...Если бы Бычков не знал, кем был в свое время Иван Владимирович Кренев, то, встретив его на улице, никогда бы не подумал, что перед ним знаменитый в прошлом сыщик — гроза петербургских медвежатников, домушников, карманников-виртуозов. В потертом касторовом пальто с бархатным воротником, в старомодных очках, с гривой седых волос, выбивающихся из-под шляпы, Кренев был похож на бывшего учителя музыки или рисования. Правда, длинные волосы он отрастил в последние годы — в знак ли протеста против модной стрижки под «бокс» или оттого, что, став домоседом, старался как можно реже появляться на людях, а значит, и в парикмахерской. До этого Кренев стригся под аккуратную скобочку, ходил в добротном костюме-тройке, носил в руке тяжелую трость с набалдашником под слоновую кость. В сыскном отделении полиции ему поручались самые сложные дела, распутывал он их всегда с неизменным успехом, за что был на лучшем счету у высокого начальства. Молодые ему откровенно завидовали, сослуживцы постарше молча признавали его заслуги, но никто не пытался разгадать секрета его успехов, да он бы и близко не подпустил никого к своей «кухне». Секрета, впрочем, особого не было! Вся суть его метода заключалась в том, что Кренев знал наперечет всех крупных воротил воровского мира, а они знали его и при встрече уважительно здоровались, называя по имени-отчеству. Мелких воришек Кренев не трогал. Иногда только подлавливал на месте преступления какого-нибудь щипача-карманника, похищенный бумажник вручал пострадавшему, незадачливого вора вел в участок, но на полпути отпускал с миром. «Отрабатывали» ему с лихвой, и если случалась какая-нибудь крупная кража, расследование которой поручалось Креневу, то начинал он с того, что отправлялся на прогулку по одному ему известному маршруту, будто случайно встречался в пустынном переулке с кем-нибудь из облагодетельствованных им карманников, и через день-другой сам Колька-Чугун или знаменитый Казимир Лисовский попадали в облаву на одной из своих тайных «малин», где и прихватывали их вместе с награбленным. Взяток от уголовников Кренев не брал. Профессию свою он уважал, а принять «в подарок» краденые золотые часы или дорогую брошь значило вступить с воровским миром в сговор, тем самым унизив свое профессиональное достоинство. Некоторые из его сослуживцев стали владельцами домиков где-нибудь на Охте или на Песках, обзавелись собственным выездом, а Кренев по-прежнему жил с женой и дочерью в небольшой квартирке у Пяти углов, иногда спускался в ресторанчик, расположенный в нижнем этаже дома, и посиживал там за бутылкой пива с моченым горошком. После революции, когда появились первые отряды охраны пролетарского порядка, а потом милиции, сам предложилсвои услуги. Служил не за страх, а за совесть, благо знал и умел многое. Голодал и недосыпал вместе со всеми. Когда покончили с вооруженными бандами и разгромили крупные воровские шайки, пришлось иметь дело со всякой швалью. Ни в каких картотеках они не числились, «почерка» своего не имели, работали грязно и грубо. Сменил свои привычные методы и Кренев. Терпеливо учил молодых розыску, но когда было нужно, вместе с ними врывался в «малины», рискуя напороться на шальную бандитскую пулю. Он словно бы и сам помолодел и за отчаянную свою храбрость заслужил среди сотрудников прозвище «Батя с маузером»! Потом наступили черные дни. Умерла от тифа дочь. Жена не могла перенести этой потери, винила в ее смерти себя, мужа, всех вокруг, дело дошло до душевной болезни, и вот уже скоро пять лет, как дважды в неделю навещает ее Кренев на Пряжке. А вскоре после этого началась чистка во всех советских учреждениях, в милиции тоже, Креневу припомнили его службу в сыскном отделении и уволили из Уголовного розыска. Перебивался он случайными заработками и лишь недавно устроился делопроизводителем в артель «Картонажник». Там и разыскал его Виктор Павлович Бычков, передал привет от Коптельцева и рассказал о своих бедах. Кренев внимательно его выслушал, попросил день-другой, чтобы помозговать над запутанным этим делом, и назначил Бычкову встречу у себя дома. ...Иван Владимирович Кренев разлил по чашкам крепчайшую заварку, долил кипяточком из самовара, придвинул поближе к Бычкову вазочку с сушками: — Пейте, пока горячий... Вы как? Вприкуску? Или внакладку? Тогда песочку подсыплю. — Я — как вы. — Бычков придвинул к себе пузатую, расписанную розами чашку. — А я обязательно вприкуску и обязательно с блюдца! — засмеялся Кренев. — Ну и я так же! — Бычков налил чай в блюдце и потянулся за мелко наколотым сахаром. — Сто лет кипящего самовара не видел! — У меня все по старинке, — кивнул Кренев. — Примусов этих и керосинок не терплю! Чай из самовара, а обед если приготовить — плиту на кухне топлю. — С дровами как? — спросил Бычков. — Может, помочь? — Спасибо. Обхожусь пока. — Кренев подул на блюдечко, похрустел сушкой и сказал: — Думал я над вашим делом. И так примерял, и эдак... Про Хряка слышали когда-нибудь? — Нет, Иван Владимирович, — подумав, ответил Бычков. — Не припомню. — Ну да! — согласился Кренев. — Откуда вам! Хряк еще до революции промышлял. Повертел в пальцах кусочек сахара, помолчал, потом заговорил, все более и более увлекаясь, чувствуя в собеседнике ту особую заинтересованность и понимание, которые бывают у людей одной профессии. — Потоптал я ноги, пока на него вышел... Большой вор, классный, не мелочь! В основном по ювелирным магазинам баловался. Так же аккуратно стеночку в подвале разберет, пропильчик в полу сделает, ценности в саквояжик — и поминай как звали! И ни одна вещь в городе не всплывет. Ни тебе колечка, ни часиков каких завалящих! Он, голубчик, когда на дело идет, уже билет на поезд имеет. Саквояжик в ручки, на лихаче к вокзалу — и ту-ту! Сбудет краденое и обратно. Главное горе — одиночка! Ни с кем водку не хлещет, по ресторанам не болтается. Снимает комнату у какой-нибудь старушки из благородных, пьет какао, кушает домашние обеды, папиросы самые дорогие, костюмы от лучших портных, в театре — ложа в бельэтаже. И никаких блатных связей! Попробуй повяжи такого! Кренев выжидающе посмотрел на Бычкова, будто искал сочувствия, хитро прищурился и сказал: — Бывший студент, между прочим. В Технологическом учился. Химик. — Химик?! — встрепенулся Бычков. — А я про что? — засмеялся, довольный, Кренев. — Он еще когда студентом был, состав этот химический изобрел. А над ним то ли посмеялись, то ли не поверили. Он ведь из «кухаркиных детей», черная кость. И фамилия соответствующая — Хряков! Ну и озлился мальчишечка! Пустился во все тяжкие! Так что его этот составчик. Не сомневайтесь! — Роста он какого, Иван Владимирович? — забыл про чай Бычков. — Да нет... — покачал головой Кренев. — Состав его, а что он исполнитель — вряд ли! Много лет уже нигде не всплывает. Да и жив ли? Но ниточка к нему ведет. По всему выходит, что к нему! — Будем искать, — задумался Бычков. — Хряков, говорите, его фамилия? А как зовут, не помните? — Почему же не помню? — обиделся Кренев. — Память еще, слава богу, не подводит! Савелий его зовут. По отчеству — Лукич. — Ну, Иван Владимирович! — развел руками Бычков. — Уж такое вам спасибо! — Вам спасибо, что старика не забываете, — улыбнулся Кренев. — Александру Алексеевичу привет передайте! И всем, кто меня помнит. — Обязательно, Иван Владимирович... Еще раз спасибо! — Не за что! — отмахнулся Кренев. — Будете на Хряка выходить — учтите: жилье он у хозяев снимает. Может, за эти годы и свое заимел, но сомневаюсь: осторожен очень! — Прописать-то его хозяева должны, — возразил Бычков. — А это по договоренности, — прищурился Кренев. — Смотря какие хозяева! — Тоже верно! — кивнул Бычков и уже в дверях спросил: — А не мог он парнишку этому обучить? Уж больно все сходится! — Почерк похожий, — согласился Кренев. — Но есть одна закавыка. Кражи такие у вас раньше проходили? — С химией? — переспросил Бычков. — Никогда не было! — Вот! — поднял указательный палец Кренев. — По всему видать, недавно этот малец здесь объявился. Залетный! Значит, не Хряк его на крыло ставил. А вот кто? Это мозговать и мозговать!.. ...Человек лежал на верхней полке и, подперев кулаками подбородок, сумрачно вглядывался в белесую муть северной ночи. Узкое, забранное решеткой окно вагона находилось под самой крышей, и увидеть из него можно было только верхушки низкорослых деревьев да мелькающие телеграфные столбы. Внизу, в тесно набитом купе, храпели, стонали, выкрикивали что-то несвязное забывшиеся в тяжелом сне люди, а человек, вольготно расположившийся на верхней полке, будто и не слышал всего этого. Люди эти не были для него людьми. Рвань! Дешевки! Каждый из них с готовностью выполнит любой его приказ, как бы унизителен он ни был. Сявки! И как его угораздило попасть в этот этап! Ни одного порядочного вора, сплошь — шушера! Позади были допросы, тюрьма, суд. Срок ему намотали — будь здоров! Но пусть чужой дядя чалится от звонка до звонка! Ему этот курорт не светит! Не будет он жрать баланду, нюхать барачную вонь, отлеживать бока на нарах. Не на того напали! И пора совершать задуманное. Чем дальше на север, тем пустынней места — чужой на виду. Пора!.. Человек поправил на голове треух, легко спрыгнул вниз, застегнул ватник, наступая на лежащих на полу людей, подошел к дверям. — Эй, вертухай! Снаружи открылось решетчатое оконце в верхней части двери. — Чего шумишь? — Веди оправляться! Стоящий в коридоре конвоир поправил кобуру на поясе, вынул ключ-трехгранник, открыл дверь. — Руки назад. Выходи. Человек в ватнике привычно закинул руки за спину и шагнул в пустой, неярко освещенный коридор. — Вперед! — скомандовал конвоир. Человек медленно пошел по коридору в конец вагона. Конвоир, не снимая руки с кобуры, чуть поотстав, шел за ним. У дверей туалета скомандовал: — Стой! Не спуская глаз с человека в ватнике, открыл трехгранником дверь, широко распахнул ее и шагнул в сторону. — Заходи. Человек вразвалочку переступил порог туалета и вдруг, весь подобравшись, с силой рванул дверь сначала к себе и тут же — обратно, точно рассчитав, что удар краем двери придется конвоиру по виску. Конвоир мешком осел на пол, человек в ватнике втащил его в туалет, вынул из кобуры наган. Перехватив за дуло, размахнулся, ударил рукояткой по голове лежащего и, оттолкнув ногой безжизненное тело, вышел в коридор. Бесшумно ступая, пошел в тамбур, открыл трехгранником наружную дверь, сунул ключ в карман и встал на ступеньках вагона. Поезд, приближаясь к станции, замедлил ход, а оттуда, слепя прожектором, шел встречный. Человек в ватнике на секунду-другую зажмурил глаза, переждал, пока проедет локомотив, всмотрелся в промежуток между двумя поездами, спустился на нижнюю ступеньку, прыгнул, пробежал несколько метров по ходу поезда, повернулся и успел вскочить на подножку вагона встречного состава. Отдышавшись, открыл ключом наружную дверь, скинул с плеч ватник, швырнул его под откос, постоял в тамбуре и вошел в пустой коридор международного вагона. В коридоре тускло горела одинокая лампочка под плафоном, позвякивали графины с водой и никелированные пепельницы в подставках. Человек осмотрелся и осторожно приоткрыл дверь ближайшего купе. Прислушался к ровному дыханию спящих, увидел висящие у дверей кожаный реглан и фуражку летчика гражданской авиации, снял их с вешалки, бесшумно прикрыл дверь и вышел в тамбур. Надел на себя реглан и, держа в одной руке фуражку, открыл наружную дверь. В уши ему ударил грохот колес, свист ветра, где-то в головах состава протяжно прогудел локомотив, требуя входного семафора, поезд замедлил ход, и человек, встав на последнюю ступеньку, примерился и прыгнул вниз... ...Колька вышел из аптеки, что на Разъезжей улице, и, обхватив рукой кислородную подушку, валкой походочкой, заметно припадая на правую ногу, дошел до угла, свернул на Лиговку и вошел в ворота дома. Прошел через первый и второй дворы, под аркой, ведущей в третий, остановился и прислушался. Из угла двора, где находился нужный ему подъезд, доносились негромкие мужские голоса: — Здесь, Виктор Павлович. — Лестница-то черная. А парадная с улицы не заколочена. Проверь, Толя! — Понял. Колька услышал шаги человека, направляющегося к арке, метнулся во второй двор, увидел у поленницы полуоткрытое окно подвала, кинул туда кислородную подушку и ящерицей проскользнул сам. Человек прошел мимо. Колька выбрался из подвала, прошел под аркой, выглянул во двор. Никого не увидев, он перебежал к подъезду, юркнул в дверь и, вытянув шею, стал вслушиваться в шаги людей, поднимающихся по лестнице. На третьем этаже шаги затихли, слышно было, как дребезжал звонок, потом голос хозяйки квартиры спросил: — Кого надо? — Савелий Лукич Хряков здесь проживает? — спросил мужской голос. — Жил, — ответила женщина. — Теперь доживает. Откуда будете? — Из милиции, — ответил тот же голос. — Открывайте! — Господи!.. — загремела дверной цепочкой женщина. — Ему попа надо, а не милицию! Дверь захлопнулась. Колька, собрав лоб в морщины, постоял у лестницы, потом выскользнул во двор, огляделся, втиснулся в узкую щель между поленницей и стеной дома, поднял воротник куртки и затаился, глядя на освещенное окно третьего этажа. А Бычков и Ананьев прошли за женщиной через кухню, миновали длинный полутемный коридор и остановились у одной из дверей. — Тут, — сказала женщина. Бычков постучал. Не получив ответа, обернулся к женщине: — Один он? — А с кем еще? — ответила женщина. — Колька в аптеку побежал. — Сын? — насторожился Бычков. — Откуда сын? — махнула рукой женщина. — Приблудный! Но заботу о нем имеет. Продукты носит, за лекарством бегает.