Даня хотел сегодня подвезти жену, но когда проснулся, Аня уже полностью собралась и готовилась выходить. Какое-то важное мероприятие у них в Институте, посвящение в студенты что ли. Даня выбрал галстук, на котором была сделана петля, потому что сам завязывать галстуки так и не научился, всегда просил жену. А раз уж Ани нет, придётся довольствоваться «полуфабрикатом». Даня закрыл шкаф-купе, но видимо, переусердствовал, потому что с верхней полки что-то упало. Вздохнув, Даниил снова открыл шкаф и поднял старую плоскую коробку. Интересно, зачем Аня затолкала эту коробку на полку с постельным бельём? В коробке хранились засушенные листья и цветы. Аня использовала эти природные материалы, когда подрабатывала в изостудии для дошкольников. Листьев и цветов осталось мало, но они рассыпались, и Даня начал их собирать. Собирая, наткнулся на свёрнутый лист бумаги. Сначала хотел его просто смять и выбросить, но потом понял, что нашёл какое-то письмо. Нерешительно и задумчиво повертел лист в руках. «Свежий» лист, письмо не старое, а совсем новое. Все мы теоретически знаем о том, что чужие письма читать нельзя. Но многие ли из нас откажутся прочитать попавшее в руки чужое письмо, особенно, зная, что об этом никому не станет известно? Однако Дане читать письмо почему-то не хотелось. Почти до боли не хотелось. И тем не менее, он развернул лист и сразу узнал почерк Ани. " Какая странная осень. В моей жизни почему-то всегда странная осень. Что-то такое происходит удивительное, порой непонятное. Вот и сейчас… Я вижу твои крепкие тёмные руки, делающие эти решительные и до миллиметра выверенные мазки, и оказываюсь в странном плену, в какой-то нереальности. Смотрю на то, как двигается под рубашкой твоя сильная спина, как ветер перебирает твои вьющиеся тёмные волосы… Ему, ветру, это позволено. Я же никогда не узнаю, каковы на ощупь эти волосы. Какие они — мягкие или жёсткие? Не узнаю и о том, как прикасаются твои руки. Не почувствую запах твоей кожи. А ты никогда не прочитаешь это письмо". Сначала Даня даже не понял ничего из письма — иногда на нас сваливается информация, которую мозг сразу принять и обработать не в состоянии. А на Даню информация в прямом смысле слова свалилась — выпала из шкафа, — потому молодой мужчина сначала впал в некий ступор. Быстро сложив всё обратно, — письмо по интуиции убрал под листья и цветы, — Даня поставил коробку на полку с постельным бельём, задвинул чуть подальше. Вернулся к зеркалу — галстук так и болтался на шее. Письмо адресовано, естественно, не ему. У него светлые волосы, очень светлые. И Аня может прикасаться к ним сколько угодно, что она и делает постоянно, а ему это очень, очень нравится. И запах его кожи Аня прекрасно знает, а он только «за»… А мазки́? Выверенные до миллиметра? Он, Даниил, делает мазки́ только тогда, когда бреется, или когда намазывает масло на батон. И то, если Аня дома, бутерброды делает для Дани она сама. Ах, да! Он делал мазки валиком, когда они перекрашивали стены и переклеивали обои здесь, в супружеской спальне. Даниил пытался отвлечься, иронизируя над самим собой, но ничего не получалось. Сделав пару шагов назад, он сел в кресло, глядя на свои руки, которые положил на колени, а кисти рук безвольно свесил. Посмотрел на телефон, лежащий на комоде возле кровати. Позвонить Ане и спросить? Нет, нельзя… Дышать вдруг стало тяжело, почти невозможно. Кажется, всё плохо. Всё очень плохо. * * * Аня готова была, не дожидаясь лифта, подняться на девятый этаж бегом: настолько спешила. К счастью, лифт прибыл вовремя, мягко остановился и приглушённо прозвенел, гостеприимно раскрывая двери. Времени у Ани было очень мало. Она никогда не приезжала домой в обеденный перерыв, поскольку часа хватало ровно на то, чтобы доехать туда и обратно, с погрешностью на небольшое ожидание транспорта. Долгое ожидание позволить себе было никак нельзя. Понятно уж, что сегодня она опоздает с обеда минут на пятнадцать-двадцать, но другого выхода нет: нужно уничтожить это чёртово письмо, иначе она с ума сойдёт. В прошедшие десять дней Аня жила, как на пороховой бочке, — в постоянном напряжении и страхе. На нервах. Это была расплата за глупость и временное помешательство. Андрей Вадимович приехал во второй половине августа, и познакомились они дома у дяди Славы и мамы. Конечно, Аня обратила внимание на яркую внешность гостя, — она всегда обращала внимание на внешность людей, поскольку увлекалась портретной живописью. Просто обратила внимание, отметила про себя, не более. Высокий, атлетично сложенный брюнет с вьющимися волосами, короткой ухоженной бородой и ярко-синими глазами был своего рода находкой для художника-портретиста, однако, по иронии судьбы, сам был художником. Потом они встретились второй раз, в гостях у свёкра и свекрови, на барбекю. Там уже Андрей Вадимович рассказывал о своей работе более подробно, и Аня заинтересовалась, ведь до сих пор ей не приходилось общаться лично с человеком, занимающимся стрит-артом, да ещё занимающимся настолько масштабно. К тому же, в их большой семье никогда никто не играл на музыкальных инструментах и не пел, а Андрей Вадимович приехал с гитарой. Конечно, Аня не удержалась и похвастала руководству о том, какой у неё есть почти родственник. Заведующая кафедрой очень заинтересовалась рассказом Ани и попросила организовать встречу с Некрасовым. А дальше всё уже от Ани не зависело: заведующая сама договорилась с Андреем Вадимовичем о том, что он возьмётся за оформление стены одного из корпусов. Некрасов попросил Аню помогать по мере сил и свободного времени, а она согласилась. Во-первых, ей был очень интересен сам процесс новой для неё работы, а во-вторых, она чувствовала ответственность за то, что «обеспечила» Андрея Вадимовича работой в период его отпуска. Работала Аня как раз в этом корпусе, а в свободное время помогала Некрасову. Он быстро начал доверять ей, и вскоре Аня принимала в работе полноправное участие. Конечно, работать и совсем не общаться между собой было бы странно, и Некрасов много говорил. Аня всегда была человеком замкнутым и достаточно молчаливым, потому она больше слушала. Тем более, рассказывал Андрей Вадимович очень интересно. Говорил о юности, об учёбе, о том, как учился и работал за границей, о том, как ездил на пленэр в Архангельскую область и на Валаам. Некрасов вообще, как поняла Аня, путешествовал очень много, искал впечатлений и новых ощущений, оседлый образ жизни почти не вёл, семьи и детей у него не было. Слушая Некрасова и глядя на то, как энергично и красиво он работает, Аня в какой-то момент увлеклась. Был такой период, когда она жила, как в тумане, не понимая, что происходит. Ждала только того момента, когда они с Некрасовым снова начнут работать, она будет смотреть на него и слушать его. Увлечение Ани было сродни мучительной и слепой влюблённости юной ученицы во взрослого и мудрого учителя. Аня изначально понимала, что между ними ничего быть не может и не будет, а общение скоро закончится навсегда. В тот период и было написано это злосчастное письмо. В один из дней Некрасов был занят, они не работали, и Аня вернулась из института раньше. Дани дома ещё не было. На сердце было как-то тесно и муторно. Очень хотелось поделиться с кем-то своими запретными чувствами, которые угрожали полностью отключить разум, а делиться можно было только с самой собой. Слова складывались в строки, а когда письмо было закончено, Аня свернула его и задумчиво посмотрела в окно гостиной. В это время кто-то начал трезвонить в двери. Отложив письмо, Аня быстро пошла к двери. За дверью оказалась девочка лет восьми, которая одна возвращалась из школы и, как выяснилось, перепутала дома жилого комплекса. Несмотря на то, что ключ от домофона не подошёл к двери подъезда, настойчивая девочка всё же добралась до «своего» этажа и «своей» квартиры, правда, в чужом доме. Ане стало жаль малышку, и они вдвоём пустились на поиски, к счастью, увенчавшиеся успехом. Когда Аня возвращалась в свой дом, к подъезду как раз подходил Даня. Быстро вымыв руки, Аня пошла в кухню разогревать ужин и вдруг увидела на журнальном столике в гостиной белый листок. Ноги подкосились, а спина моментально вспотела. К счастью, Даня ушёл умываться. К несчастью, занял санузел, и спустить письмо туда, куда хотелось, уничтожить бесследно, не было возможности. Времени на раздумья тоже не было — Даня мог выйти в любой момент. Не обращая внимания на сердце, которое готово было пробить грудную клетку, Аня затолкала письмо в коробку с сухими листьями и цветами, стоявшую на подоконнике, и убрала коробку на верхнюю полку шкафа-купе, расположенного в спальне. Там стопками лежало постельное бельё, и Даня не заглядывал туда. Далее всё напоминало театр абсурда — возможности достать и выбросить письмо не было. Не было, и всё тут. Даня всегда чутко спал, и если бы жена ночью полезла в шкаф за коробкой, он бы сразу проснулся и был бы очень удивлён. Вообще, когда они вместе были дома, Аня не рисковала доставать письмо, а одна она в эти дни не оставалась: на работе шла напряжённая подготовка к посвящению в студенты. Аня стала плохо спать и находилась в постоянном страхе. Придумать правдоподобную ложь на случай обнаружения Даней письма не удавалось. Аня никогда не обманывала Даню, не смогла бы и сейчас. В конце концов, Аня решила, что пора с этим заканчивать, пока она не загремела в отделение неврозов, потому что нервы были на пределе, а это влияло на организм в целом, — общее самочувствие ухудшилось. Наконец, когда посвящение в студенты прошло, Ане удалось вырваться в обед домой. Быстро достав коробку, Аня разорвала письмо в мелкие клочки и смыла в унитаз. А коробку затолкала обратно на полку с постельным бельём. Мало ли, вдруг Даня видел коробку, потому пусть пока она лежит там, где лежала. Аня без сил опустилась в кресло. Руки и колени дрожали, подступала тошнота. Не в силах справиться с эмоциями, Аня разрыдалась от облегчения. — Слава Богу, — шептала она. — Наконец-то. Наваждение прошло уже больше недели назад. Однажды Аня вдруг заметила, как Некрасов смотрит на неё, и ей стало не по себе, в душе́ появился какой-то тяжёлый осадок. Потом, во время работы, Андрей Вадимович помог Ане спуститься с лесов, как бы невзначай прижал её к себе на мгновение и внимательно посмотрел в глаза. А Аня вдруг поняла, что не чувствует ничего, кроме тяжёлой липкой неловкости. Ну и дура же она! Идиотка последняя! Как можно было подумать, будто она что-то чувствует к этому человеку, помимо восхищения его талантом? После этого случая Аня, сославшись на занятость, перестала помогать Некрасову и начала с нетерпением ждать его отъезда. * * * Аня мыла посуду после завтрака, а Даниил в спальне собирался на работу. Вот уже два дня он подвозил Аню до института, а вечером встречал, но так и не решился на откровенный разговор. Дане было страшно, потому он не мог заговорить о письме. Он почти сразу понял, кому оно адресовано, но что толку? Правду Даниил боялся услышать так же сильно, как и ложь. Если Аня подтвердит его догадки, то как он сможет жить дальше, наверняка зная о том, что его Аня полюбила кого-то другого, не его? А если Аня начнёт лгать и изворачиваться, то он тоже не сможет жить с этим. Потому Даня молчал и надеялся на какое-то чудо. Аня зашла в спальню и тоже начала переодеваться. Даня уже надел рубашку и достал из шкафа развязанный галстук. — Анюта, поможешь? — спросил он. — Конечно, — Аня подошла и улыбнулась, глядя в глаза мужа. Даня тоже пристально смотрел на неё, пытаясь понять хоть что-то по её лицу. «Аня, пусть всё это окажется неправдой! — мысленно он говорил, а точнее, кричал то, что не мог сказать вслух. — Пусть это окажется дурным сном, галлюцинацией… Ты нужна мне, Аня, очень нужна! Ты только моя! Скажи, что ты только моя, и любишь только меня!» Руки Ани вдруг замерли, а в глазах появилась тревога.