— Почему? — допытывался Коптельцев. — Какие привязки? — Дел за ним в городе никаких. Чист! — начал перечислять Бычков. — Это раз! Хряк со своим составом — два, пацан — три! — Насчет мальчишки слабовато, — возразил Юрский. — На кой он ему? Лишняя обуза! — Не скажите, — покачал головой Бычков. — Он у Тихонова не в «шестерках» бегал. На равных работали! — По-твоему, получается, что ювелирный они на пару брали? — возразил Юрский. — А по всем прикидкам один человек там шуровал. И по размерам пролома — мальчишка! — Лез мальчишка. И ценности выносил он, — подтвердил Бычков. — А кладку мог разобрать Тихонов. И отход обеспечить. — Тогда выходит, мы его появление в городе прохлопали? — начал горячиться Юрский. — Если допустить, что на кражу они шли вдвоем, выходит, так, — спокойно ответил Бычков. — На допусках мы с вами, дорогие товарищи, далеко не уедем, — вмешался Коптельцев. — Факты нужны! А фактов у нас — две крупные кражи, один покойник и неизвестный пацан. — И ориентировка на Тихонова, — добавил Бычков. — Вот, вот... — кивнул Коптельцев. — Что усугубляет! За ним десять лет по последнему приговору, побег, нападение на конвоира, незаконное владение оружием, поездная кража. Чем это пахнет? Так что терять ему, как говорится, нечего. Вполне может банду сбить. И тогда жди делов! — А граница рядом, — хмуро заметил Юрский. — И это вполне может быть, — согласился Коптельцев. — В том случае, конечно, если Тихонов в городе. И установить это — наша первая задача. — На первых порах затаится, — раздумывал Юрский. — Вор он крупный, стреляный — знает, что ориентировка на него пошла, по всем учетам мы его проверим, фотографию получим. Заберется в какую-нибудь берлогу и будет выжидать! — А нам что же? — нахмурился Коптельцев. — Сидеть, как говорится, у моря и ждать погоды? Какие предложения? — В краденом реглане он долго гулять не будет. И сам сбывать не станет: не того полета птица! — сказал Юрский. — На скупщиков надо выходить. — Так... — кивнул Коптельцев. — Барахолки, скупки, комиссионные — под контроль. Укрывателей проверьте. Но аккуратно, чтоб не спугнуть. — Сделаем, Александр Алексеевич, — заверил Юрский. — Что еще? — смотрел на оперативников Коптельцев. — Облавы. По чердакам и подвалам, — сказал Бычков. — Чего ему в подвале делать? — усмехнулся Юрский. — К удобствам привык. Не мелочь! — А я не про него, Петр Логвинович, — объяснил Бычков. — Я про мальчишку. Обитаться он где-то должен? Не мои ли пацаны его обустроили? Не хотелось бы!.. — У тебя, Виктор Павлович, «маломерки» эти вроде болезни. Род недуга, как говорится, — засмеялся Коптельцев. — Плохо это? — исподлобья взглянул на него Бычков. — Во! В бутылку сразу полез! — весело сощурился Коптельцев. — Больно ты близко к сердцу ребячьи эти дела принимаешь. Так и надорваться можно! — Не надорвусь, — пообещал Бычков. — А насчет ребячьих дел... Сегодня они ребячьи, Александр Алексеевич, а завтра, глядишь, во взросляк перескочат. Особенно если за ними такие, как Тихонов, стоят. Одного уже образовал! Я бы каждого такого пахана только за это к высшей мере приговаривал! — Остынь, остынь!.. — усмехнулся Коптельцев. — Значит, облавы? — Да. Надо искать этого Кольку. От него может ниточка к Тихонову потянуться, — стоял на своем Бычков. — А что ты думаешь? — Коптельцев посмотрел на Юрского. — Может, и потянется. Ладно! Облавы. Теперь вот что, Петр Логвинович... Фотографию Тихонова размножить и во все отделения милиции. Включая транспортные. Всем постовым, ОСОДМИЛу. Со строгим предупреждением: вооружен, при задержании очень опасен! ...Человек в кожаном реглане и фуражке летчика появился в пивной на Лиговке утром. Перед тем как войти туда, он постоял у дома, что на углу Разъезжей, подозвал пацана, который изогнутой проволокой гонял по панели железный обруч, сунул ему рублевку и что-то сказал, указывая на ворота дома. В пивной он огляделся, сел за столик лицом к двери, заказал две кружки пива, расстегнул реглан и кинул фуражку на свободный стул. Был он коротко стрижен, кожа на припухшем лице несвежая, того сероватого оттенка, какой бывает у людей, вынужденных долгое время находиться в закрытом помещении, но чуть прищуренные глаза смотрели холодно и спокойно, в крепком подбородке и развороте плеч угадывалась немалая сила, и держался он с уверенностью человека, знающего себе цену. Минут через десять в пивную вошел скуластый, с побитым оспой лицом дворник дома, у которого стоял человек в реглане. Осмотревшись, он подошел к столику и сел. — Здорово, Хасан! — подвинул ему кружку человек в реглане. — Узнал? — Хурда-мурда надел, думаешь — спрятался? — усмехнулся Хасан. — Зачем звал? — Старика давно видел? — В больницу увезли. — прихлебнул пиво Хасан. — Хозяйка говорила — помер. — Царство ему небесное! Пацан жил у него? — Хроменький? — Ну! — В бегах. — Хозяйка выгнала? — Милицейские спугнули. — Откуда знаешь? — Тихари в квартире паслись. — Ты скажи, а?.. Чисто у вас уголовка метет! — Стараются. — Хасан вытер рот ладонью и встал. — Ложись на дно и пузыри не пускай — сгоришь! — Кого учишь?! Хасан пожал плечами, отодвинул пустую кружку и пошел к двери. Человек в реглане вынул из кармана пачку «Казбека», закурил, проследил через окно, куда направился дворник, и, убедившись, что он вошел в ворота дома, кинул на стол смятую трешку, надвинул на лоб фуражку и вышел из пивной. У вокзала он сел в такси и велел везти себя на Петроградскую сторону, к стадиону у Тучкова моста. Там он расплатился, потолкался у касс среди болельщиков, ожидавших начала футбольного матча, но на стадион не пошел, а направился через мост на Васильевский остров. Вскочил на ходу в трамвай, проехал несколько остановок, на Среднем проспекте, тоже на ходу, соскочил, свернул на боковую улицу и через проходные дворы вышел на Косую линию. Пройдя два-три дома, увидел вывеску «Чебуречная» и поднялся наверх по ступенькам. — Регланчик разрешите? — услужливо потянулся к нему гардеробщик. — Мне папирос. — Тогда вот сюда. — Потеряв всякий интерес к гостю, гардеробщик кивнул на дверь туалета. В туалете, у входных дверей, сидел на низеньком стуле у ящика для чистки обуви потрепанный человечек со стертым лицом. На тумбочке под зеркалом лежала начатая пачка «Беломора», на блюдечке поблескивали несколько монет. Человечек жевал чебурек, вытирая ладонью жир на подбородке. — Не разрешается в верхнем, гражданин, — не поднимая головы, заметил человечек. — Протри глаза, Шпунт! — негромко сказал человек в реглане. — Тихонька! — ахнул Шпунт и зажал рот ладонью. — Пикни еще у меня! — оглянулся на дверь Тихонька. — Пацан к тебе не залетал? — Был, был... — закивал Шпунт. — Если объявишься, велел передать: к Хряку не ходи. Топай к Маньке-барыге! — И, неожиданно остро блеснув глазами из-под нависших бровей, спросил: — Адресок знаешь? Тихонька сунул в карман реглана руку и шагнул к Шпунту. — Ты что?! — вжался тот в стену. — Господи спаси... Ты что, Коленька?! — Продался? — сузив глаза, смотрел на него Тихонька. — Я тебе покажу адресок! Кровью умоешься! — Да чтоб я... Да ни в жисть! — прижал обе руки к груди Шпунт. — Бога побойся... Кому я такой нужен? Чего вижу? При параше сижу. — И захихикал: — В зоне при параше, на воле при параше! Такая, видать, моя доля!.. — И сдохнешь в сортире! — пообещал Тихонька. — Ты меня знаешь, Шпунт! Заложишь — хана! Смерил взглядом притихшего Шпунта, повернулся и вышел. Уже стемнело, когда Тихонька подошел к дому на Охте, где проживала скупщица краденого Мария Филимонова, которую все ее клиенты называли не иначе как Манька-барыга. Моросил мелкий сентябрьский дождь, кругом было пустынно, но Тихонька на всякий случай прошелся раз-другой по противоположной стороне улицы, постоял у киоска с газетами и, не заметив ничего подозрительного, пошел к дому. Манька-барыга обитала в бывшей дворницкой, и это ее вполне устраивало: отдельный вход, соседей никаких, принимай товар и не бойся чужого глаза. Манькины хоромы были видны из-под арки ворот, и Тихонька, встав у стены, долго раскуривал папиросу, поглядывая на окна полуподвала. Сквозь плотно задернутые ситцевые занавески пробивался свет, слышалась музыка: играло радио. Тихонька кинул под ноги недокуренную папиросу, подошел к обитой войлоком двери и постучал. — Кого бог дает? — послышался из-за двери женский голос. — Открывай, Маня, — негромко сказал Тихонька. — Свои. Дверь приоткрылась. Увидев Тихоньку, женщина охнула, испуганно или радостно — не понять: и то и другое было в ее вскрике. Тихонька отстранил ее и шагнул через порог. Комната была перегорожена надвое цветастой занавеской, она была полузадернута, и за ней виднелась спинка кровати с горой подушек. В передней половине стояли круглый дубовый стол и гнутые венские стулья, у стены — тоже дубовый, под потолок, шкаф, на буфете выстроились в ряд, строго по росту, мраморные слоники.