Лежа под Алексом, она чувствует, как от ее мокрых волос намокают и простыни. Теперь придется спать в сырой постели. Лучше бы разобрались с этим прямо в ванной, как он того и хотел. Через его плечо она смотрит на неровно оштукатуренный потолок. У окна темнеет пятно: в том месте, которое она прошлым летом закрасила противогрибковой краской, снова образуется плесень. Крякнув, Алекс с пыхтением падает на нее, целует в шею. Обмякая, он становится тяжелее, сдавливает ее грудь так, что не продохнуть. Она не жалуется. Прижатая к кровати, лежит под ним, хватает ртом воздух и, глядя на потолок, думает, скоро ли ей придется лезть на стремянку, чтобы соскоблить плесень и наложить свежий слой краски. 15 С тех пор как припустил дождь, солнце не прорывается сквозь толщу свинцовых туч. Темень ночи медленно сменяется густой синевой, которая, в свою очередь, постепенно бледнеет до мягкого серого оттенка. Через несколько часов серый горизонт снова синеет, а потом окрашивается в черноту. Первоначальное возбуждение, вызванное жуткой ситуацией, в которой они оказались, улеглось. Теперь, когда они ложатся спать, ни он, ни она не впадают в лишенную сновидений кому, в которую погружал их защитный механизм организма. Глубокое забытье позволяло мозгу проанализировать случившееся и сохранить силы для того, чтобы противостоять стрессам нового дня. Теперь их сны наполнены яркими видениями. Образами и картинами прежней жизни, принимающими искаженные формы. Рут снится дом – Англия, где ее родители перевоплощаются в знаменитостей из глянцевых журналов, когда она пытается их обнять. Ей снится, что она ест трепыхающихся насекомых из грязной консервной банки, сидя за столиком в дорогом ресторане вместе с Фрэн, которая сначала преображается в Камиллу, затем в Алекса, потом снова становится собой. Стулья, на которых они сидят, сделаны из хребтов неведомых существ. На потолке сверкает люстра. В огромные, от пола до потолка, окна она видит красные автобусы «Рутмастер», плывущие в ярко-розовом поднебесье. Каждый день, просыпаясь, Рут сбита с толку и не понимает, где она. Это все еще сон? Кошмарный сон? Неужели эта новая реальность столь же причудлива, как и ее сны? Ситуация осложняется тем, что в нерассеивающейся мгле, поглотившей солнце, невозможно отличить день от ночи. Еще хуже то, что весь ее круг общения – это один-единственный мужчина, о котором ей практически ничего не известно. Рут, конечно, не впервой просыпаться рядом с человеком, которого она едва знает. Прежде, проснувшись рядом с храпящим незнакомцем, она бодро надевала джинсы и покидала чужую квартиру, с тихим щелчком закрывая за собой дверь. Она живо помнит все тогдашние ощущения: как ранним утром выходила на улицу с всклокоченными волосами; как тушевалась под любопытными взглядами в метро, где в столь ранний час народу было мало; с каким ликованием набирала в телефоне сообщение Фрэн о своем новом завоевании. Сейчас она отдала бы что угодно за возможность написать подруге. Теперь, просыпаясь, она видит мятую постель, где ночью рядом с ней спал Ник, и это напоминает ей только о неизбывном горе, от которого никогда уже не избавиться. Она чувствует, что печаль следует за ней по пятам. Она бежит, уворачивается от нее, отпихивает от себя, пытаясь сосредоточиться на том, что необходимо для выживания. Но выживать тоже мучительно трудно. То, что им требуется для выживания, столь же кошмарно, как и горе, от которого она бежит. Рут выходит из палатки. Вряд ли даже ее подсознание сумело бы воспроизвести увиденное в столь мерзких подробностях: Ник, обнаженный до пояса, покрыт розовыми брызгами крови и ворвани. На песке, словно трофейный ковер, расстелен кусок китовой шкуры. Кожа, содранная с самого величественного существа, которое она когда-либо встречала. Ник медленно разделывает кита на куски. Они не разговаривают уже несколько дней – просто сосуществуют, как давно женатые поссорившиеся супруги. Накануне, вернувшись в лагерь с собранным плавником, Рут застала Ника за кромсанием китовой туши, и ее обуяла такая ярость, какую она сама от себя не ожидала. Потрясенная, Рут выронила дрова и с кулаками набросилась на Ника. Хватала его за руки, пыталась оттащить от кита. Теперь они молча делили вместе все тяготы, как и было условлено, но без особого удовольствия. Она не помогала ему разделывать кита, а он перестал с ней общаться. Они просто делили пищу и кров. Она наблюдала, как он вспарывал брюхо кита – ужасающий кладезь трофеев. Чего там только не было: огромная рыбацкая сеть с разноцветными поплавками; кусок парусины – почти целый; стеклянные банки, некоторые даже с крышками; красный пластиковый стул – их единственный предмет мебели, не сломанный и достаточно крепкий, вполне выдерживает вес Ника; и самое чудовищное – невероятное количество раздувшихся полиэтиленовых пакетов. Все эти и другие находки из чрева кита лишь усугубляют ее чувство вины за то, что она выжила. Еще одно доказательство низости ей подобных, их алчности и неуважения ко всему живому, о чем свидетельствует и выжженная земля вокруг. Ник сидит на корточках возле разгорающегося костра. Оборачивается, проверяя, не наблюдает ли она за ним. Нет, не наблюдает. Сидит, уткнувшись взглядом в колени. Хмурится. Крякнув, он бросает в огонь студенистое белое вещество. Маленькие языки пламени мгновенно вспыхивают ярче, рвутся вверх. Он встает и бросает в костер еще два больших куска древесины. Ник по-прежнему без рубашки, хотя уже стемнело. От пылающего огня распространяется жар: можно и самому быстро обсохнуть, и высушить одежду, постиранную в ручье. Рут устроилась у входа в палатку. Он поворачивается к ней, и она, словно почувствовав его взгляд, поднимает голову. – Не составишь компанию? – Воняет. Прогресс! Он уже несколько дней пытается разговорить ее, но без толку. При звуке ее голоса, ворвавшегося в рев огня, Ник чувствует, как просыпается надежда. Он все еще злится на нее – ишь, принцесса капризная! – но от этого обоим только хуже. – Да, вонь валит с ног, зато тепло. Рут подходит к нему, садится на песок у костра, но старается не смотреть ему в глаза. – Все еще дуешься? Рут в ответ лишь выпячивает подбородок. – Боже. Ну ты прямо как трехлетний ребенок. – Качая головой, Ник идет к пикапу. Возвращается с двумя консервными банками. Открывает и рукой в перчатке ставит на тлеющую головешку. Рут изучает карту, которую она нашла в бардачке пикапа. – В поход собралась? Рут поджимает губы. – Думаю, нам лучше оставаться на месте. Здесь мы неплохо устроились. Пойдешь куда-нибудь, заблудишься среди руин. Надо будет нести с собой продукты, придется разбивать лагерь. А то и наткнешься на кого-нибудь. И те, другие, могут оказаться не такими дружелюбными, как я. Он широко улыбается, стараясь разрядить обстановку. Если удастся растопить лед, тогда, может быть, они сумеют уладить разногласия. Насупившись, Рут разворачивает карту, расстилает ее на песке перед собой. Смотрит на огонь, отражающийся в ее глазах красными отблесками. Ник вытаскивает из костра две консервные банки. Чертыхается, потому что обжегся, даже через перчатки. Не создан он для походной жизни. Ник вываливает консервы в две эмалированные тарелки, которые они забрали из автоприцепа, и одну вручает Рут. – Ужин подан, мадам. В сиянии костра его глаза светятся добрым юмором. – Ну вот что ты упрямишься? Охота тебе? Он дает Рут время на ответ, но она молчит, с вызовом выпячивая подбородок. – Глупо же. Рут возит по тарелке консервированный шпинат – ярко-зеленое обрамление для четырех сосисок неестественного цвета. – Просто это… – Она резко осекается, но Ник терпеливо ждет. Ему нужно слышать ее голос. Пусть ругается, но это лучше, чем оставаться наедине со своими мыслями. – …жестоко, – невыразительным тоном добавляет она. – Не спорю, жестоко, – кивает Ник. Они жуют соленые сосиски со шпинатом. – Жестоко и чертовски геморно, – нарушает молчание Ник через некоторое время. И затем перефразирует свою мысль: – Работа тяжелая, от помощи я бы не отказался. Рут кивает.