Спустя несколько дней, проснувшись, Рут видит, что их лагерь украшен весенними цветами, а у входа в хижину стоит миска с разноцветными птичьими яйцами. А когда она с дочками собирается на охоту, Ник их останавливает: – Никакой работы сегодня, девочки. Сегодня мы будем расслабляться и отмечать приход весны. Кому яйцо? С этой поры те дни, когда они не трудятся, а просто купаются, смеются и едят, обозначают временные вехи – смену времен года, смену лет. Холодает, осень постепенно сменяется зимой, наступают самые короткие световые дни. Они вместе готовят: целого поросенка, зарытого в земляной яме – ханги [30]. После, с набитыми животами, лежат на спине и смотрят на звезды. Ник обсасывает косточку, глодая с хряща остатки вкусного жареного мяса. Затем, со смаком вытащив косточку изо рта, показывает ею на небо – на созвездие. – Девочки, видите то скопление? Семь звезд? Это Матарики [31]. Поэтому сегодня у нас праздник. Это значит, что наступил новый год. – Да, папа, – в унисон произносят девочки, обращая взгляды туда, куда указывает отец. Подобные моменты скрепляют семью, но не так, как рассчитывают родители. Ритуал воспоминаний не доставляет девочкам удовольствия; ностальгия родителей скорее смущает их. Как от них и ожидают, они внимательно слушают рассказы отца – о семье, о преданности, о братьях и сестрах, которые никак не могут найти общий язык, – и не могут отделаться от чувства, что в этот раз он вкладывает в рассказы особый смысл. – А сейчас, девочки, посмотрите вон туда. – Теперь мама показывает на скопление светящихся точек на небе. – По тем звездам мы определяем, что в той стороне запад. То созвездие называется Южный Крест. Прежде, до изобретения специальных приборов, оно служило ориентиром охотникам и мореплавателям. – Да, мама, – ласково отзывается Фрэнки, вытаскивая изо рта осколок косточки, застрявшей между передними зубами. – Там, откуда я родом, это созвездие не видно. Там ориентировались по другим звездам. И они составляют фигуру, по форме напоминающую вот это. – Рут держит на весу побитую сковороду с вмятинами, в которой Фрэнки жарила грибы. – Ну-ка, угадайте, как называли это созвездие? Люди из того края, где я родилась. – Сковорода? – предполагает Майя. – Мы называли его Плуг [32]. Они говорят о семье, о Майе, их бабушке, в честь которой назвали Майю, об отце папы – Никау, который умер, когда Ник был совсем маленьким. Они говорят о родителях мамы, об Энн и Джиме, живших на другом краю света. Матарики – это день поминовения усопших, но как можно вспоминать людей, которых никогда в глаза не видел? Для Фрэнки и Майи воспоминания родителей – такие же предания, как и те, которые им рассказывали на ночь в детстве. – Подожди, – шепчет Майя на ухо Фрэнки, – сейчас начнут рассказывать про своего кита. Фрэнки прыскает со смеху, и Майя хихикает, довольная, что сестра оценила ее шутку. – Что смешного, птенчики? – Да так, ничего. Давай дальше, папа. Тележка сотрясается на каждой выбоине, от каждого толчка ногу пронзает адская боль. Ник кусает губы, пытаясь продохнуть. Зарывается лицом в старое одеяло, которое Рут подложила ему под голову. Вгрызается в него, вопит, лишь бы хоть немного заглушить жгучую боль, пронзающую все тело до кончиков пальцев. – Это всего лишь крошечный ухаб. Рут запыхалась. Он знает, что она тянет тележку на пределе своих сил, старается идти как можно быстрее. Временами, там, где дорога относительная гладкая, почти бежит. Не женщина, а супермен. Впрочем, сейчас по-другому и нельзя: их лагерь – его единственная надежда на спасение, нужно как можно скорее добраться туда. Там у них чисто. Там есть какие-то лекарства. Там их дочери. Тележка дрожит на вздыбленном участке дороги. Ник воет от боли. – Ой, ну ты у нас прямо принцесса на горошине! Ничего же не чувствуешь, – кричит Рут через плечо, не отрывая глаз от дороги. Они уже недалеко: он видит впереди ржавеющие каркасы автофургонов. – Да, только у принцессы не торчал из ноги кусок железа. Морщась, Ник опять утыкается лицом в одеяло и воет, словно раненый зверь. Надо же быть таким идиотом! Зачем он гонялся за этим петухом? Чертова птица, будь она проклята! Рассуждая логически, Ник понимал, что это не тот же самый петух. Когда он впервые обнаружил тех одичавших кур, Фрэнки еще только научилась ходить, а сейчас – подумать только! – она уже женщина. Пусть это был не тот самый петух, но ведь петух же. И все-таки он поймал гаденыша. Конечно, он выпендривался там, на стене. Очень уж доволен был охотой, тем, как они с Рут загнали петуха в угол. Ликовал. Наконец-то петух у него под мышкой. Он наслаждался своим триумфом. Рут снизу широко улыбалась ему. Петух голосил, пытаясь вырваться, в пылу борьбы теряя перья. А потом – бах! – и клюнул его в лицо. Защищая глаза, Ник отклонился назад и, потеряв равновесие, упал. Когда он ощутил на ноге теплую жидкость, подумал, что обмочился. Потом глянул вниз и увидел кровь – и еще кусок железа, торчащий из бедра. Тогда-то он и почувствовал боль. И отключился. Но теперь он в сознании. В сознании и испытывает убийственную боль. Ник снова взвыл. – Мы уже на месте, Ник. Почти дома. – Вот же дурак, а? Дочери во все глаза смотрят на его рану. На поврежденную ногу. Рут снимает повязку, которую она наложила вокруг торчащего железного штыря. Волоски под засохшей кровью натянулись, усиливая боль. Лица девочек горят любопытством. Словно завороженные, они следят за каждым движением матери. Сам он на рану не смотрит. Если посмотрит, придется задуматься о том, чем это грозит. Его нога поднята на пластиковый стул, тот самый, что он нашел в желудке кита. Майя держит отца за лодыжку, Фрэнки – за плечи. – Так, девочки, – произносит Рут, сосредоточиваясь на стоящей перед ней задаче. – Держите. Крепко. Ник чувствует давление рук дочерей, давление ладоней Рут у раны. Он смотрит на лицо Рут. В первую минуту ему кажется, что она сердита, но потом он понимает, что все куда хуже: она напугана. Солнце садится за горизонт; от него по морю стелется к берегу длинная оранжевая дорожка. Дневное тепло уже ушло, океанский бриз холодит щиколотки и затылок. Рут поднимает повыше просоленный ворот флисовой куртки и, нагнувшись, подбрасывает в костер полено. Огонь уже начал лизать растопку. Услышав отдаленные голоса, она настораживается, вглядываясь в сгущающуюся мглу, туда, где растет высокая трава. – Если б ты не дергалась, я бы его поймала. – Ну да, сама промахнулась, а я теперь виновата. Уже видны головы девочек, плывущие в траве, которая шуршит под их проворными ногами. Впереди идет старшая сестра, за ней – младшая. Их растрепанные волосы и походки столь же узнаваемы, как ее собственное отражение на неподвижной водной глади. Ветер доносит до нее голоса дочерей. Она уже различает каждое слово, хотя они уверены, что их никто не слышит. – Осторожней нужно быть. Ты его спугнула, и мы теперь возвращаемся с пустыми руками. Сама будешь объясняться. – Знаешь, мне тоже не в радость ходить с тобой на охоту. Голос Майи, словно колокольчик, звенит над тростниковыми зарослями. Ее малышка выросла, думает Рут. – Ну и дура. Выходя из травы, девочки видят силуэт матери на фоне закатного зарева и умолкают. Майя выступает вперед, идет к Рут. Ее обернутые в кожу ступни с огрубелыми подошвами оставляют вмятины на песке, смешанном с мелкой галькой. – Мама, я спугнула оленя. Мы ничего не поймали. – Больше она не пойдет со мной на охоту. – Я с ней больше не пойду на охоту. – Майя пихает Фрэнки локтем. Фрэнки в ответ хватает ее за волосы. – Довольно! – одним словом Рут пресекает разгорающуюся ссору. – А есть мы что мы будем – вашу грызню?