— Ну что? — спросил его Бычков. — Вчера ночью мешок с продуктами спрятал в подвале разбомбленного дома на Лиговке, — доложил Ананьев. — Две банки консервов отнес домой. — Так... — задумался Бычков. — Значит, все-таки он. — По всему выходит — он, — вздохнул Ананьев. — А почему на этот магазин грешишь? — кивнул на вывеску Бычков. — После смены вокруг этого ОРСа отирался. Примеривался! — Во двор заходил? — Заходил. И в магазине потолкался. — Когда завоз продуктов, ты узнавал? — Завтра карточки должны отоваривать за месяц. — А он завтра в дневную или в ночную? — В дневную, Виктор Павлович. — В тайнике у него не наследили? — Все в ажуре. — Ладно... — тяжело поднялся Бычков и огляделся: — Сторожа нет, что ли? — Какие теперь сторожа! — махнул рукой Ананьев. — Кипяточком где-нибудь балуется! — Вот что, Николай... — сказал Бычков. — Завтра вы его не водите. Сам займусь. — Его с поличным брать надо! А вы еле ходите! — Управлюсь. — Бычков чиркнул спичкой и раскурил папиросу. — Бензин у Кости есть? — Ездки на две хватит, — прикинул Ананьев. — А что? — Завтра часам к трем ночи подъедете. — Сюда? — У вокзала постоите. — А может, поближе подогнать? — Пешочком пройдемся, — невесело усмехнулся Бычков. — Поговорить есть о чем! Вздохнул, бросил папиросу в снег и, тяжело поднявшись со ступенек, зашагал в темноту. Ананьев покачал головой и двинулся следом. ...Хельга сидела у раскаленной печки и что-то шила, когда раздался стук в дверь и в комнату вошел Бычков. — Гостей принимаете? — Виктор Павлович! — обрадовалась Хельга. — Проходите!.. Снимайте шинель, у нас тепло. — Я ненадолго, — протянул ладони к печке Бычков. — Был в ваших краях, дай, думаю, зайду, «крестника» своего проведаю. — А он на работе, — огорченно сказала Хельга. — И придет не скоро. — Что так? — поинтересовался Бычков. — На сверхурочные оставили. До утра, наверное! — Вот оно что... — протянул Бычков. — Жалко. Повидать хотел. — Он тоже жалеть будет! — Хельга присмотрелась к Бычкову и вздохнула: — Худой вы! — А кто сейчас толстый? — усмехнулся Бычков. — Опухшие есть, а толстых не встречал. Забыл, какие они бывают! — Я тоже, — согласилась Хельга. — Сейчас я кипяточку подогрею, у меня консервы есть. Вот! Коля принес. Вместо мяса выдали. Хельга поставила на стол банку консервов. Бычков взял ее, повертел, разглядывая этикетку, потом невесело сказал: Всем попробовать пора бы, Как вкусны и нежны крабы! — Что-что? — рассмеялась Хельга. — Так... Вспомнил... — Бычков поставил банку на стол. — До войны от этих крабов полки в магазинах ломились. И никто не покупал! — Правда? — взяла банку Хельга. — А я не помню. Открывайте, Виктор Павлович! — Не стоит, — покачал головой Бычков. — Ты, я смотрю, шитьем занялась? Кому обновы? Хельга отчего-то засмущалась, убрала шитье, стянула на животе концы пухового платка. Бычков присмотрелся к ней и, тоже смутившись, сказал: — Вот что... А не рано ли? — Мне девятнадцать уже, Виктор Павлович, — подняла на него глаза Хельга. — Я не про это... — объяснил Бычков. — Подождали бы, пока война кончится. Трудно тебе будет. — Ничего! — тряхнула головой Хельга. — Не одна я. С Колей! — Ну-ну... — неопределенно сказал Бычков и поднялся: — Пошел я. — А чаю?! — огорчилась Хельга. — Дела! — развел руками Бычков. — Что Коле передать? — подала ему шапку-ушанку Хельга. — А чего передавать? — надел шапку Бычков. — Нечего вроде. Просто зашел. — А вы еще заходите! — пригласила Хельга. — Не все же он на сверхурочных будет. — Как придется, — ушел от ответа Бычков. — Ну, бывай! — До свидания, Виктор Павлович. Бычков вышел, Хельга присела к печке и опять принялась за шитье. ...Смирнов шел со стороны железной дороги. Перешел рельсовые пути, пролез под вагонами, подошел к магазину. Постоял, осматриваясь, и вошел во двор. У дверей в подсобку он остановился, вынул из мешка тряпку, бутыль с какой-то жидкостью, смочил ею тряпку раз, потом другой, сунул бутыль обратно в мешок и, расправив тряпку, приложил ее, как пластырь, к стене. Переждав, когда смесь впитается, он аккуратно сложил тряпку, убрал ее в мешок, попробовал расшатать один кирпич, другой и, убедившись, что раствор между ними разрыхлен, принялся вынимать кирпичи, укладывая их у стены. Прикрыв полой ватника фонарик, он осветил пролом, погасил фонарик, снял ватник и, взяв мешок в зубы, головой вперед полез внутрь магазина. Чуть звякнули передвинутые на полке консервные банки, потом все стихло. Прошло совсем немного времени, и из пролома осторожно опустился на землю туго набитый мешок, потом показалась голова Смирнова. Осмотревшись, он вылез, надел ватник, размел тряпкой известковую крошку у пролома и принялся затирать следы, оставленные сапогами. — Зря стараешься! — негромко сказал Бычков, выходя из-за угла подсобки. Смирнов застыл, сидя на корточках с тряпкой в руках, потом снизу вверх посмотрел на Бычкова, заслоняясь рукой от луча его фонарика, метнулся было к воротам, но его остановил властный окрик Бычкова: — Стой! Стрелять буду! Смирнов обернулся, увидел наган в руке Бычкова И пошел на него, тяжело припадая на правую ногу и размахивая грязной тряпкой, которую все еще держал в руках. — Стреляй, начальник! — Он подошел совсем близко и прохрипел: — Ну? Стреляй! — Подними мешок, — спокойно сказал Бычков.