— Свяжись с Коптельцевым. Доложи обстановку. — Понял. — Ананьев отступил в темноту, туда, где стояла укрытая в подлеске оперативная машина. К мызе можно было подъехать краем поля, по наезженной дороге, или лесом, по разбитой тракторными гусеницами колее, идущей от вырубки. Дорога вокруг поля просматривалась из окон мызы, и черная «эмка», в которой сидели Коптельцев, Юрский и начальник местного отделения милиции Дубовец, медленно двигалась лесом. Фары у машины были погашены, горели лишь подфарники, и в тусклом их свете виднелись могучие сплетения корней, через которые тяжело переваливалась машина. От опушки кто-то шел им навстречу, освещая путь карманным фонариком. «Эмка» притормозила, Коптельцев открыл дверцу, вгляделся в подошедшего: — Виктор, ты? — Я, Александр Алексеевич, — послышался из темноты голос Бычкова. — Ну, что там? — Дым коромыслом! — ответил Бычков. — Гужуются после бани! — Сейчас бы и брать! — узнал Бычков голос Юрского. — Возьмем, — выбрался из машины Коптельцев. — Никуда не денутся! Веди, Виктор!.. Бычков шел впереди, узким лучом фонарика освещая тропинку, за ним двигались Коптельцев, Юрский и Дубовец. На задах мызы, у огорода, остановились. Коптельцев прислушался к звукам гармошки и пьяным голосам и спросил: — Твои где? — Трое здесь. Остальные поближе подобрались. Там сарай и две копны сена. — Чего же лучше? — сказал Коптельцев. — Пошли! Окна мызы были ярко освещены, занавески не задернуты, отчетливо виднелись фигуры двух людей, которые обнявшись топтались вокруг стола. У одного из них — это был Тойво — в руках была гармошка. Колька сидел за столом, Хельги видно не было, хлопотала, наверное, по хозяйству. Но открылась дверь дома, и, кутаясь в платок, она вышла и присела на ступеньки крыльца. — Ох, не вовремя! — с досадой шепнул укрывшийся за копной сена Юрский. — Всю обедню испортит! — тоже шепотом подтвердил стоящий рядом Дубовец и, помолчав, сказал: — Козу они вроде держат... — При чем тут коза? — раздраженно дернул плечом Юрский. — О девчонке речь! — О ней и говорю, — хрипло ответил Дубовец. — Разрешите одно соображение. Он что-то горячо зашептал в ухо Юрскому, тот закивал головой, знаком подозвал стоящего по другую сторону копны Бычкова. Выслушав его, Бычков скрылся в той стороне двора, где угадывались очертания сарая. Из дома вышел Колька. Сел рядом с Хельгой. — Ты чего ушла? — спросил он. — Пьяных ненавижу, — отодвинулась от него Хельга. — От тебя тоже пахнет! — Да я выпил-то... Всего ничего! — возразил Колька. — Все равно ненавижу! — упрямо повторила Хельга и обернулась к сараю, прислушиваясь. — Ты что? — насторожился Колька. — Коза сбежала, — вытянув шею, вглядывалась в темноту Хельга. — Какая коза? — Наша. Слышишь? Где-то в темноте заблеяла коза. — Как же это она? — поднялась со ступенек Хельга. — Сама сарай запирала! — И пошла в темноту, приговаривая: — Меккеле!.. Меккеле!.. Колька встал и направился за ней. Метистов, Васильев и Чистяков, прижавшись к стене сарая, напряженно вглядывались в приближающиеся к ним фигуры. Необходимо было, чтобы эти двое подошли к сараю одновременно, но Колька отстал, — он не так хорошо ориентировался в чужом подворье ночью, — а Хельга совсем близко. Если сейчас попытаться обезвредить ее, то Колька наверняка услышит шум, кинется обратно в дом, поднимет тревогу. Начинать надо с него! Решившись, Метистов мимо Хельги метнулся к Кольке, не дав ему опомниться, заломил руку за спину и втолкнул в сарай, где его уже ждали два других оперативника. Хельга обернулась, хотела крикнуть, но чья-то ладонь прикрыла ей рот, сильная рука взяла за локоть, и растерянная, перепуганная Хельга оказалась в сарае. Чуть скрипнув, закрылась дверь, Метистов скрылся за углом и через минуту уже был рядом с Бычковым. — Порядок! — доложил он. Бычков перешел к другой копне сена. За ней уже стояли наготове Коптельцев, Юрский и Дубовец. — Можно! — сказал Бычков в ответ на вопросительный взгляд Коптельцева. — Пошли! — скомандовал Коптельцев и первым, пригибаясь под освещенными окнами, побежал к дому. Васильев и Чистяков остались стоять снаружи, у окон, а Юрский, Дубовец, Бычков и Метистов вслед за Коптельцевым вбежали в сени. Рванув на себя дверь, ведущую в комнату, Коптельцев с порога крикнул: — Руки! Всем лицом к стене! Оружие на пол! Тихонька выхватил наган, выстрелил в лампу, выбил ногой раму и выпрыгнул в окно. Сбив с ног стоящего под окном Васильева, он, петляя, побежал через поле. Бычков выпрыгнул следом за ним, выстрелил на бегу, не попал, остановился и, расставив ноги, держа пистолет двумя руками, прицелился в спину бегущего. Коптельцев высунулся в окно по пояс и крикнул: — Витя, по ногам! Он мне живой нужен!.. Бычков выстрелил. Тихонька пробежал еще несколько шагов, нога у него будто подломилась, и он упал на бок, не выпуская из рук нагана. Коптельцев спрыгнул вниз и впереди всех побежал к лежащему Тихоньке, который, опираясь на локоть, целился в него. — Брось наган, Тихонов! — приказал Коптельцев и, опережая выстрел, рванулся в сторону, потом к Тихоньке и, падая рядом с ним, изловчился и сбоку ударил дулом своего пистолета по руке Тихоньки, держащей наган. Подоспевшие Юрский, Дубовцев, Бычков и Метистов заломили Тихоньке руки за спину, подняли с земли и почти на весу потащили к стоящей за деревьями машине. Коптельцев отряхнул ладонями полы пальто, сунул в карман пистолет и сердито сказал: — Вот так!.. Как говорится, кончен бал, гасите свечи!.. ...От выпавшего ночью первого снега Дворцовая площадь казалась еще просторней, снег не таял, лежал пушистым белым ковром, и только под аркой Главного штаба темнела полоса мостовой. Хельга подошла к подъезду Управления милиции, подхватила в левую руку узелок со съестным, стянула зубами варежку и, отряхнув с себя снег, открыла тяжелую дверь. — Опять явилась? — нахмурился дежурный. — Сказано тебе: не разрешается ему передач, пока в КПЗ сидит. Переведут в изолятор, тогда и носи на здоровье! — Изолятор — это что? — подняла брови Хельга. — Больница? — Тюрьма это, а не больница, — усмехнулся дежурный. — А пока у нас на казенке перебьется. — А казенка — это что? — Казенка и есть казенка! — снисходительно объяснил дежурный. — Харчи казенные. От казны, значит... От государства! — Если от государства, ладно, — успокоилась Хельга. — Сыт он тогда. — Сыт не сыт, а с голода не умрет, — хмыкнул дежурный и прикрикнул: — Все! Кончай разговоры! Не положено тебе здесь находиться! — Кричать-то зачем? — оглядела его с ног до головы Хельга. — Не больно большой начальник! — Повернулась и вышла. Опять пошел снег, и, хотя вокруг было белым-бело, в окнах управления горел свет. Хельга стояла запрокинув голову, прижав к груди узелок, и, жмурясь от летящих в глаза снежинок, смотрела на освещенные окна. Свет горел и в кабинете Бычкова. Настольная лампа была сдвинута к краю стола, на расстеленной газете стояли медный чайник, два стакана, тарелка с бутербродами. По одну сторону сидел Бычков, по другую, чуть поодаль, сгорбился на стуле Колька. — Что сидишь, как в гостях? — подлил кипятку в свой стакан Бычков. — Придвигайся к столу. Ешь, пей! — Вы меня из камеры выдернули чаи гонять? — усмехнулся Колька. — А чай разговору не помеха, — отозвался Бычков. — Веселее вроде! — За кусок сахара покупаешь? — хмуро глянул на него Колька. — Какая тут купля-продажа: — искренне удивился Бычков. — Я не цыган, ты не кобыла! — Что не кобыла — факт! — дернул плечом Колька. — А я об чем? — улыбнулся Бычков. — Кобыла — это Васька Егоров, а ты — Колька Полетайка. Фамилии вот не знаю, извини! — Бесфамильный! — ухмыльнулся Колька. — Зря стараешься, начальник. Не будет разговора. — Тогда давай на пальцах. Как Тихонька с Тойво, — предложил Бычков. — Или тебе такие неизвестны? — Иди ты знаешь куда? — огрызнулся Колька. — Лаяться-то зачем? — огорчился Бычков. — А я как собака! — с вызовом посмотрел на него Колька. — Признаю одного хозяина. На других лаю. Могу и укусить! — Ты не бешеный случаем? — озабоченно спросил Бычков. — А то зря уколы делать неохота! — Веселый ты, начальник! — недобро протянул Колька. — Или всех воров переловил?