни был, не ухитрился бы пролезть ни в пролом в подвальной стене, ни в пропильчик пола. Сделать это мог только мальчишка! Удивила Бычкова тщательность, с какой совершалось преступление. Кирпичи у пролома сложены штабелечком, полы в подвале и в магазине посыпаны нюхательным табаком, шкафы и стекла прилавков аккуратно протерты мокрой тряпкой, ящики прикрыты. У пропила в полу лежат инструменты: коловорот, ножовка, стамески, долото. Лежат на самом виду, тоже старательно протертые и оставленные, судя по всему, специально, чтобы не таскать лишнего на обратном пути. Почерк высококвалифицированного вора! Но по всем признакам шуровал в ювелирном подросток, и как ни прикидывали Бычков и его сотрудники, кому из своих подшефных приписать эту кражу, сошлись на том, что никто из здешних пацанов на такое серьезное дело не тянет. Гастролер? Залетный? Кто? Откуда? Где набрался такой квалификации? Больше всего поразило Бычкова то, как порушена кирпичная кладка в стене подвала. Вернее, то, как она не была порушена! Кирпичики целехонькие, один к одному, будто сами вывалились из кладки. Будто и не было скрепляющего их раствора. Да еще какого раствора! Строили-то на века!.. Вопросов было выше головы, время шло, начальство нервничало. Были опрошены все самые ненадежные из пацанов, осторожно выяснялось, не появился ли среди них кто-нибудь из приезжих, проверены были скупщики краденого, прощупывались «малины», сотрудники Бычкова сутками толклись у магазинов Торгсина, на барахолке, на рынках. Похищенное не всплывало нигде! К исходу второй недели Бычков собрал своих сотрудников, посмотрел на их осунувшиеся лица, на покрасневшие от недосыпа глаза и сказал: — Все. Завтра в управлении культпоход на «Чапаева». Толя, запиши всех. Кроме дежурного. Кто завтра дежурит по бригаде? — Я, — ответил Саша Чистяков. — Всех, кроме Саши. — И вас писать, Виктор Павлович? — спросил Васильев. — А что я, рыжий? — усмехнулся Бычков и приказал: — Чтоб я сегодня вас здесь не видел. По домам. Спать! Бычков лег рано. Так и эдак примащивался на койке, уминал кулаками подушку, считал до тысячи. Сна — ни в одном глазу! В комнате было душно и светло, и Бычков подумал о том, что давно пора приладить на голое окно какую-нибудь занавеску. Собирался он сделать это еще зимой, когда в окно пялилась полная луна, вспомнил об этом и теперь, в зыбкую светлоту белой ночи. В голову полезли совсем уж несуразные мысли о том, что в комнате у него пусто и неуютно, единственный выходной костюм висит на стене под простыней, рубашки и бельишко мнутся в чемодане. Купить бы какой-нибудь комод, пузатый, что ли? Видел он в магазине солидный комод, пузатый, с множеством ящиков, с круглыми точеными ручками. А можно и шкаф. Здоровый такой шкаф с зеркалом! Бычков помотал головой, отгоняя дурацкие эти мысли, встал, пошел к окну и, распахнув его пошире, уселся на подоконник. Во дворе было тихо, потом выше этажом открыли балконную дверь, слышно было, как играл патефон и шаркали ноги танцующих. «Выходной завтра... — вспомнил Бычков. — Вечеринка у кого-то...» В последние года два-три вечеринки вошли в моду. Владелец патефона и пластинок был на них почетным гостем и мог не вносить свою долю в складчину. Возвращаясь с работы поздним вечером — а ходил Бычков всегда пешочком, — он не раз видел, как то из одной, то из другой парадной вываливалась стайка веселых, чуть подвыпивших людей и среди них важно вышагивал молодой человек в модном коротком пиджаке с ватными плечами и широких брюках. В одной руке он бережно нес патефон, другой прижимал к груди пакет с пластинками. В Управлении милиции вечеринки не жаловали, но под Новый год и на ноябрьские после торжественной части собирались в столовой, на столах стояли тарелки с винегретом и селедкой, потом давали чай и по одному пирожному на брата. После товарищеского ужина столы сдвигались к стене, на них складывали стулья, играл духовой оркестр, танцевали вальс, полечку, краковяк, старшие стояли у дверей в коридоре, покуривали и снисходительно поглядывали на танцующих. Потом пели песни, и начальник Уголовного розыска Александр Алексеевич Коптельцев запевал хрипловатым баритоном: «Славное море, священный Байкал...» И подмигивал голубым хитрым глазом стоящим рядом вольнонаемным девушкам-машинисткам в одинаковых белых беретиках. А к концу вечера, когда объявляли прощальный вальс, церемонно предлагал руку одной из них, делал круг-другой по залу, скрывая одышку, останавливался и, передав партнершу кому-нибудь из молодых, говорил: «Учись, мой друг, наука сокращает, как говорится!» Это у него присказка была такая: «Как говорится». Коптельцев знал за собой эту привычку, на оперативках пытался следить, чтобы не выскочило любимое его присловье, но тут же забывал об этом. Грузный, круглолицый, он надорвал сердце еще во времена работы в бандотделе — храбрости был безоглядной, с врагами непримирим, с друзьями по-детски доверчив и открыт. Бычков вспомнил, как уговаривал его Коптельцев соглашаться на работу в милиции. Направил Бычкова райком комсомола, а он рвался обратно на судостроительный, и Коптельцев допоздна просидел с ним в своем кабинете. Пожевывая незажженную папиросу, — после недавнего сердечного приступа врачи запретили ему курить, — он говорил: «Ты думаешь, я милиционером родился? Я — тульский мастеровой. С металлом, как говорится, на ты!.. Корабли строить это, конечно, прекрасно! Это я полностью понимаю. Но не дает ведь спокойно строить всякая сволочь! И не даст, если нас не будет. Так что считай, ты здесь свой корабль, как говорится, строишь! А дело у тебя пойдет. У меня глаз — алмаз!» «Были в ювелирном алмазы? Что-то я запамятовал!..» Бычков прикрыл окно, лег на койку и уже в полудреме, явственно, будто вблизи, увидел, как из кирпичной кладки сами собой вываливаются кирпичи. Один, другой, третий... С тем и заснул... ...А в доме на углу Лиговки и Разъезжей не спали. Окно в комнате Савелия Лукича было плотно зашторено, на столе стояла лампа под абажуром. Савелий Лукич примостился на низенькой скамеечке и привычно орудовал напильником, разводил пилу-ножовку. В углу, на тюфяке, сидел Колька. Натянул на ноги сапоги, похлопал ладонью по голенищам, весело сказал: — Через день-два казна опять здесь будет! — Плюнь через левое плечо... — отозвался Савелий Лукич и поднял ножовку на уровне глаз, проверяя полотнище. — Тьфу!.. Тьфу!.. — послушно сплюнул Колька. — Как твоя мадам? Примет золотишко? Или по второму разу кишка тонка? — Плохо эту акулу знаешь... — усмехнулся Савелий Лукич. — Заглотнет и не подавится! — Тихарей не наведет? — Глупые вопросы задаешь! — поморщился Савелий Лукич. — Уголовка ее знать не знает. Не та птица! — Тогда, считай, мы с фартом! — удовлетворенно кивнул Колька. — Держи! — протянул ему ножовку Савелий Лукич. — И бутылку не разбей. А то, я смотрю, трясешься, как с похмелья! — Ага!.. — согласился Колька. — Меня перед делом всегда трясет. А на месте — все! Как отрезало! Только руки холодные... А за бутылочку не боись! Не разобью. Без нее дела не сделаешь! — Азартный ты... — покачал головой Савелий Лукич, и не понять было, то ли осуждал, то ли одобрял он это знакомое ему ощущение предстоящей опасности. — Подходы к магазину проверил? — Срисовано. — Колька прошелся по комнате, слушая, не скрипят ли сапоги. — Двор там заказной! На две улицы.